Пил солнце голос губ усталых
через соломинку луча,
змеёк из желтого металла
скользил испариной плеча,
на тусклой меди шифоньера
звучал заутреней клавир,
под гладью крашенной фанеры
сзывал детей мышиный Лир.

А небо шёлково дрожало
ознобом северной зари,
и вновь сползало одеяло
под ложе зыбкое любви.
Вздымалось царственное лоно.
Король укладывал мышат.
И добрый Бах смотрел с иконы,
стараясь громко не дышать.