Веле Штылвелд: Майский синдром, ч. 15

39.


Что такое майский синдром?

Это великая способность многомиллионной толпы ринуться ни свои сотки
и без подготовки втянуться в процесс разделывания грядок.
Самое страшное начинается потом, когда приходит осознание,
что нельзя после долгой и утомительной зимы надрывать своё здоровье,
вот у многих оно и не выдерживает, что очень печально.
Всему нужно и своё время и свои силы…

Долг за школьную "материнку" для компьютера все ещё внушительный, а поставщик компьютерного двора – вчерашний выпускник со щербатистым ртом, племяш подольского вора в законе. Алексей Кочерев оперативен, ведет учетные записи у себя в кондуите, получая от Дервише немногую детскую зелень.

– Сколько бабла, Микки, сбросила пацанва? Мне по барабану, когда соберут. Сегодня соберут, завтра материнку в класс притараню, утром соберу, вечером принесу… Мне это легко – мои правила незыблемы, как Брестская крепость…

Школьники верят Дервишу, для них он сам – Брестская крепость, и искренне удивляются его фанатизму, – а он высиживает в компьютерном классе по 60 часов в неделю, и словно шепчет им странное заклинание странное:

"Вперёд, мои маленькие компьютерные человечки, и да проститься мне эта алчность во имя общественной радости, потому что DOS в мире давно сменил WINDOWS, и учить хочется всех вас не фарсово, а реально. Я готов вам сострадать, но пусть и родители ваши подумают вместе со мною о мире, в который приходите вы надолго!"

Перед уроками Дервиш успевает подслушать "подгорелое" национальное радио, и словить себя на странной реакции в ответ на последние новости:

– компьютерной технологии гипертекста – Да!

– входу в Европы через безветрие по-скотски рабских душ – Нет!

От бесконечности инвестиционно-компьютерного долга весь день болит голова. Дервиш захотел слишком многого – он заглотнут свежего воздуха времени со всей его отчаянной стервозностью, за что и получает теперь бейсбольной битой под дых. А ведь совсем ещё недавно в едином на всех совке жили на земле ребятки из братской России, которые и дарили украинским деткам компьютеры. Украинец украинцу может подарить только злу пословицу:

· У сусіда хата біла, а у мене помарніла – най й його горить…

Россия теперь в заграницах, и дарит новой Украине по-братски только тех, на кого в ее огромных границах объявляется всероссийский розыск – к примеру, килеров и асфальтозакатчиков из солнцевской мафии… Живых, полнокровных, отчаянных, наглых, дерзких… Они и прибирают Киев к рукам… Это не больно – пуля за пулей, пуля за пулей… пулей.

А местечковое жлобье способно только обогащаться, хотя бы и не разрешимых проблемах Детства. Вот почему Дервиш со своим фанатизмом заранее обречен. Хотя компьютеры он и ставит не у себя дома, а в школе для детей, эвакуированных из эпицентра аварии на ЧАЭС…

Дервиш по утрам привык здороваться с седовласым сторожем – чернобыльским ликвидатором и просто прекрасным человеком, который всегда находит для Дервиша несколько теплых дружеских слов. Но сегодня Виктора нет. Он скоропостижно скончался еще накануне. И по собственному страшному завещанию, чтобы не напрягать неимущую свою семью, завещал кремировать себя в первые три часа после смерти. Вчера утром он пришел после ночной смены, позавтракал, прикорнул и уже не проснулся.

В шесть вечера его прах уже везли к тридцатикилометровой Зоне, на границе которого высыпали под молодые березки и ели… Он знал, что если сам не завещает похоронить себя подобным образом, то прах его, естественно, увезут в какой-нибудь дикий могильник, а прах какого-нибудь бомжа – в рост и вес самого Виктор – передадут из общей горкреманки, пересыпав в стандартно дежурную урну для родственников.

При жизни Виктор был таксистом и грачевал по области до самого дня аварии. То, что он увидал в первые дни после, ужаснуло его: дети и матери в несъемных по несколько суток защитных плащах и противогазах… Одну мать и одну девочку он просто вырвал из рук военных экспериментаторов. Мать – дальний потомок корякского родового шамана, умолила его сделать это – дочь, по мистическому складу психики, просто не могла переносить дальнейшего пребывания в лагере для перемещенных припятских жителей. Об этих лагерях в прессе не оговаривалось. Завуч школу запомнила то доброе, что совершил Виктор для ее маленькой семьи, и Виктор, потерявший здоровье, а с ним и работу, – стал школьным сторожем. Так было...

Об этом значительно позже Дервиш ещё напишет в соавторстве с Игорем Соколом почти не фантастический печальный рассказ…. Но пока… Виктора теперь в мире не было… Была тихая боль о невосполнимом – не договорил, не дослушал, не допостиг главного – Виктор был одним из самых настоящих чернобыльских сталкеров! Был и отыскивал дорогу спасения на Земле, ушёл и, наверное, легко отыскал для самого себя дорогу на небо. Не дано отыскать дорогу на небо лишь тем, кто прежде там вовсе не был, да тем, кому раз и навсегда перекрыло недоКрылость земных потуг…

…Вечерний генделик для ликвидаторов из окрестных многоэтажек для посторонних раз и навсегда выстроил энергозабор. Дервиш никогда не пытался пройти за барьер их памяти и их поступков… Он оставался в строго предложенном для него места пить на равных – днем об был учителем их детей и смел пить в мире, где чужие не ходят. По традиции Памяти на привычный поминальный стол он заказал сто грамм "Козацкого напою". И положил, перекрыв черной горбушкой.

– Кто умер? – спросили привычно с соседнего столика.
– Виктор, сталкер и школьный сторож.

Отовсюду подтягивались посетители. Кто-то купил килограмм мятных конфет, кто-то принес полтора десятка граненных стаканов и стал разливать по пятьдесят грамм поминальных. Неожиданно принесли старую газету с фотографией Виктора. Сталкер стоял у Газ-21 "Волга". Рядом с ним стояло несколько припятских женщин.

Дервиш молчал, теперь и он знал, что в первые дни Припять и Чернобыль гарантировал жителям депортацию инфильтрационные гетто с проживанием в военных палатках в противогазах и резиновых плащевиках день, пять, пятнадцать, сорок, восемьдесят! Только к июлю-августу детей и женщин начали развозить по местам постоянного места жительства. Синий микрорайон на Троещине стал для четырех тысяч взрослых и двух с половиной тысяч детей вторым домом. Но прежде все они в той или иной степени прошли через боль, но дали подписку молчать…

Потому и Виктору было позволено столь спешное кремирование и упокоение. Конфеты, баранки, пряники, водка и даже полная кружка пива с воблинкой вместо крыши. Вот и весь ритуал Памяти. Таким он здесь бывал едва ли не ежедневно. Дервиш был одним из немногим, кому этот ритуал был ведом, и кто не проявлял к этому ритуалу корысти. Пил за свои.

Пил за свои, много пил за свои, и молчал вместе со всеми на раненом пограничье времени и безвременья… К тому же в баре легче пишутся перемётніе за вновь отстроенные за годы пострадиоционного полураспада письма:

40.

· Шалом, Вадим с домочадцами! Как вы там все с маленькой дочуркой Дашенькой? Поздравляю вас с Днем нашей общей Победы исторически проигравших пока славянских наций, которые все равно исторически обречены быть первыми...
У меня – не сладко. Мама в полуагонии, ходящая под себя ссыхающаяся старая женщина, полубезумная, которую я полуненавижу за свое проклятое интернатовское детство, отрочество и нищенскую юность, но которой только я сейчас могу помогать... Помогать ценою полного самоотречения от всего своего прошлого мира, а значит, что необходимо заняться поисками нового мира, завтрашнего...
С тем и втравился в некую литературно-игровую среду, которую придумала для таких остолопистых, как и я газета, "Столичная". Пишем много и ни о чем... Лично я уже вбросил в газету 314 страниц печатного текста и выловил около двадцати (своего же – ныне в Сети подобные писания называют постами, а был это первый в Украине газетный городской форум)... Плюс к ним до десяти страниц возражений и тупоголового писка, имеется ввиду понятие литературной страницы, а не все эти поджимки и подгонки на газетных полосах...
Иногда тороплюсь и несу околовсяческую ахинею, иногда от беспомощности, перед так и не пришедшей к матери смертью у меня от бессилия и злобы опускаются руки, ибо отныне я круглосуточный сиделкин глупой обезвоженной жизнью бабы, угробивший и свою собственную, и почти всю мне окрестную жизнь.
Заходил пару раз Люльчонок. Я уже смирился с тем, что она уже выросла и перестала жечь меня изнутри. Рванул к звездам Тимур Литовченко, издавший вместе с другим киевским фантастом Олегом Авраменко в Москве первый свой "булыжник" на 528 страниц и получивший на двоих до двух тысяч долларов за тираж уже в 15 тыс. экземпляров, при обещанном разгоне в 50 тысяч. Имя сей двоицы – Андрей Давыдов, и писнули они романчик "Власть молнии"...
Что тебе сказать – наверное, здорово, но Тимур только привез из столицы всех столиц ЭСЕН-ГЭ (на иврите: кушай гэ и т.д.) 1 мая свой сигнальный экземпляр. А скоро сама книга явится на книжный базар Киева, в районе метро "Петровка"... Я же до романа, после пресловутого "Можно сойти с ума", который я написал прошлым летом 196 страниц и продал бандиту Рачеку Синаняну, этой наглой «армянской морде», всего за 60 баксов, романов более не пишу...
Сейчас интенсивно осваиваю роль страстотерпца, но ну бы ее на хер, до чего она гадкая и не по мне... Сам посуди, с 31 мая прошлого года я напечатал 1642 страницы разнокалиберных текстов, желая походить на настоящего проффи.
И это всего за триста сорок три дня. Это ежедневно я выбрасывал на гора по 153 печатных строчки, как бык, озверевший от того состояния, в которое он невольно попал, забегая в тупик.
За это время расшиб вдребезги две брехливые радиоточки – черную и желтую... Пытался врезать по сраке своей немощной матери, вымывая из-под нее килограммами жидкого кала, иной раз и сутки кряду, но это утешает мало, ибо убить ее не смогу, а простить и подавно...
Справки по ее уходу правосторонне парализованной мне пока не дают, вот и получается, что я вылетаю за борт социально спасавшей при оплате жилья безработицы и становлюсь стопроцентным дерьмом, вот и подумываю – либо об этом дерьме мне писать, либо уходить туда, в фэнтези, где сытость, наглость, полное отсутствие морали и большие, перегретые собственным дерьмовым существованием сказки...
Пиздеть, так пиздеть, врать святошно и празднично, погружаясь в такое дерьмо, которое и Бог никогда в жизни не ведал... А к Богу при этом я так и не пришел, как стойкий гомо советикус... Мечтаю завести в доме услужливую афроазиатку, давно мечтаю, как вот уже 25 лет мечтаю съ@баться из этого ада...
Чувствую, что выход где-нибудь рядышком, но, по крайней мере, не в прыжке за окошко девятого этажа. Мы живем в паскудно-блядском КОНТИНИУМЕ, который конечно же специально только для нас!.. Кушать подано-с!
Западники тихо молятся, чтобы в наших добрых постчернобыльских городах резво помирали людишки, все эти постядерные монстры, коих так боятся еще и потому, что эти людишки уже сами желают, чтобы их завоевали за достойную жизнь, за ухоженную смерть, за по-настоящему, а не брехливо счастливое совковое и постсовковое Детство...
Но на кой мы им, уроды и мутанты, сдались там на Западе... Им бы у нас радиоактивных свалок сотворить как больше и дослать все те фиолетово-недоразвитые расы, которые так плотно обселили Европу. В чем-то одном совок был прав, говоря негроидам всех мастей: "Срать – домой и т.д."
Даже либерал Никита не больно им позволял, а вот сейчас такое время, что вот-вот и будут у славян фиолетовые внуки и правнуки, особенно в независимо-беспортошной Украине. Вот и повелась наша молодежь на Гоблинах и Эльфах, и пишем мы сейчас под себя. Жму руку, привет от всех, Дервиш.

· Африканская закваска на украинских борщах.
Ой, какие детки сказка: жуть и страх!
Трудовые в доску будни у украинских блядей –
от заката до полудня вид мудей!

Упоительно и просто в полный рост
оторвались от погоста… И в разнос!
Украинские стожары, украинский секс…
Вся Европа задрожала… Экс…

Потому что срать в Европу прутся бляди всех мастей,
посылая тихо в жопу бред украинских властей.
На безвластии, в прорухе издрожалась мать-земля
черномазо смотрят внуки на славянские поля…

На славянское раздолье смотрит Азия легко,
Индостан, Вьетнам, афганцы:"Оцень хо!.."
Хоть налево, хоть направо: – Встала в позу – заплати!
Если нищая держава, прочь с пути!

Кто без СПИДа, без обиды, та, естественно, рожай,
чтобы вырваться в Европы… В урожай!
Бесхребетно, бесполезно, без мечты,
наплодили душ болезных я и ты…

Разномастные, простые аки твердь…
помнят Родина, Россия, шепчут: – Смерть!
С этим словом умирают тут и там
триста тысяч проституток по углам. –

Неприкаянных славянок всей земли.–
Мы с тобой их опустили я и ты!

41.

Из бара ликвидаторов вечерний путь Дервиша лежал в бар цыганский, где пить чужими руками, чужими глазами, чужим сердцем и вовсе было предосудительно. Правда, сюда можно было зайти и попросить прикурить у кого-нибудь из большой и дружной цыганской семьи, к которой без обиняков примешивались местечковые маргиналы и даже бомжи из Питера, Кацапетовки и Одессы. Тут уж тебе что-нибудь и плеснули б… Дервиш и здесь заказал себе три по полста, прежде чем почувствовал опасность. К нему подсел неказистый усатый цыган с предложением выпить с ним водки и разговориться за жизнь… Отказываться от "цыганской" водки было чревато. Человек желал излить свою душу, и вместе с водкой, передать по традиции всю свою цыганскую горечь. Дервиш потянулся за солью и, взяв щепотку, намеренно посыпал ее крупно себе под ноги. Цыган с горечью усмехнулся. Такого битого цыганская водка уже не взяла бы… Со стола была убрана предложенная бутылка, и теперь перед цыганом стоял неполный гранчак. Они вежливо поцокались. Нарушать традиции цыган не стал.

– Зачем моей душе отказал? – спокойно спросил цыган. ДерВиш излил свою душу, на которой были компьютерная "материнка" и поминки в баре ликвидаторов, какая-то неспетость вахтера-сталкера Виктора: его спешная кремация, тридцатикилометровая Зона с пепельным пограничьем, через которое ему, дерВишу, очень трудно идти…

– Пройдешь, – это не последний твой горизонт. – Распрощались…

– Официантка, – глухо позвал цыган. – Подмети здесь пол, вечер ещё не кончился, цыган ещё не выпил, боль ещё не прошла… Гуляй, ромалы!..

Полтора стакана водки плескались в крови. Из них на выстеб выпрыгивали подгулявшие в квасной сметане из пальмового масла мутагенные иваси, размером с сомов, сомы обретали крылья и уносились к лоховой бабушке… Обувка души жала. Дервиш содрал с ног вишневые пасхальные туфли и побрел по сонной Троещине босиком, матерясь на каркающем наречье старого больного киевского еврея….

…Ночью ему снился компьютерный адъютант Джуди. Дервиш с Джуди прорывались через бесконечный событийный ряд, порою строго напролом, паря над миром запретов и жестких установлений, и Джуди весь этот мир бесконечно и рьяно кромсала своим крепко сбитым сливочным телом пятнадцатилетней девчонки, бицепсы и трицепсы которой так и норовили повырываться наружу прежде, чем из них сформируется сочно сбрикетированная шикбабца, всё время упрямо дергающая самого Дервиша за руку…

Дервиш же, проводивший вместе с Командором у себя в классе подростковые тренинги, знал, – таких снов обычно не следует сразу бежать. Ибо каждый подобный сон – это обыкновеннейший сон-разрядка, после которого, и это главное – уже в повседневной жизни не следует не опускаться более до внезапного сумасшествия, за которым обнаруживается тропинка, обрывающаяся адской бездной…

"Сумасбродство всё это, батенька. Пора уже забывать о повседневном учительстве и входить во взрослую литературную жизнь, без оглядки на литбарышнень и литбратьев, девчонок-бай и цыганскую водку... Красочную фантасмагорию всех красок Детства ты уже пережил", – решил для себя дерВиш, пробуждаясь от наваждения ночи…» – резюмировал Дервиш при тупом как удар рыбы-молота пробуждении…

42.

Предстояло жить – нудно, обыденно, повседневно, отхлестнув от себя легкие ночные раскраски. Потому что, к величайшему сожалению, драматургия жизни – штука навязчивая. Как бы не сон в руку. Вот и не плоди этот мир Лолит! Иное дело драматургия утренних записей. По будням – спешным, по выходным – с придыханием. Дервиш подобными умственными изысками дорожил. Это же здорово, черт побери, хотя бы в них наблюдать иногда самое непредсказуемое и стремительное развитие. Такое развитие в жизни ждут многие, но едва-едва влачат окрестную повседневность.

Уже после уроков, перед тем, как запустить многочасовый марафон компьютерного игрового кружка, приходит по жизни прощелыга и Командор – школьный психолог и военрук. У него приколы о том, кто и как косит от службы. Для разминочки – парочка анекдотов:

"Дверь распахивается и в комнату вбегает парень:
– Здорово, папа!
Отец сидит у компьютера, не поворачивая головы спрашивает:
– Ты где болтался?
– В армии, папа..."

и – ржет….

"– Что это у вас наколото?
– "СПАРТАК"?
– Солдат, пока вы служите в армии, – будете болеть за ЦСКА!"

Затем Дервиш с Командором размеренно и жестко въезжают в Порт-Тюшу на полный гранчакак стакана со школьной столовой. И тут же припоминает ответный и уместный к случаю анекдотец:

"Отвоевали красные у белых цистерну спирта. Василий Иванович думал-думал, как сделать так, чтобы солдаты не узнали, что в цистерне. Придумал: написал на ней С2Н5(ОН), знал, что его солдаты в химии не сильны, спать лег. На утро все бойцы в стельку пьяные.
Василий Иванович спрашивает у Петьки:
– Как вы догадались, что там спирт?
А тот ему отвечает:

– Смотрим там написано ОН. Попробовали, – точно он".

С анекдотом не поспоришь, Дервиш с Командором пьют еще… И тут Дервиша настигает откровение иного, чем анекдотичного сорта – у бледнолицых так вот бывает: резкий переход с плюса на минус, с положительного настроения на идиосинхрозию, когда сам Дервиш уже себя представляет господином негром-индейцем… А почему бы и нет?

И здесь безо всякого победного вопля, обетающий в нем по учительскому штату и рангу Микки выходит из подсобки в компьютерный класс, тупо священнодействовать. На шесть часов с 15.00 до 21.00 его четко переключает. Он теперь тамада игрового детского братства.

· "Денежку принёс? Мордехай Иванович ставит крестик. Иди, сына, работай… Тебе надоела эта игра? И эту не хочешь? А знаешь, у меня для тебя алгоритмическая обучалочка, а там и до программирования – рукой подать. Осилишь Бейсик, сможешь писать маленькие мультипликаты. Студия Вася Запечкин продакшин… Работай, дружочек!"…

К девяти вечера на руках вязкая подконтрольная сумма. Её надлежит по отчетности сдать в бухгалтерию. То, что сверху – делим на три равных части: на материнку, директору в мифический школьный фонд и себе на пирожки с ливером и портюшу… Шесть дней в неделю по 14 часов в сутки длиться сия вакханалия. Вот такая тебе незатейливая шахматка жизни…

А шахматы жизни обычно продаются в расфасовке из пюре пролитой из-за них крови. Об этом и думает Дервиш, сдавая под охрану опустевший класс-атракцион, через который сегодня за шесть уроков и шесть дополнительных игровых часов пропрыгало до 200 мальчишек и девчонок с глазами, горящими любопытством, и даже иногда внимающих ему, Дервишу. До тех пор, пока его самого не затмевал один из дюжины манящих дисплеев, выстроенных вдоль общей станины. Вокруг этой станины по компьютерному соленоиду месяцами носиться Дервиш, не замечая окрестной жизни. Чем он вам не чудак?

Вечером у друзей, вчерашних выпускников, которых дерВиш некогда свел за сводами своего компьютерного государства, его угощают добрым малиновым "мугурелом" и грибным супом, кастрюлю которого едва ли не сам лопает дерВиш сам, совершенно не принимая удивленных взглядов принимающих его добряков. Славные они, и грибной суп славный, а уж "мугурел" вне всяких похвал!…

ДерВиш на ватных добредает до дому и только тут у него наступает пару минутное прозрение – ах, да! – действительно днем у него возникла очень здоровая мысль о течении жизни, но то ли Петька ее с Василием Ивановичем в С2Н5(ОН) замочил, то ли сам он её из повседневности вычеркнул. Ах, если бы он её записал! То-то бы мир шандарахнуло!.. Но хотя его кондуит лежал у Дервиша за спиной – в заплечной дырявой сумке, ему было в тот миг куда важнее купить и донести к болеющей дочке Татике полтора литра какого-то "липового" днепропетровского лже-, но всё же "боржоми". И тут же ретироваться из мира, где он уже прочно и до конца жизни не зван… А очередная вечная Истина проявилась и прошла стороной в ведомую только одной ей вечность. Было это, кажется, еще во втором часу дня.

Ах, Мордехай Иванович, хренов Аника-воин. Ну, признавайся, что было за день ещё? В качестве поступка гражданского мужества было пресечение факта преподавания на уроках украинской истории в десятых классах отпетой галиматьи, за которую слёзно держалась недавняя выпускница педунивера имени Драгоманова Люся Кондратьевна – по возрасту годящаяся Дервишу в дочери, которая на его упреки беззлобно парировала:

– Зря, Мордехай Иванович, говорите, что я – дорогая ваша антисемиточка. Это не я, а сама нынешняя программа истории так устроена. Я только и сказала то, что, в конечном счете, и должна была сказать своим (нашим) детям… Что русские и евреи возбудили украинское население на революцию… Об этом вы и сами можете прочитать в любом современном учебнике. Я же только транслятор, если хотите, – рупор…

Да, что греха таить, – народ Книги всегда пытался переустраивать чужую историю, когда его собственная история на долгие годы и столетия внешне прервалась… Увы, теперь в спешно написанных новых "книгах" черносотенно-националистические «хлопи від освіти» (почти что холопы!) самым тщательным образом собирают перекатыши грязных слов, пока окончательно в них не увязнут, и мир ворвется новое время, несколько отстоящее от года мишурного нынешнего 1996-го…
И тогда только они поймут, с чем было едва не остались в мире, который стал напрочь отторгать их повсеместно… Ибо, они так упоительно готовят сегодня резню, что, в конце, концов, станут резать, не испрося разрешения у своих завтрашних жертв… Правда, в первой половине двадцатого века всё это в Европе уже не однажды случалось, и всякий раз не во благо самой госпоже Европе…

Пока же разговоры в учительской перешли на нейтраль. Странности Мордехая Ивановича терпели в силу компьютерной компетентности да ещё неистовой любви к детям, на которую те – русские, белорусы и украинцы одинаково отвечали взаимностью. И только какой-то злой лох всё время писал упрямо на металлической двери его компьютерного класса:

"Мордехай убирайся со своими компьютерами к жидам в Израиль!".

Компьютеры и Мордехай были в понимании авторов графити не разделимы. Ненавидеть всю антисемитскую постчернобыльскую Украину было невозможно. Приходилось, сцепив зубы, просто любить…

Через руки Мордехая прошли и его стараниями проявились на Троещине первые десятки учебно-игровых компьютеров"Поиск". Он их вымолил, выпросил, вытребовал в этот мир! Вот почему в учительской собравшиеся учителя по обоюдному согласию остались в тихих, словно набрав в рот воды, и так с ней и оставшись… Впрочем, и негр-индеец Дервиш до поры до времени умел уступать.

Веле Штылвелд, 2009

Сертификат Поэзия.ру: серия 619 № 72198 от 29.08.2009

0 | 0 | 1571 | 18.12.2024. 19:53:35

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []