Путешественник 2

Глава вторая.


Угораздило же меня в амнезии курам на смех в Сарапуле родиться. Другому герою скука идентификации как с гуся вода в круговороте меняющегося времени мира. А мне – городишко беззаконный, слегка пришибленный величием своим над Камой, словно рубашкой смирительной. Эх, Мадрид, Мадрид, город испанский…Далече от тебя близится день второй, хотя и день первый еще не закончился. А ночью их в плавании каботажном не совместить. Так что проспавшись под кустами калины и шиповника, спускаемся мы с утреннего откоса вроде лодку искать к азиатам с бахусианами плыть – а сбоку справа дымом тянет назойливо.
- Не твоего отечества дымок-то, Вась? – серьезничает Сергей.
- Да нет, махорочный, -- это уже Лев сушит ноздрю ( я его дальше попробую царем зверей звать, со строчной буквы пока ). А дым без изысков горелый, пожарный. Который любовь к родному пепелищу воспитывает горькими слезами. Полыхает попросту перед нами древняя каланча, и зеваки вокруг нее трутся бок о бок, рассчитывая аккуратно, докуда башенка догорит или не догорит. Серега аж на пенек рядышком присел от восторга:
- Снова до чертей допились брандмайоры. Пылают огнетушители на потеху народу православному и некрещеному народу обратно на потеху.
- Потушим или пускай догорают?
- Придется притушить, коли вляпались в трагедию иронии судьбы с легким паром, небеса вы наши обетованные без дождя…проливного.
А спасли каланчу допотопную скоро. И Кама рядом вовсе к месту, и ливень ко времени хлестанул. Я-то по молодости сил пожарную команду из огня да полымя за ноги вытаскивал да оттаскивал – на ромашку не хватило лепестков, так веером китайским развернул вокруг стихийного бедствия. Царь зверей народишком сбежавшимся командовал, а бывший клоун заливал как на манеже. Чумазые оклемались и вместо бани в Каму полезли, вода которой почище мыла дегтярного тела омывает при помощи природных щелочей и кислот. И неслись стоны:
- Вот он где, блаженный абсолют!
- В этакой нирване душа разгула просит, шея петли, а совесть подгулявшая покоя пограничного требует. И сердце не щемит закусь пригорелая.
На нас, спасителей, и не смотрел никто. Потому угнездились мы в лодке брошенной или чужой как скворцы деда Мазая зайцами, да веслами помахивая на легком дыхании, к бахусианам как бы двинулись. Однако, я и в моряки уже попал, по воде странствовать пустился. Палец за борт сунул-вынул – точно вода, свежая и живая. Плывем, куда ж нам плыть – за семь верст не киселя же похлебать берегового. Только уже сбоку слева не пожар, не наводнение, а крики мрачные и вопли истошные:
- Тонем, братцы, тонем опять!
- Дак тонем или горим, - ласково улыбался на руле Царь.
- Который раз тонем, утонуть не можем… Соо-о-сс!
- Теперича утопленников спасай после погорельцев пожарной работы, пока утреннее еще почти небо светит тебе немногими звездами промеж глаз, нравственный закон внутри взбадривая, - кряхтел экскурсовод, добродушно сплевывая в речные просторы.
Из-за острова на стрежень течение вынесло полудохлый катеришко с облепившими последний оплот кораблекрушителями. Ну и хохотал же средний мой почти что брат:
- Это спасательной станции катер опять в нетрезвую бурю воткнулся и Девятым валом накрылся по уши. Спасу нет, Господи, ничем Ты этих речных спасателей не проймешь – обязательно им тонуть надо по невинности каждый сезон!
- В этом уже дважды тонули. Раз я сам спасал. Один тельняшечник снова так жить захотел в стихии водной – чуть бороду по волоску не выдрал.
- Они, Хома, календарь попутали или время не туда двинулось в обратный путь. Споем-ка песню безумству храбрых и за дело…
Между тем проворные рыбаки-удильщики-спиннингисты на резинках и плоскодонках спеленали погибающих сетями и на отмель отбуксировали, приводя в подсознание бестолковыми словами, Далем небрежно открытыми. Что за народ мне великий попался – и в огне не горит, и в воде не тонет. Медные трубы жандарму Европы и вовсе нипочем. Где мы только не побывали ( оп-па, мы или не мы – видно, и я бывал иногда ), да не по разу – Берлин, Париж, Вена, Аляска… На Варшавы и Праги внимания не обращая. И все равно тянет обратно вороватая ностальгия отважную часть человечества в навоз родной и благодушный, в лесоповалы, буреломы, болота и озера прудовые с головастиками в себе наподобие лягушек французских. Крепко подымает нищета душевная над суетой удали и скорби, счастливо возвращая в пространство ничейного времени по бездорожью и водному, и земному.
- Сегодня без нас спасли, - неожиданно и странно удивился любитель мандаринов, но отставник вздохнул не менее обреченно:
- И завтра спасут, неровен час нахлебаются лишней водяры типа от простуды эти натурщики Айвазовского.
- С кем вы, Царь, Айвазовского попутали?
- А ни с кем не попутал. Вон он, Айвазовский с неизвестным на берегу сидя в шезлонгах. Один кистью с маслом, другой киркой с молотком культуре отметки ставят. Или вешки. Свои, надо сказать, вешки с отметками. Индивидуальные. Ладно хоть мы здесь в лодке от большой культуры на отшибе, нам по грибы легче смотаться, чем природу напополам с народом игриво преображать.
Потому причалили мы скоренько к левому берегу на протяжную типа России бугристую отмель, потянулись, расслабились и прогуляться вышли через камыши к малине. А навстречу по кольцевой тропинке, голову вжав в плечи, ухарь-велосипедист несется в желтой майке лидера. Едва не сшиб, но мы посторонились, рты поразевав, а спортсмен громче комментатора орет:
- Пелетон близко?!
- Не видать пока…
- Мастерства не пропьешь! – уже из пыльного облака раскатывался ответный лозунг. Или девиз. Пока мы восхищенно переглядывались, сначала услыхали, а потом и увидали местный пелетон – свору взмыленных разномастных собачек всемирной отзывчивой породы. Друг за дружкой псы аккуратно отваливались на травку охладиться и вздохнуть по-человечески. Другого пелетона я не заметил, а Rex
царственно качнул головой и резюмировал:
- Ловко собачек бродяга уморил. Небось от самого Борка за добычей оглашенные гнались. Близок локоть, да не укусишь, а характер крутой пёсий вынь да покажи…
Другие смелые гонщики на горизонте не маячили, и желтая майка, заплутав среди ежевики, свалилась в сторону лодки как бы нашей. Туда же и мы направились после лесной малины с устатку по стопам не спеша. На берегу уже дымился костерок, а к покосившейся сосенке прислонился Colnago c довеском в виде Chinelli-седла.
Собачий победитель отваривал в прогулочной алюминиевой кружке грибы мухоморы, а на углях, нанизанными на веточки, даже степенно прижаривал их, озабоченно озираясь по сторонам:
- Присаживайтесь к столу моему. Здорово я их!
- Кого их?
- Да Екимова с Индурайном. Знакомы будем пока накоротке.
Парняга поочередно протянул каждому жилистую ладонь. Оказалось – перед нами Стрэнджер, чему соответствовала и маечная надпись на ломаном кокни. Стрэнджер продолжал ошеломленно оглядываться:
- Куда только это я попал, не пойму?
- Откуда попал?
- Да с Тур-де-Франс. Шесть этапов прошел в трудах, в лидеры аккуратно вырвался. Ну с Армстронгом и отужинали – он грибами миценами угощал, мол, усталость снимают чище душа контрастного. Вспрыгнул наутро я в седло, ритм поймал, мотивчик подобрал – лечу по шоссе, ног не чую под собой, -- глядь, асфальт в суглинок сворачивается в зарослях репьев. Три дня теперь мотаюсь туда-сюда-отсюда. И тур-де-французы скрылись от меня, от лидера своего. Решил вот мухоморами полакомиться, авось и вернусь на круги своя…
- А мицены?
- Нету тут мицен. Обабки одни да сыроежки. Три дня искал и три ночи – на мухоморы нарвался. Угощайтесь – ложка к обеду дорога.
Сергей не удержался по ленивому любопытству:
- А нас не угораздит на Тур-де-Франс вослед за тобой вместо собачьего пелетона?
- Поболеете хоть. Лучше за меня.
Стрэнджер повернулся к шашлыку грибному, на спине майки проявилось уже второе-первое русское имя – Бродяга, пожевал-пожевал и на речитатив перешел:
- Здесь во Франции пальмы растут, даже розы цветут, вот умора. Но как странно, во Франции, тут, я нигде не встречал мухомора.
Осоловевшие глаза соперника Чиполлини и Армстронга прояснились, как и завечеревшее небо – небо от звезд, глаза от слез восторга:
- Я во Франции уже вроде?
- Нет, в Прикамье на рандеву с болельщиками. Жарева своего с варевом лучше еще похавай, авось поможет, -- юродствовал бывший артист. Хозяин Colnago величественно прихлебывал бульон. Я ломаться лишний раз не стал и присоединился
к трапезе. Из сочувствия. И спутники мои не удержались.
- Мне победить обязательно надо. Форма не моя, велик наполовину не мой, группа поддержки из театра танца нашего голодает по барам да гостиницам. Как меня сюда занесло, каким ветром?
- Соперники занесли телепортацией. И колдовством от греха подальше. Крути, звезда, педали по бездорожью уральскому, ежиков дави да поросят обгоняй или от собак бешеных счастливо отрывайся в поту холодном.
- Не приведи Бог в России родиться вовсе даже не с умом – с талантом хотя бы велосипедным. Или футбольным на худой конец. Я и на Эйфелеву башню успел взглянуть. На ходу мимолетно. Армстронг зазевался – тут я в отрыв и убежал. Сам от себя, выходит, сквозанул? только вот когда… А вы куда претесь с веслами?
- Домой нам надо бы тоже. Или к азиатам. Я вот думаю, что нет его, дома-то, нет нигде…
- Может, и нет. Мне тоже привиделось, что и Франции нет. И Тур веселый этот одна видимость телевизионная. Как и я, развалившись под сосной горбатой с вами, валенками…
Велосипедный странник ошарашенно осмотрелся, металлического коня оседлал, и технично накручивая педали, неожиданно начал двоиться-змеиться – исчезать, а исчезая, уверенно врезался в дуб кряжистый и пропал бесповоротно.
- Сквозанул по новой, однако, оборотень. Вот какова сила веры в дело жизни. Давайте-ка и мы за ним доедим, - встрепенулся вчерашний толстовец, возвращаясь к мухоморьему супцу. Мы с Серегой не сильно отставали – ложка, вторая…пятая, десятая…
- Что-то не цепляет пока…
- Да ты не лишкуй, не балуй. Потом догонит, особо после «Агдама».
А коли догонит, можно пока и отдохнуть за первые-последние дни – руки за голову запрокинув, глаза прикрыв ненадолго – а правота всегда с тобой, какой бы кривоватой дорожкой не заплеталась она и не смотрелась издали. И еще издали сияние, мерцание, а в мерцании – глас:
- Лучшее средство от перхоти…
Экскурсовод разом засуетился:
- Давай по-быстрому в лодку грузимся, пока остальные новые голоса не пришли подсказывать, да нас не забрали с собой восвояси.
- По-быстрому-то зачем?
- Я уже понял все – мечтатель спортивный снова Армстронга догоняет, а нам догонять некого, нам Америку пора открывать.
- Так ее вроде помимо открыли…
- Случайно вовсе, по ошибке. Китайцы, викинги туда же. Колумб опосля приоритет проворонил. А мы еще ничего не открыли и не откроем, ежели на домашнем берегу прохлаждаться будем.
Уключины снова мелодично поскрипывали, методично напоминая ветхую кровать детдомовскую. И вроде имя мое возвращалось. И отчество. Но откуда появился дикий явственный сон, что воюю… Не с детства даже воюю, а с рождения. Или раньше еще. Во имя добра вселенского. Безнадежно воюю, но с умом, и охулки на руку не положу, не на того напала вражья стая. Привиделось даже, что прежде я копьем воевал. И арбалетом с палицей. И праща в правой руке словно родная сестрица. А теперь без «мухи» с «калашом» и добро не добро, а помои. Для чего только тружусь, если помню – врагов бью неисчислимо, встаю-падаю-встаю и хлещу – то ли Геракл я, то ли вообще Илья Муромец – и все одно имя недругам – Легион. Глаза открою – небо счастливое с боков, глаза закрою – сеча бронебойная в огне пороховом. А в середку вклинивается: – Лучшее средство… И в ответ голос злой:
- Отставить! От перхоти лучшее средство – пылесос. Я мылом-то башку свою не мою. Окунул ее с утра в рассол, прополоскал – и пылесос включай, вакуумный массаж…
И я глаза открыл, смотрю – мужики какие-то загадочно знакомые. Слабеть начал с перепугу:
- Вы что за люди прямо передо мной?
- У тебя, Васенька, точно беспамятство или хамство родовое? Я Лева Царь, а бредит на полубаке Серега, с каторжного цирка ломанувшийся от Ио-Кио. От вахты отдыхает.
- Мне когда на вахту?
- Какие вахты – ты у нас пассажир приболевший, вроде Колумба проводник дорогу показывать. Америку когда откроем, ты поди этим самым америкой и окажешься самозванцем, властелином мира. Или Князем. Не ерепенься, отсыпайся пока, полуночный ковбой. Улыбаешься во сне по-людски, вот и отдыхай начистоту, и улыбайся…
Снова глаза мои сомкнулись, снова стрелы летят из Путивля в Царьград, из Царьграда в Сарапул, снова демон в кимоно скипетром мне по шелому колотит, снова девушки плачут, а бабы ревут и младенцы рвутся в бой… И сквозь сон провидческий…
- Лева, шкипер-кипер, Лева! Америка-то где же?
И врубился я, проснувшись окончательно – опять мимо проплыли. Который раз открытия из-под ног уходят, либо веслами из рук вываливаются. Одни желания в сердце остаются и душу скорлупой наизнанку выворачивают, а силы обратно в небытие уносят как бумажные корабли ручей апрельский.
- Эх, пока вы Америку ловили, я воевал вроде ни за что ни про что, а по доблести своей в сонной одури. А не то помог бы.
- Тебе ж говорили по-хорошему – не лишкуй с непривычки, Вася. Ты, может, с этих мухоморов еще дня три биться будешь в самом себе с врагом рода человеческого, или, наоборот, с другом по оплошке, пока от нас не только Америка, а даже Индия уплывает. Эх Серега ты, Серега…
- Чем займемся тогда?
- А по течению поплывем, по-русски натурально поколобродим по жизни. После Индии Африка, потом опять Америка начнется.
Между тем суденышко наше ткнулось в берег отчего-то кормой. Сова ухнула кондовая, следом коростель заскрипел. Ночь, видно. Глаза свои уставшие открываю – точно ночь. Башка трещит, мышцы вперемежку с костями дьявол какой-то ломит и нутро он же прожигает.
- Эй, на баке-полубаке, где мы?
- На острове Зеленом.
- Индию проплыли?
- Да мы даже Сарапул не проплыли еще, - в темноте Сергей смотрелся роденовским у бездны на краю отчаявшимся вконец мудрецом. Лева, на восток и на Каму поглядывая, поклоны бил:
- Не видать ее, Васятка. Спряталась с испугу. Узрила нас и спряталась.
- Циркач, ты вспомнил что лишнее или забыть боишься?
- Не пойму я – шли мы по течению вроде, против судьбы не выгребали – кто же нас сюда обратно притащил – не догадываешься, инкогнито?
- Толком нет.
Дружок довлатовский резонно присвистнул:
- Выпил мало. А пожил еще меньше… Лева, да не ломайся ты как тростник, лобешник еще расшибешь от усердия ненароком – покайся перед народом, и ладом.
- Покаюсь, покаюсь. Вы на Каму гляньте – она ж обратно потекла, к верховьям. Вот и носит нас по ней как голландцев. Батюшки-светы, что ж это творится?
Я бросился к воде. Кама текла вспять, как воспоминания неизвестного детства возвращаясь к истокам незамутненным. Рядом громко кашлял и тихонько матерился бродячий философ толстовской выучки. И так вольно мне стало впервые в жизни – хуже некуда как плохо и хорошо и одиноко одновременно на подымавшемся ветру:
- Ставьте парус тогда, а я прогуляюсь пойду по нужде…












Глава третья или каденция первая.


Великая ли разница, куда путешествовать или счастливо бродить по белу свету налегке, слишком не задумываясь и не плутая на ровной дороге. Можно и на поезде домчать до пункта назначения, веселую птицу-тройку не снимая и не прикармливая ее на привалах краденым овсом. Даже и поезда теперь частенько вовремя прибывают на гору Арарат, насобачившись аккуратно бегать по скользким рельсам, ежели еще отходят с опережением графика часа на полтора, бросив на горький произвол судьбы бывших будущих своих пассажиров.
А ты проснулся в зарослях укропа в чужом огороде с легким сердцем и прозрачной головой, гнедого скакуна оседлал и летишь по Муромским лесам с доброй нагайкой в правой руке. Отставший на Казанском вокзале от стремительного вагона пассажир просроченный билет рвет, отводя случайно обманутую душу на неповинной бумажке, -- когда ты, зеленого чаю напившись в чайхане под завязку, вскочил уже на упрямого ишака и дергаешь его за удобные ослиные уши, путь указуя вправо-влево. Или по деревушкам гуляешь, ивовым прутиком щегольски помахивая и кормясь шанешками от щедрот трудового народа, испокон веков понимающего таких как ты паломников-конокрадов. А ложный прототип твой, отведя душу с помощью российских железных дорог от греха подальше, дурак дураком по шпалам трусит как выносливый иноходец за хвостом удачи.
На поезде вообще птичий базар, потому что побежал он, не оглядываясь на расписание, в противную сторону, и скоро прибудет вместо Арарата в Сарапул, или на родину Ломоносова, или на другую кудыкину гору. А ты уселся на мирного верблюда горячих арабских кровей и счастья своего мерцающего не узнаешь впереди, суча голыми загорелыми пятками по верблюжьим бокам. На поезде единственный счастливчик остался, билеты взявший в один конец, направившийся спьяну в другой, а на самом-то деле туда ему и дорога, куда бешеный поезд мчится, выбрасывая в тамбурные двери на подъемах посторонних уже пассажиров. И упавший от своего дорожного веселья гуляка праздный пламенную шишку на лбу протирает, пропавшую родину в сонной одури узнавая и не догадываясь еще, как здорово ему повезло один лишь раз в железнодорожной жизни.
А у тебя и маршрута никакого нет, кроме свободного выбора ухабов, и вот бредешь ты уже на восток навстречу заре в кандалах, как принято от прадедов на Святой Руси. Только на запад с востока бежишь уже налегке, при монете иногда – а солнце улетает от тебя сломя голову вперед, и не догнать румяное светило нигде, кроме сказки про белого бычка, в полуденной степи влекущегося чумацким шляхом за здорово живешь. И Волгу ты уже переплыл, и мечтаешь Енисей переплыть, пока этот знаменитый Енисей бобры окончательно не перепрудили, -- а кто не рискует, тот шампанского не пьет, а хлещет по утрам «тройной» одеколон. Зимой Енисей можно вообще по мокрым лужам в сырых валенках перебежать пингвином настречу баргузину.
И поезд сотню километров не домчал до земли обетованной и лихо застрял в ночи на полустанке сиротливом, но ты как луч света в темном царстве в кибитке кочевой, и вожжи чуть попридержал, наслаждаясь новой остановкой над вечным покоем, где никто тебя не заставляет когти рвать за станционными ливерными пирожками сердитыми.

(продолжение следует)

Володя Фролов, 2010

Сертификат Поэзия.ру: серия 1270 № 78618 от 24.03.2010

0 | 0 | 1356 | 22.11.2024. 05:16:49

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []