Нулевые годы. Роман в стихах.Новая редакция. Ч.1

Моей жене и другу Людмиле Медведевой,
чью огромную помощь в работе
я никогда не забуду.





К ЧИТАТЕЛЯМ

Будто в зеркале заднего вида,
настоящее время бежит,
И, как женские губы обидой,
пропадая из виду, дрожит.

Будет срок – до культурного слоя
мы возвысимся статусом! Тут
(возымел я дерзанье такое)
мой рассказ, как источник, найдут.

Мудренее таблиц клинописных
станет сей баснословный дневник,
все, что правдой нам виделось присной –
страсти лет наших, даже язык.

Извлекайте из тьмы стародавней
только времени голос живой.
А подробностей именованья,
не ищите, оставьте за нами.
Мы ушли навсегда. Ни словами,
мы не сделались, ни облаками,
ни травой, ни землею самой.




1. ОПТ

Молвы, молитвы и мотива
вдох-выдох, в паузе затакт
тих, как удар локомотива,
когда сцепляется состав.

Сюжет я погружаю в лето –
зелено-синий купорос.
Средь железнодорожных веток
и семафорных роз
бродить он будет, но не сглупу.
Во все рабочее одет,
бюджет метафор тратить скупо
намерен мой сюжет.

Понежьтесь, милые подруги,
покуда скрытно, как войска,
сосредотачивается в округе
массив товарняка.

Диспетчер гласом Саваофа
диктует волглым небесам
составленные за ночь строфы
вагонных литер. Я и сам
сквозь эха долгие накаты
не слышу, что ты ждешь, тщета
и неизменная забота –
зерна, убоины и шрота,
соляры, соды, мазут`а
и целлюлозного субстрата –
технологической щепы,
бензола, аммиачной пульпы,
вагонки, бруса и плиты,
прута сортамент и проката.

Везут масличные, пасленовые,
и, словно в стрижке поголовной
оцилиндрованные бревна.
…Бензол, бензин, цемент, шамот.

За пульманом проходит пульман.
Цистерн подгузники в поту.
Растягиваются составы
в коломенскую версту,
со сна
похрустывают суставы.
И стыкам в такт прозвякнут слабо
во чревах их стальные слябы,
как утренним ледком – весна.


А за последним из вагонов
уже теплынь, в такую рань,
передрассветный птичий гомон
составленный из «инь» и «янь».

Междувремение – лагуна.
Не ночь уже, не свет еще.
Весна гуляет с летом юным,
пылая стыдным жаром щек,
как институтская стажерка,
со старшеклассником – а он
уже глазами, в цвет крыжовника,
стреляя, гу
лит, как пижон.

Огромных пригородов зона –
суть электромагнит.
С контактных проводов
озона
стекает плазма и искрит.

Повсюду, где вольтаж особый,
мы чуем голос вещества,
усилье вымычаться в слово –
и наши заглушить слова.

От перекрестий света хмарная
сторонний взор сбивая с толку,
работает Москва Товарная,
как в старину артельным волоком
влачила лодьи к Ламе сволочь
в мать неудобья оглашая…
Как ночь переворота – ночь,
бессонно-долгая, большая –
но вещь в себе она. Хоть век ты
живи обочь, а знать не хочешь –
и не узнаешь ночи смету
и – на какую заслан ветку
состав истаивающей ночи.

Сезон премьер, продлись! Фартовая
жизнь, прошвырнись слегка,
пока
и двадвати- и сорока-
футовая течет – оптовая
железная Москва-река.

Приезжих орд с блажными мордами
течет аминокислота.
Вокзальными исторгнут хордами
аки Иона из кита,
и я вошел в тебя, как семя,
как в сталь патронника патрон
И на путейских стрелок
время
твое ¬– переведен.

Мной признан твой устав и мера
по-истовому, изнутра.
Не щусевых дебаркад`еров –
я, Ева, твоего ребра.
Люблю тебя, Москва Товарная,
с уоки-токи на ремне.
крутая, щедрая, коварная,
такая ты и снилась мне.

Запрет подписываться красным
я понимаю
в накладных
так: здесь неподлинность опасная.
Не ставь свое тавро на них!

Прикидываю, что крови,
а не чернил ты чуешь знак.
И я признания не скрою,
тебе подельник и кунак,–
что, как и ты, с собой не слажу,
и выгоды не упущу.
Ведь даже кровь моя – продажна.
Прости – и я тебя прощу.

Но и на совесть дело с делом
скрепить, как подпись, – как вагон
сцепить с вагоном, верь мне смело,
мне наслажденье и резон.

Твоя подвижная система
корыстных, но больших страстей!
Мотивчик этот – для поэмы
твой маневровый насвистел.

С тобой мы на мосту сливались.
Я закричал: «Моя! люблю!».
И наши тени отражались
в тебе-реке как W.

Все эти токи и потоки,
соосные стальным осям,
в тяжелую пружину сроки
сожатые,– я буду сам,
с такими же, как я – в конторе,
шумящей, что твоя тайга,
означивать на мониторе
как стоимость (см. «Тамга»).



2. ТАМГА

Там, за окраиной пакгаузной,
цистерн и пульманов стадами,
прожекторов слепящей плазмой,
краснокирпичными задами,
депо и овощными базами,
есть сирое, по виду, здание,
изведанное мной давно.
В нем – заведение; оно –
соль предстоящего рассказа.
Покрашенное в цвет безумный
еще, пожалуй, до войны;
в нем с расторопностью нешумной
делами все поглощены.

Вы там бывали? Не бывали.
Счастливые. Но некий слой
трудящихся – избег едва ли
спешить сюда нуждою злой.

Ну что ж, без фокуса картежного
я объявляю, наконец:
таможня железнодорожная –
вот что такое наш дворец!

Здесь клиентура типа но-
ворусских; полу- вовсе не.
Народов всяких тут полно,
включая древние вполне.

Я вас смутил, быть может? Смело
прошу за мной! Как раз пора –
здесь государственное дело
вершится с самого утра.

Здесь, с ритуалом восьмикратным –
досмотров, платежей, квитков,
как жрец, берет таможня плату,
порядок у нее таков.

Под распорядком образцовым,
как под покровом изразцовым,
ты, глыбь-старинушка!
Тогда
побор звался словцом свинцовым,
как плетка ханская, – т а м г а!

…В очередях ворчба-галда:
– Плати,– и прочь бы – завсегда
купецкий люд на время бедный.
Мы ж с утреца по час обеденный…

Ах, это скучно, господа!
По воле автора сегодня
я приглашаю вас туда,
где вряд ли запросто-свободно
вы оказались бы когда.

Прошу на склад (заводик бывший;
давно распродан за долги).
Но – ах! Как небосфера – крыша!
И в эту высь и даль – т а м г и
источник, так сказать, - рядами
парадно ровных штабелей.
Порядок, посудите сами,
в державе вашей и моей
возможен…
Даже и не это,
я вижу, поразило вас.
Вы ждете здравого ответа –
как это может быть сейчас¬:
тут не роман, пусть знаменитый,
таможня, а отнюдь не бал,-
тот, где блистала Маргарита,
а Воланд знаки подавал.

Где деньги и товар – чудес там
не д`олжно, по определенью, быть…
Постойте! мысли интересной
мне б за рассказом не забыть:

мне вдруг попритчилось – а если
напротив – ба! – наоборот,
все мы сейчас в том самом месте
где пышно мистика цветет?

Пример: otkyda vse bogatztva,
почти незнамые допрежь?
За – что, зачем, кому – стараться
кем велено? И – как во брешь
Стены Берлинской вдруг, навалом,
на трейлерах, в контейнер`ах!.

Известно - «налом» и «безналом»
уплочено за все – но, ах,
и сам безнал – лишь код и цифра,
«неуловимый чувством звук».
Простой дензнак мне люб, как рифма
стиху – и с «челноком» сам-друг.

Трудяг мы кстати помянули –
вот наших дивных лет столпы!
Навряд ли вы хоть раз минули
их мощной сумчатой толпы.

Отважны, что твоя пехота,
навьюченные, как ослы,
с утра до ночи и до пота…
Шустры, уперты, веселы.

Их тьмы и тьмы. Отколь, ребята?
Девчата, вы из каковых?
Молчат. Я знаю. Сам когда-то
судьбой был ввергнут в табор их.

Здесь все народы и породы,
вооруженных сил роды
и утеснители свободы
в отставке. Вот клинобородый
профессор. С ним – без бороды
и документов колумбиец,
младых учителок рои,
в наколках и рубцах убивец,
но с ксивой выправленной – и
кормилец для своей семьи.

Мой беглый перечень – полней,
длинней, чем список кораблей
Гомеровых – сложил я вам бы,
когда бы повести моей
всё дальше не спешили ямбы.

Но прежде скорого финала
феномен и фермент Начала.
Читай: истоков капитала.
изведать бы, хоть в доле малой

Откуда денежки? – Известно:
Какой ты бестолковый, право!–
от нефти. Плюс, известно, газ.
Но, где они, нам нету нас.
Однако, что-то где-то. Ась?

Берем полштофа, по Некрасову,
и ну-тка заново.
– Прекрасно!
Пускай, добыли нефть магнаты,
потом ее загнали в Штаты,
и свежих USD тюки
в Россию-маму притащили,
о чем народу сообщили –
и выстроился брат-челнок
у касс чудесных
на раздачу,
по списку, что ли, плотных пачек,
не оттоптав соседу ног.
Но это шутка, экивок.

Я знаю, чт`о ответит проза:
из тумбочки! Смешно. – С извоза;
у тещи взял, «Жигуль» загнал…

И что ж, вот этот терминал
и бездна прочих появились
из тощей пены барышей
первоначальных, что копились
по тумбочкам у алкашей?

О, денег мистика! Движенье,
противоход всемирных сил.
Как жизнь свое происхожденье
таит,– так и бумажек сих,
кругляшек предвозникновенье
и рост
от терний и до звезд
не поддается исчисленью.
____________


Контора, между тем – финита.
Но мы здесь – тени без теней.
Исчезнем тихо, шито-крыто.
Вот дверь. Задержимся у ней,
особой меж иных дверей.
Табличка выделки отличной
Гласит: « Начальник…» - я о нем,
покуда все объято сном,
скажу. Он человек приличный.
Не ангел, но не из злодеев.
Матвей Алфеевич Закхеев.
И если нравы знать иных
аналогичных заведений,
рулит помягче остальных.

И у таможен есть свой праздник.–
Так день рождения его,
Матвея, то есть, распрекрасно
с ним совпадает. Каково!

И заведенья прихожане,
из VIP-клиентов, так сказать,
торт именинный заказали
по форме – как его печать,
и повод, благопожеланье
кондитер кремом начертал…
Сперва не понял ни черта
он, с телефонной трубкой в длани,
но – принял. И его уста
в улыбке благостной блуждали.

Однажды, чудно, входит поп
И, словно бы какой вельможа,
прямки к начальнику, но – стоп –
он преступить порог не может!

В табличку с именем ввинтил
свой взор – и вдруг перекрестился,
проворно рясу подхватил,
и, как безумный, прочь пустился.

Не поняли мы ни аза,
что это батюшку смутило?
Одна ученая коза
луч света в царство тьмы пролила.

Жил в Иудее иудей.
Властями к сборам был приставлен
на самом торном из путей
торговых. Узкими устами
на знатном сем пути врата
развьючиваться понуждали.
Хитро придумано? O, да…
Звались Игольное Ушко.
Так дело сборов споро шло.

Предание тот ветхий век
оставил, истине радея
не о каком-то имярек.
Речь про апостола Матфея.

Сказ о Закхее был мельком –
тот слыл изрядным мудаком
(как эти ушлые ребята,
к которым в очередь встаем)
Но Божий меч рассек на нем
его удел – он роздал злато,
став праведником, бедняком.

Тут головой все покачали.
Такого сроду не встречали
да и не слышали, увы.
Наверно, мы не с теми знаемся,
не тем, по жизни, занимаемся.
В Ушко пролезть нам – чих, не лихо!
Но эхо посылает рифма –
А вы?

…Все рифмы – вздор. На комментарий,
рискуя, покушаюсь я,
в своем безверии татарин,
как говорит моя семья.

Богатому до рая так же
не близко или далеко,
как нищему, задаром сущему,
но и родне своей дающему
столь, сколь козлище – молоко.

Невежества опасна смелость.
И все-таки. В виду имелось,
что – трудно. Труд им, стало быть,
у Врат придется приложить.

…И вот
в хламиде я, в тюрбане.
Я из Дамаска, в караване,
с дряной прислугой, при охране,
добрался, я живым дошел!
Вьюками вьючены верблюды.
Вьюки огромны, как века.
А в них… там не товар, а чудо!
Шелка описывать не буду –
в футляр перо верни, рука.
Есть опахала для собраний,
есть четки, кости для гаданий.
И благовонных притираний
флаконы алого стекла.
Кувшины для вина. И блюда
с чеканкой; мелкая посуда
прикупленная слегка.

В шкатулках – взятые на пробу,
ассортимент расширить чтобы,
новинки либо пустячки –
божок фаллический треногий,
соль нюхательная – апчхи! –
и плод новейших технологий –
стекло для зрения: очки.

Дамаск! Он стал моим кумиром.
А сонный наш Ершалаим
провинциален перед ним.

О, Сирия – ты кузня мира!
Бесчисленны твои ремесла,
твои искусны мастера.
Дым от плавилен. Острый воздух.
И стук чеканщиков с утра.
Иные лезут вон из шкуры,
чтоб залучить покупщика
.
Но ткацкие мануфактуры
таят от взоров чужака.

Есть все, что где-то и когда-то
понадобиться может вам
для боя, пира и разврата,
работ, причуд разнообразных,
для врачеванья, пыток, казни.
И все – изысканно-богато.

Тут специи и умащенья,
оружье – и, для обольщенья,
есть снадобье из желчи змей,
цепочки – в целях украшенья
людей, блядей и лошадей.
Тут геммы золота червонного,
слоновья кожа для щитов,
шагрень – индиго и червленая –
для седел, поручей, шатров.
Тут есть для модных дам наряды,
алхимиков шедевры – яды
в прелестных склянках и перстнях,
есть четки ценности различной
для медитаций и молитв,
приправы остроты отличной,
силки и сети для ловитв.
Бинты из льна для погребенья
и покрывала для невест.
Негоцианту – наслажденье
неспешно глядючи окрест,
еще продлить перечисленья,
воззрясь на дива данных мест.
Всё, что вожможно в Ойкумене,
в Дамаске несравненном есть.
(Нет только пурпура в продаже,
о чем поздней поэма скажет.)

Любимый небесами город,
блистателен в любую пору.
Вы – мирный гость. Вас ждут. И взору,
как длань Всеведущего – путь
распахивает перспективу
волнующе неторопливо
и приглашает отдохнуть.

Прегородить всегда готовы
тысячелетний путь торговый –
казармы. Римский гарнизон.
(туда, нам, к счастью, не резон)
А пригородный рынок ниже –
пыль, рев ослов, скотопрогон,
харчевен чад и кузен звон;
как муть прибрежных волн, подвижен,
и всякой тварью населен.

Народ тут шастает опасный,
но не удержит от соблазна,
хоть и без дела, поглазеть,
как вы, я думаю, глазели,
и даже заодно со мной,
особенно – недели
во день седьмой,
когда до солнца, на рассвете
(мы любопытные, как дети)
казнят преступников до смерти
или кнутами до крови,
чтоб люди низкие могли
зреть изъявленья милосердья.

Затем невольников торгуют –
мужчин и женщин порознь: тут
похвальной строгости порядки –
залог не внесших отлучают.
Необычайно облегчают
торговцам их нелегкий труд
аукционные площадки!

А что рабы? Они отменны!
Нубийцы черноты эбеновой –
каменотесы, стражи дома…
(А также жителям Содома
для осудительных утех –
они стройней и выше всех).

Для городской тюрьмы, пытальни
всего уместней хашиншин.
Наместнику в опочивальню
Урарту девы хороши –
там взращивают их спецьяльно,
как райских птиц в иных краях:
лицом белы, с тростинку талия,
и чудо! – синева в очах.
(На племя юноши берутся,
из стран, где синий лед и снег).
Рабыни дивно продаются,
хотя ценой дороже всех.

…Вечерним часом тени долги,
как развитые косы дев.
Я разомлел, устав с дороги,
заботам дела порадев.

Со странствующим поэтом,
что просит взять ему вина,
в корчме за ужином. Луна
присутствующая при этом.
Поэт бормочет:
– Ведай: питие –
веселье Сирии… Смешок.
И вновь – а не хочу купить ли я
его изделия стишок:

– Под звездным небом бедуины
( он прокартавил)… на коне
Слагают древние былины
О смутно пережитом дне.
И если подлинно поется
И полной грудью, наконец,
Все исчезает – остается
Пространство, звезды и певец!

Ему я лепты бросил в чашу
недопитую. Иногда
припомнится: беседа наша,
безумный взгляд, давно некрашеная
и в проседь волчью борода.

_____________


Я задремал – и сладко грезил.
Мы у Ворот. Ну, что же, слезем –
досмотр товару предстоит.
Вьюки – на землю! Помогает
пинок погонщику – живей!

Передо мной стоит Матфей.
Летит песок – он не моргает.

Мне в сердце заползает страх.
Он малый справедливый, скромный,
но властью наделен огромной.
Судьба купца – в его руках.
Какой налог он мне назначит,
всё будет так – не иначе.
Умилостивить бы… но как?

Платил бы я сполна, как надо.
Налог – он кесарю награда
и – городу. Но фокус в том,
что не один в Ершалаиме
торгаш я, прибыли во имя.
Живу трудом,
трудящий жизнь свою до дна.
Другой – другому злата сунет,
и подать в сколь-то крат убудет –
С цены он лишек пеной сдунет.
И – не прошла моя цена!

А я в долгах. В рост под проценты
страшенные я брал. Залог –
моя и жен моих свобода
плюс весь товар. Не жди прощенья –
его не будет.
Ростовщики – такие люди…

– Распаковать. – Все? – Все. – Однако!
Придется сильно потрудиться.
(Тоскует сердце, как собака.
День – к заполуденным часам)
Эй, осторожнее, я сам.
– Так, значит, тут не чечевица,
стекло, небось? – Стекло … и ткани.
– Да, из Дамаска все с шелками.

Он вынул нож – и взрезал штуку
не вглубь, слегка – и подмигнул.
Я понял, и ему кивнул.

– Побитое твое стекло.
Холсты в порезах, барахло.
Налог твой половинным будет.
А прокуратор не осудит.
Оставь, не надо мне даров.
Плати, старик, и будь здоров.

Не по усам вино текло –
Катились капли пота.
Устал. Но кончена работа.
Товар доставлен. Пронесло.

____________

Прыжок – и я в уме. (Цитата).
Я бредил – но со мной когда-то
похожего бывало много.
Шелка? – для украшенья слога!
Кой-что еще мой стих прибавил,
когда культурный слой буравил.
Сюжет о казнях взять… Ни-ни! –
бытуют и по наши дни.–
Так, как и древле, на рассвете.
Исключены лишь только плети.
Зато в Алеппо ли, в Дамаске,
где вздумается, без опаски
гуляете вы поздним часом,
наличности имея массу –
и хоть бы пальцем кто до вас.
Мораль: да здравствует… Дамаск!

Да, `a propos. Во время оно
не шелк был в моде, а виссоны…

Бывали и аукционы,
продажа лотами (поверьте,
отнюдь не то же что: с лотков!)
Патриархальные столетья!–
но список хитростей таков
в коммерции теневиков,
–бессмертных, словно тень от Ра
и как торговля (суть игра) –
таких ходов набор присутствовал,
что современных игроков
заносчивых – привел бы в чувство.

Возьмем хоть пурпур – не заката:
краситель, тайна мастеров.
Добытый из морского гада,
багров иль иссиня лилов,
считался (в том и фишка) он,
нетранспортабельным – и баста!
Чтоб не польстился фараон.

Кочевник нищий – знай, грабастал
для стрижки овнов и козлищ,
и гнал тропой небезопасной
сырец дешевый до Дамаска,
где, обретая колер царский,
товар –в навар на много тыщ
посредством тайны получался.

Тем бартером и дань платилась
Египту, позже – Риму. Милость
лилась на данников ответом.
В кубышки тайные катилась
убереженная монета…
Как схемка вам? Аплодисменты!


______________________


Усталость – не воображенье,
а память едкая дает.
Я помню злое напряженье,
и этот пост – и тот. И тот.
О, тамож`енные поляки
и незалежные хохлы!
Арабы, чтоб вас! Наши враки,
и баксы комом с-под полы.
Что, мало? Н`а еще. Моргают
сквозь притемненные очки
(плоды новейших технологий).
И хоть молчи ты, хоть кричи,
хоть бухнись живодеру в ноги…

Какою низкой прозой, право,
я занимаю вас…
Бог мой! –
я влево глянул, глянул вправо –
нет никого со мной.

Я по путям бреду, по шпалам.
Вон – тени. А, привет, бомжи.
О вспомоществованьи малом
бормочут. На, братва, держи…

Я оглянулся. По антенне
таможни зданье различил.
Какое странное значенье
и проявленье тайных сил
во всем – и в ней, по размышленью…

Таможня спит, словно казенный
пес в конуре сторожевой,
причастна древнему резону.
Прощай пока, и – Бог с тобой

Окончание во втором окне

Александр Медведев, 2008

Сертификат Поэзия.ру: серия 733 № 66718 от 20.12.2008

0 | 0 | 1725 | 17.11.2024. 18:46:40

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []