Веле Штылвелд: Майский синдром, ч. 3

8.

5 мая 1996 года...

Каждое утро, пока Дервиш едет в троллейбусе, с окрестных бильбордов несутся навстречу вызовы разномастных такси и заманушины в «Технополис», тут же в доску честно и праведно обещается обратный билет в мир всем тем опущенцам, которых прежде уронил Город ниже уровня городского асфальта, и кого уже отныне в этом мире не ждут…

* Эта посуда, и эти тарелки – этот сервиз в ярких звёздах – подделка!
Эта страна – вечный горя каприз – дедушка Хо’ бороденкой обвис.
Дедушка Хо’ носит блюд перемены: «Грабьте страну веселей, джентльмены!»
Соусов тьма, а под ними невроз – видно страна перегрелась всерьез.
.
Дедушка Хо’ наливает заначку в рюмки щерблённые нищим на сдачку,
А маргинальному миру страны горечь прошедшей народной войны….
Пал в-ущерб-ленный народ на колени, вышло бл@дво порезвится на сцене –
Грабить, лихачить, давить души в кровь, зреет подполье: «Гоните Любовь!»
.
Вызреют снова в стране баклажаны, на уши – репа, на сердце – бурьяны,
Турманы вырвутся в вольный полет, выхаркнут с болью судьбы приворот…
Славьте страну отупелых болванов рыцарством жадно набивших карманы!
Славься народ прихлебаемых слуг, – вас изничтожит не маленький Мук…
.
Скорбный и смрадный быт с уличной пылью вскоре присыплет вас черною былью:
Срамные губы облЫжет асфальт и задохнется в проклятиях альт…
Дедушка Хо’ ублажает народ чёрными струнами проклятых нот…

Ох, и дались Дервишу эти дедушки… Дедушка Хо’, Дедушка Оз….

* Дедушка Оз не волшебник уже – выжат в до слёз промокаемый мир.
Прежде чудил он во всю в кураже – нынче же лижет беззубо пломбир.
Всякое снится теперь старику – Эля с Тотошкой, их мир-домосед,
а дровосек на заправке в дугу пашет, свернувшись от древности лет.
.
Лев-серцеед наплодил зоопарк, а дуболомы в ливреях милы:
кто охраняет из них автопарк, кто – продувные, чужие миры.
Только вот сказка – она без конца: Эля смывает полуденный грим
детские две половинки лица лихо скрывают старушечий клир.
.
Лает Тотошка, чтоб буря пришла и разогнала обыденность прочь,
чтобы Бастинда по миру прошла, в сказку вливая оскомины желчь.
Желчь мрачной ведьмы в всегдашней цене приворожит и клопа на стене,
шустро растопит дорожный асфальт и заискрятся жемчужины смальт!
.
По изумрудной тропинке мечты дедушка Оз перебросит мосты
в новую, добрую, светлую грусть – сказки не старятся! Мы?!.. Хм... Ну и пусть!

…Вся компьютерная подсобка пропахла бензином. В присутст­вии десятиклассниц Люльки и Машки за компьютером круто играет шеф местных рэкетиров Вадька... Он столь круто же обеща­ет помочь в становлении компьютерного класса, и дает всем нам словцо на целых двенадцать баксов.

– Так и записывайте себе, Микки-не-Рург наш, Вадя сказал свое слово.

Пока же они пьют с ним какой-то ну менее крутой, чем его обещание, привозной итальянский сидр и заедают его двумя пачками пельменей, сваренных в самоваре... Пельме­ни в самовар лихо вбрасывает Люлька. Оттого ли, что ли они так вкусны?!.

Сама она до этого лепила компьютерный Город, на карте которого асфальты шли красноватыми графическими нитями, вдоль которых выгорали опустошенные экономическим не-Чудом кварталы… Уж такое у них было неважнецкое попечительство….

А в этом самом промежутке времени в большом компьютерном классе-зале резвятся электронные девчонки из седьмого "Д" класса. Они просто полоумят от счастья, что сегод­ня им все дозволено. Можно хоть по три-четыре игры успеть за час переставить... Дервишу не до них.

Ему на память пишут свои пожелания Машутка и Люлька... Все это похоже на день насмешли­вых маленьких динозавров. Всё время в подсобке вскипает электрический самовар – вперемежку: то чай, то вино, публика уминает пельмени и строит компьютерные города, в которых так мало, по мнению самого Дервиша воздуха и асфальта….

* Вчера ещё рыхлые краски. Сегодня – взорвался асфальт.
Поднялись анютины глазки. Пред каждой – цветочная гладь.
Над каждой – цветочное утро, где в радуге – золота плес,
как в позах любви – Кама Сутра над выцветшей прядью волос…

Торопливо записывает-вырывает из своей седеющей учительской головы Дервиш.

* Синий асфальт не умеет болеть ностальгией.
Он подрастает и падает сколами лет.
Вместе с бодрящей вчера еще всех аритмией
рваных на кадры – осколочных чувств – кинолент.
.
Синий асфальт, разорвавший зеленое лето,
мир многоцветный, разрезанный в Детстве стеклом.
Патина слов на санскрите вчерашнего цвета:
те же слова, – но иные и суть, и любовь.
.
Синий асфальт на коралловом рифе прощаний:
миг ожиданий того, что способно согреть –
алые губы на бархате свежих лобзаний.
Им не дано бесполезно и сиро говеть.
.
Всяк ортопед на уключинах стылой эпохи.
Всяк лоховед, всяк источник житейских забот.
Синий асфальт – это прошлого светлые крохи.
Выстуди их – и тогда зарыдает фагот...

Люлька стро­ит город имени Дервиша. Называется он "Анти-Дервиш"... Так вот без вычуров и амбиций... Домой она не спешит. Люльке дома неуютно... Проблемы у матери, у отца, у малышек-сестричек... Впрочем, у всех есть проблемы, старается и Дервиш подальше гнать от себя самые нелепые мысли... А в это время Машка что-то отчаянно пишет:

* "Микки, что же тебе пожелать? Задал ты мне задачу... Ну, пожелаю тебе счастье в личной жизни и здоровья, но это так тривиально. Поэтому желаю тебе 486-го компьюте­ра, творческих успехов и всего того, что желаешь себе ты сам… Привет от Маши-Маняши. Пока. 5.05.96"

Сам Дервиш желает себе строго держать с Люлькой возрастную дистанцию, ибо она все время переходит на свое любимое: "Дервиш – козел, Дервиш! – козел"… Вот она плата за слом профессиональной этической перегородки между учителем и ученицей… Дервиш козёл… .

И, действительно, Дервиш от своего невольного компьютерного адъютанта в последнее время всё больше и больше козлеет. Люль­кА же безобидно сидит себя рядом и пишет Дервишу очень долго и близоруко коряво. Дервиш страстно желал бы проник­нуть в ее писание. А она просто взяла и закрыла дневник:

– Это всё, Дервиш, – неожиданно сказала она. – Теперь ты мне не мешай – в моем городе Анти-Дервиш какие-то идиоты устроили беспорядки… Я их сейчас стану мочить, и ты мне здесь ни причем. Так что будь ниже асфальта. В моем Городе все новые улицы вместо асфальта я замощу смальтой…

– Ты бы, Люльчонок, назвала бы сей городок как-нибудь более по-земному… Ну, хотя бы в память о Припяти или Чернобыле…

– Не дождешься, в моем роду Чернобыль уже выкосил четырнадцать человек… Так что скоро сравняюсь по потерям с твоей еврейской родней… У вас, говоришь, в роду 34 человека погибла в Бабьем яру? А у меня в роду за эти десять лет умерло четырнадцать человек….

* Не все куры в золоте…
Золотушного мальчика выносит дед по утру надышать озон…
Золотым крепом убрано ложе дедка гробокопателем в могилу был положен…
А дальше все степенно и просто – подрастает мальчик: кулачища в сталь,
Не дал Бог ни огромного роста, ни на шею золотую медаль.
.
Школа закончена, время побриться – в золотой окалине окрестный асфальт.
На асфальте крупно взбитые лица – в «кровавой Мэри» хлопчика фарт.
Он кому-то сказал инако, чем тот ведал и знал до сих,
Вот и разодрана до пупа рубаха, оппонент в кровище… Мальчик – псих!
.
Ну не долечен, как знать, недоношен тяжкою ношей в общественный клич
Словно перчаткой боксерской заброшен – весь в конопушках, убийца, вампир…
Гены его распирают на части – несть в них озона, время сожгло
Радиозолями киевской масти тело и душу его…
.
Эй там, прохожий, чего ротозеешь, или тебе золотая судьба
Выпала… Нет, так её ты посеешь… В мальчике гены… К чему здесь мольба?
Богу не стоит сегодня молиться – из золотушных восстали кровей
Дети Чернобыля – им пригодится в этой эпохе одно лишь: Убей!
.
Бей за свое, за отсутствие счастье, бей за усопших чернобыльских дней.
Кто ликвидатор – не ищет участья. Кто порожден им – не станет добрей.
Выйдет девчонка синюшного цвета к этому парню и скажет: «Пошли!»
И побредут эти двое планетой, там, где для них только серые дни…
.
Детям Чернобыля вечная память… Им и рассказывать вовсе о чем?
Нет, расскажу: термояд между нами. Он-то виновен, как видно, во всём!

– Так что быть моему электронному городищу Анти-Дервишем, а асфальту – радужной смальтой!

* Магистрали рвут аорты старых уличных асфальтов,
и рождаются фиорды тучных билдингов под смальтой,
тощих билдингов форели отражаются в стекле,
словно в красках акварели серебристость Фаберже.
.
И пигмеи человечьи, свой утратив прежний вид,
устремляются в скворечье рукотворных пирамид.
А ещё, несясь в бетонных полукубах, полувешках,
заметают эскадронно след свой – в нечет да орешку…
.
А орёл да чет – не в моде, в недочете нынче те,
кто мечтает о природе, да в бетонной слободе.
Подле ангелы при дудках у житейских адских врат
на пристебах-прибаутках зазывают в зоосад!
.
В том засаде-зоосаде выдаются номерки
недомеркам при параде: «Проходите, чуваки!
Вы свои, и вам коленца здесь фиглярить до кончины…
Вам зачтется, как младенцам… жидкомозглые кретины!»

.Дервиш отходит от упорной градостроительницы к окну, и в свою очередь принимается разбирать и жадно вчитываться в Люлькины каракули в своем дневнике:

* "Ну ладно, Дервиш, желать тебе все равно ничего не соби­раюсь, принципиально. Нажелали тебе всего и без меня и хоро­шего, и не очень хорошего. Могу попросить: пей поменьше, или хотя бы, чтоб не на уроках – хотя бы, чтоб на уроках от тебя не несло по всему классу. Ну и конечно пожелаю тебе, чтобы не издевались над тобой все в школе, особенно мои одноклассни­ки... Ладно, если увлеклась, то не остановлюсь... Ставлю точку. Ю.
Постскриптум. Если ты что-то поймешь, то будет хо­рошо! "

Дервиш в шоке. За все эти годы, как учитель, Дервиш ощутил не мало на себе мелких ребячеств на грани фола, почти издевательств, но все эти годы, живя электронным зверем в своей прочной металлической компьютерной клетке он, Дервиш, был как бы огражден от своих моральных обидчиков, или на самом деле он прочно был огражден от этого страстного мира столь живых маленьких человечков.

И при всем этом они признавали в нём учителем, а взрослые чиновники от школьного образования даже повышали самого Микки-Дервиша в категорийности-шерстности. Неужели само время не увидело его тоталь­ного разложения или же по инерции всё ещё продолжали ценить за преж­де содеянное – сбор-снос этой компьютерной клетки с самого первого винтика до сих пор... От этой мысли Дервиша просто перевернуло и перетрясло как в горячке...

Здесь дело было уже не в Люльке, а в том, что Дервиш окончательно перестал быть учителем. Отныне ему надлежало самому становиться учеником и уходить в новую жизнь.

* Я привык выходить на асфальты с полусмальтой на полуподмостках,
и звучать баритонистым альтом не по голосу и не по росту…
…в какофонии сплина и тлена… Под извивами вешней земли
погибает трудяга Равенна в недозвучьях вселенской любви.
.
Мы на улицах нового века – очень трудно в нём жить и дышать
безвозмездно нелепою вехой и под ветром эпохи дрожать…
Посему, наплевав на эпоху, строим светлой души витражи,
испуская корпускулы-крохи в каждый отзвук вселенской глуши.
.
Здесь простая и добрая вечность в пересортицу прошлых дорог
непременно вплетет человечность, как велит человеческий Бог…
И тогда на асфальтах вселенной отразится восторженный май –
бесконечный, волшебный, нетленный по билетной цене на трамвай.

Позже, когда все уже разошлись, сам для себя Дервиш попытался горько суммировать: чем стал в конечном итоге весь этот стран­ный день?.. Днем накопления позитива?.. Негатива?.. Актива?.. Днем виртуальной реальности?.. Или всё же днём-предверием грядущего поражения...

9.
Быть на работе сомнамбулой не получалось. Получалось же на самом деле нечто иное: сны дервиша пересекались с реальностью. Всплывал сон-махаон…. Уезжала на ПМЖ молодая супружеская еврейская пара. Всё как водится по-анекдотному – от фамильного бриллиантина в пломбе зубов, до зашитой в резинке мужских трусов безразмерно семейного кроя в крохотном целлофановом футлярчике редкого экземпляра марки с острова Маврикия, на котором на заре марочной почты был изображен махаон…. Прибыли на место назначения – Бруклин, Нью-Йорк… Пломбу вычистили, бриллиант сдали на оценку и обнаружилось, что это едва не подделка… Естественно бриллиант бриллианту рознь… И не только по огранке от простейшей до филигранной, и не только по числу каратов, но и по чистоте… Одним словом, вкраплен был в крохотный бриллиант низкопородный топаз и золотая прожилка…

И так и сяк крутил его оценщик, но гибридность была редкой и бриллиант, то бесстыже желтел, то приобретал оттенок мочи… Короче здесь сцепились обе стороны и сделка прошла на 13 тысячах баксов… А ожидалось, позвольте потеснитесь ваше неуёмно недоумевающее воображение, тысчонок эдак сорок… За такие деньги в Нью-Йорке не пропукаешься. И тогда отец семейства вынул из семейных трусов резинку с осторожно примотанной к ней в полиэтиленовом пакете маркой с желтоватым профилем бабочки махаона на салатовом фоне… Вынул и перед тем, как продать – сфотографировал этот раритет себе на безмятежную эмигрантскую память….
Марка ушла, материальный stand_by был внезапно обретен, а увеличенную фотографию этой марки отец семейства повесил у себя в кабинете… Ну очень хотелось ему иметь этот таки кабинет, поскольку в СССР кабинеты полагались только высшей касте писателей да ещё композиторам. Ученые же зачастую обретали кабинеты уже только в ГУЛАГе….
Прошло время и у счастливого обладателя фотографии марки с острова Маврикия начали случаться прострации, далеко не просто галюционногенного свойства. Это скорее были фееричные гало, во время которых фотография бабочки-махаона обретала трехмерность и вырастала в объеме до некого махнокрылого конька-горбунка. И как только к ней прикасался её владелец, как стала переносить его бабочка по оси времени то в 1941, то в 2020 годы…. Не было очевидным, почему так пересекаются временные реалии, но обычно в 1941 году его вели в колонне киевских евреев в последний путь на кромку Бабьего яра, а в 2020 году он наблюдал собственные похороны, что тоже счастья ему не прибавляло. Утешало только то, что по желанию он мог видеть на себе то бархатные лиловую либо фиолетовую кипы, то шагреневые войлочные тех же цветов, но уже из чисто верблюжьей шерсти…
В последнем случае несчастный крепко честил поставщиков столь мрачных своих иллюзий и в утешение за это он непременно попадал на кидуш, где ему столь же непременно подавали цимус из запаренного в крутом кипятке репчатого лука в уксусе мит фефер и стопарик «Столичной» разлива 1971 года… В цимусе преобладал проперченный лук отзвуком повседневности, а вот в водке витал только привкус прошлых потерь…

Несчастный рыдал, а махаон своими огромными бархатистыми крыльями только и делал, что утирал его слезы… Как видно, на большее он не был способен, даже на разборки с поставщиками столь жутковатых иллюзий…. С поставщиками так происходит и в мире Дервиша, поскольку поставщики – вечные беспардонные сволочи.
...Вот и к Дервишу в подсобку школьного компьютерного кабинета внезапно пожаловал поставщик школьного компьютерного двора Кочерев Лешка, в прошлом выпускник 1992 года, возбужденный весной и юношескими поллюциями, которые, тем не менее у него перемежались с чувством своей персональной выгоды. Дервиш предложил ему еще немного довыпить, так как сидр с девчонками самому Дервишу как-то не показался.
– Мне, Микки-не-Рургович, пить с вами без девочек как-то не интересно.
Одиноко сидевшая Люлька не бралась Лешкой в расчет. Он уже почувствовал, что от Люльки излучаются флюиды самого Дервиша... Возникла, впрочем не грустная, заминка. Лешка все же перед одной только Люлькой стал внезапно театрально пока­зывать свою бл@дскую поволоку глаз. И это сработало. Люлька как-то по-мудрому улыбнулась, а в подсобку влетела разъярен­ная худышка с лицом алчущей жанровой жрицы одиннадцатиклассная Клима Наташка. Взгляды Алексея с Наташкой перекрестились, и в подсобке запахло биологическим электричеством... Какой-то преданный компьютерам человечек тут же ум­чался за "Медвежьей кровью", которая вошла в нас – в кого с тихой радостью, в кого с потрясающим спектром чувств, который только и способны возбуждать молодость и весна...

(продолжение следует)

Веле Штылвелд, 2009

Сертификат Поэзия.ру: серия 619 № 71914 от 17.08.2009

0 | 0 | 1456 | 17.11.2024. 19:35:52

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []