Азартные люди. Вместо послесловия

Мысль моя – она стала подобна корове, что набродилась по «лугам духовным» набралась цветов красноречия и уподоблений, что растут, как трава. Упиталась ими и сделалась тучна. И славно бы, да домой не вернулась. Бродит где-то, глупая, помычивает. Заблудилась.
И я иду ее искать. И нахожу. Ее не съели волки хищной тщеты. Дела поделаны. Вечер. Мирная беседа – услада души. Собеседник мой незрим, но сущ. Alter ego? Нет, не то. Я не раздваиваюсь, а сливаюсь. И все же он – отдельный, и он опять за своё.
– Ты, автор, ты, слышь, дай мне имя. Скажи, кто я. Не имеющий имени – не существует. Да и – что я? Объект? Субъект? Или, может быть, и то, и другое? Не назван, я не раб, не царь, не бог и даже не червь. Вот у поэтов есть: лирический герой. Может, я таков?
– Не знаю. Может быть, но спросить не у кого. Поэтов больше нет. Точней, их тьмы тем, но никого из них уж не гнетут во цвете лет – ни толпы черни, ни власть – пусть живут себе партикулярно. А поэты любят быть губимы, это и в школе проходят.
– Раз поэтов нет, то и времени нет. Времени и народу мало просто слОва, - тут надобна кристаллическая решетка, которую образует стих – и если получается изредка, очень редко, кристалл, то так и величают – пиеса, мол, как алмаз. Только еще и живой алмаз – вот ведь чудо. Язык, ну вот хоть русский язык – изначальный Интернет. И некоторые «творческие личности» еще и в древности умели оцифровывать время и слать посланья urbi et orbi. Так что сеть была и есть. И имена блогеров еще не забыты: Гомер, Шекспир, Достоевский, Аристотель, Конфуций и далее по списку, впрочем, недлинному – они технологией 3D владели весьма неплохо, согласись. А если таких умельцев нет, то и времени нет, иначе сказать, оно Ничто, и зовут нас Никак. Толпа никаков.
– Да я и не спорю. Только ты увиливаешь от ответа: кто я?
– Ты – поле.
– Русское поле?
– Пожалуй. Только я о другом. Силовое ты поле. Ну, или сеть, связь. Ты не ничто, а – всё и всюду.
Собеседник, хоть и воображаемый, польщен явно.
– Давай выпьем молочка.
– Из-под бешеной коровки?
Автор и его герой поступают в точности по Некрасову: «берут еще полштофа и начинают все сначала».
И оказывается, что за фантастическим тем столом собеседников несколько и даже много, а сколько их – не сказать наверное. Они нечетки очертаниями, как персонажи сна, и они двоятся, троятся. Стол, положим, никакой не фантастический, а обычный дощатый, с крошками в щелях, разномастной посудой, выпивкой и едой. Что ж, так и бывает. Вот один автор (не я, другой) во время оно уж углядел в нездоровом тумане, идущем он Невы и
петербургских каналов, самый «фантастический город в целом свете», полный «фантастических титулярный советников». А ведь он и прежде, тот город, был, существовал как ни в чем ни бывало – но не был усмотрен, узнан и назван.
Надо, впрочем, признаться, что ты, автор, похож не столько на того романиста-каторжника, сколь на гоголевского Вия, что взвыл: «Поднимите мне веки!» И сделалось видно: за «круглый стол овальной формы»
уселись посумерничать как на и чем ни бывало и поля энергий, и мистики денег и времен, субстанции и стихии, странники на путях бесконечных; тут же и давно почившие в Бозе, бывшие на этой невероятной планете Земля
людьми во плоти и крови. Вот странник Марко Поло, к примеру, полный грёз негоциант в потешном венецианском колпаке, Колумб Христофор со шпагой, и похожий на лесного бандита, в патлатой бороде до бровей Васко да Гама – все они тут как тут…
Стемнело рывком, сразу, как во время грозы. И в миганьи электрической стихии было видно, как образы стаканов наполняются огненной водой, и сотрапезники запрокидываются и вливают ее в образы себя.
Слово берет автор.
– Я созвал вас, потому как вы, столь разные, даже и враждебные – бессмертны, и у всех свой норов и свой
заряд. Вам даже и опасно сходиться в одной точке. Но надо ж и вам собраться и поглядеть друг другу в… ах, это я напрасно. Этого как раз не надо. Продолжу, с вашего позволенья.
Вы сопрягали страны и континенты, знакомили их друг с другом, и от того бывало много бед и благ. Вы проницаете видимо, а чаще – невидимо мертвый камень материи...
– Короче, ты к чему клонишь, поэт чертов? – сипло забубнил да Гама.
– Василий, помолчи. Автор обидится – и мы исчезнем.
– Не исчезнете. Мое дело было – только собрать вас, а не придумать. А вы сами, как говориться, живее всех живых. Уж тогда наоборот – не вы ли придумали меня и эту хронику… Так о чем я? Да, косный камень, если можно так сказать. Мертвая материя. Но вот проницает это косное живой ток, или доходит, доплывает кто-то, кому судьбой дано сметь и мочь – и вот то, что существовало слепо и напрасно, враз пробуждается. И как матросы по вантам парусника, снуют события там, где ничего не происходило, где века и тысячелетья тянулись как лианы, где время лениво пожирало само себя…
Но вот проходит путник каменистым путем, плывёт команда моряков по морям, а потом – по океану, где то безветрие, то шторма. И они инвестируют, так сказать, в будущее, себя – в нас, маленьких людей, в обывателей жизни.
Они внушают жизни свою волю. Они редко похожи на конкистадоров, но страны покоряются их негоциям, их азарту и фарту. Им – то есть вам! – было часто недосуг да и негде совершать омовенья усталых, извиняюсь, членов. Вы доставляли притиранья и умащения, мускус и ароматы, но сами пахли все больше потом и кровью. В поту и мозолях, в рубцах и свищах, больные многими болезнями, в грязных лохмотьях, изначально бывших богатыми одеждами, стремились вы вперед и вперед. Вы, смертные люди , бывали подобны шаровым молниям… Эй, затворите окно – названная по имени как раз и припожалует. А у нас тут и так искры летают.
Кристобаль вдруг ударил кулаком по столу:
– Но географии больше нет! Все открыто – стало быть, всё кончено!
И Колумб зарыдал.
– Утешься, мой друг. Все только начинается!
Плазма, напоенная электричеством, давно утомилась шумной компанией. Она забилась в угол и там
вытягивала, как пряжу из клубка, потрескивающие нити из кухонной розетки. И та снова свивалась в трескучий клубок. Небезопасно, но пусть себе играет.
А я учтиво полуобернулся со стаканом в руке, к стихиям и субстанциям, что скрывались под разными покровами и были умозрительны. Только Прибыль сидела с открытым приятным лицом, скромная монашка, но взор опущен долу – и то, может быть, к лучшему…
И я прокричал:
– Стихии! Безумные! Дурь в вас играет извечно, но вы – вы прекрасны. Древние, много древней всех
динозавров на Земле да и её самой. Сталкивались глубокие пласты, и огненной спермой истекала лава… Слезь с его колен, рыжая-бестыжая!
– Я живая, словно ртуть, грудь на грудь, живот на живот, все заживет…
– Женская логика, одним словом. Знаю. Но всё одно ты не женщина – о, то иная, такая стихия… Однако же, тонкие энергии любят отдаваться грубым веществам, как женщины отдаются мужам. Впрочем, я о другом…
И дальше говорил – или только шептал. Туманные лица наплывали. Уходили из фокуса, возвращались – но уже другие. И вот глаза – или только взгляд. Как две бабочки, раскрывали и смыкали ресницы.
– Ты кто, душа моя?
– Душа.
– Моя?
–Ну, в частности. Но я вообще, сама по себе. Я те вот что. Ты тонкими токами интересуешься – так вот.
А если брать человеку энергию прямо из себя, из души?
– И мобильники заряжать? Так уже, вроде…
– Да нет, вздор мобильники. А вообще всё делать, мирами ворочать – вот я о чем.
– Да и это, вроде, так и есть. Туда, в тебя, душа ты человеческая, падают… ну, пусть это зерна или споры, невесть откуда, зародыши страстей. Иные – и не понять, какие, не уследить – когда, но летят и находят душу. Не всякую, а особенную. Так ведь и радиоволны летят всюду, а преображаются в знаки и звуки лишь на той плате, к какой адресованы они. Может, и удача, то есть случай, а может, предопределенье – то есть рок, то есть судьба. А верней и то, и другое и еще Бог знает что записано в нас и на нас, таких не-кременных. Но некоторые избранные на страданья, на беды, коими так полны пути человеческие, оказались готовы и достойны принять сигналы – то ли зов, то ли приказ, посланный на сокровенных частотах. И вот уж кремень, и базальт, и пыль, и волны путей морских становятся необычайным рассказом! Там есть геройские сюжеты, а больше ломоты и скуки, но о том история не помнит, но нас-то негоже забывать.
А главные дела еще не начаты. Уже и тревожно делается – не поломать бы чего в машине мира…
Только вот с кем я говорю-то? Наверно, сам с собой. Но только что это за туманец, оттенки серого, перед глазами, и откуда голос? –
– И еще знай. Мертвых душ не бывает.
И она погрозила пальчиком – будто я собирался мертвые души скупать.
– Да кто ты, как звать?
Исчезла, пропала. И я забыл – а хотел запомнить и обмозговать на свежую голову. Лучше другое скажу: ведь хотел дать картину фантастическую – а где ж тут фантастика? Появляются из ниоткуда, пропадают в никуда, толпятся, галдят, перебивают друг друга. Ничего не скажешь до конца, думку не додумаешь – возникнет, прильнет,
как бухая подруга – глядь, а она … легкомысленная… уже с другим. И это фантастика? Да вы, небось, таких чуд на любом корпоративе, просто на кухне, на дачной веранде знавали навалом.
И автор, то есть как раз я, грустно поник.
А рядом уж нарисовался, слегка качаясь, некий тип. Кто?
– Призрак. Коммунизма.
– Так тебя же отменили. Высмеяли по-всякому. Во всяком случае, я тебя не звал.
А я прихожу без спросу – ты знаешь. Меня вот эта привела. Ты ее мистикой денег называешь – прости, но довольно глупо и неточно.
– А как надо?
Монашка-скромница подалась вперед. В ручке девы, оснащенной длинными крашеными ногтями или,
верней, когтями, – бокал, как тюльпан с длинным стеблем.
– Для тебя – просто Злата.
– А друг твой, новый спутник – как, говоришь? Призрак коммунизма? Это ново, это стильно. Только где мускулатура, как у культуриста?
Действительно, призрак был тощ, длинноволос, в очёчках. Типичный интернетный юзер.
– Правильно. Мысль твоя верным путем идёт, товарищ. В виртуале уже много задаром. Полдела сделано. И мускулы ни к чему. Там нужны вот эти… – Призрак приставил палец к виску, будто желал тем пальцем
застрелиться. Но не рассчитал жеста, и палец вошел в голову – впрочем, без никакого урона.
– Весь мир насилья мы разрушим! Владыкой мира станет труд, – труд фрилансера! А потом, потихоньку и их заменим, и будет счастье.
– Я надеюсь до него не дожить.
В открытых нараспашку дверях стояли двое, и мужской и женский силуэт притиснуты друг ко дружке, как две части литеры W. Летний теплый закат багрил и золотил небо, и свет застил глаза – так что было трудно понять, кто эти двое, и не вспомнить, где я их видел ранее. Но – они люди, гости; и они пара, а это знать – всегда довольно. И та безымянная пара была наособицу и, ничем не особенная, все же гляделась центом сборища, столь полного фигур куда как примечательных.
Мои пассионарные гости галдели, гоготали, хихикали, наливали друг другу в стаканы, которые сами собой превратились в кубки.
Бутылки не желали иссякнуть, и оттуда изливалась и пенилась пахучая струя, или чистая горькая слеза, или медовый хмель.
Ячмень и можжевел, сусло и солод дали свою достойную и соразмерную дань.
Блюда, полные плодов многоразличных и диковинных, уставляли пространство стола. Дичь и говядо, бараньи ребра и заячьи тушки истекали жарким жиром.
Слезились сыры, лоснились ветчИны. Капли влаги на зелени гласили о свежести.
Розовый опал и перламутр, белизна и янтарь – вот каковы были рыбы.
Кораллы рачьих клешней покоились на листьях салата.
На груде льда с нежным бесстыдством раскрывались устричные створки, и апофеозом прохладной неги желтел лимон, чья кожура вилась завитком, как подпись автора.

Словом, посидели неплохо.

2010

Александр Медведев, 2010

Сертификат Поэзия.ру: серия 733 № 81404 от 21.07.2010

0 | 0 | 1381 | 26.04.2024. 07:59:22

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []