Без мантии зима – сбежали горностаи,
От давней наледи очистилось окно.
Лук в банках майонезных бойко подрастает.
И следует признать, и в нас полным полно
Картофельных глазков и слепеньких зачатков,
Атавистических. И житие так шатко.
Так голуби на чердаке воркуют громко,
Что даже мы внизу – на пятом этаже
Покорны сумрачной их воле. Там в потемках,
В колодце вентиляции, весна уже
С кровавой страстью голубиной, суетливо
Орудует, спешит. Вскипает с переливом
Гормонов древних, эндорфинов сладкий отзвук.
В чаду бесовском подгорающих котлет
Мы превращаемся. Возносит вешний воздух
Кровавый пух и страх,
и голубиный бред.

И половину глаз тысячеглазый демон
Открыл в бреду, во мне
И молвил – Где мы?
Где очутились мы, в чей угодили плен?
Снега бегут и дни, за ними не угнаться.
Во власти чар, в чаду никчемных перемен
Чьи целовать глаза
и в чьи глаза
смеяться?
Зажмурились и ждем полуденную пытку.
В лавине солнечной, в пылающих снегах
Мы слепнем, мы верны слепящему избытку.
Качается весна на ледяных ногах.
Упали тени абсолютно голубые.
Желты дома.
И льды почти живые
Сверкают, тронулись.
Свихнувшийся зеркальщик,
Мороз весенний, не отходит от Невы.
Атавистичен я, как тот хвостатый мальчик.
Мне не хватает поворота головы
Взглянуть за спину.
Шевельнуть отростком длинным,
И насладиться образом своим
звериным.