Полночь и полдень

Штиль пал таков, что цветочная да пшеничная пыль с великих равнин, налетавшая на воду, не расточилась в реке, а лежит тонким слоем, как на зеркале. Первые звезды одна за другой засвечиваются, свечки, над заречьем, и по воде идет быстрый зигзаг, как подпись. Словно бы каждая звездочка свидетельствует – явилась на дежурство.
Вы о нас знаете с самого детства. Чудо-юдо, рыба кит с городищем за хребтине – это как раз про нас. Точь-в-точь такой взгорок берега, увенчанного треногой маяка. И мы на своем берегу, на возвышенном бреге,
живем как на острове. Люди и вести к нам не приходят, а приплывают на пароходе. Причал – наше вече, здесь же брашно и питие, иногда даже и танцы. Разговоры разговариваем, семечки щелкаем, рыбку ошкуриваем, курим – короче, живём.
Лунный светлый путь, соименный колхозу, что был тут прежде,
лег до темного бора на том берегу. Тонкая пластина тумана накрыла речной островок, окруженный камышами. Камышины столь велики, что видно, как они качаются – это толстобокие язи ходят под водой, прокорм себе ищут у подводных корней и хрюкают, как поросята.

У нас дачники. Много дачников, иные вкруглогодь живут. Вон художник – модного вида старикан. В фуфаечке с надписями и заклепками, бейсболке, из под которой во все стороны седые кудри. Днем он со своим
мольбертом ловит светотень, как он бает. Он часто говорит непонятно. «Все это родное! – кричит, – и я, буду, буду это писать».
Сначала народ вокруг собирался поглядеть, пацаны и старшие. И телок не веревке помычивает. Теперь художнику компанию составляют один тот теленок и пара пацанов, которым понравилось глядеть на художество.
Вечером старикан тоже приходит сюда. Когда пароход ждут, и хлеб из пекарни духмяный подвозят. Сами собой собираются компании, открываются бутылки, жизнь чуть-чуть завихривается ожиданием бог знает чего необычайного – гостей и вестей с пароходом, и это зажигает глаза.
Художник изучает народную действительность, иногда выставляет от себя полулитровую и слушает наши бухтины. О предикатах вина и еды, олигархах, о шикарных стервах из телевизора – обо всем, что составляет жизнь, у нас – мнение. Как сеть связать для правильной – ради рыбы – рыбалки, какие свечи брать, которые не забрызгивает, и всякое другое. Нам много чего интересно и важно.
Прокуренный кашель бухает в тишине, шлепает о дебаркадер причала волна. Тихо и светло от звезд и луны и еще чего-то, чему и названия нету.
Свет на ленивой волне горбится, словно большие рыбины показывают фосфорические спины по-над водой и снова уходят во тьму. И туман – серебрится от потаенного лучения.
Далекий пароход поёт, и эхо гуляет от излуки до кедрача заречья.
А тишине хоть бы что – стоит, ненарушимая, и, питаясь ночными звуками,
только полнит свою музыку. И так будет до самого утра.
Звезды капают своим светом. По зеленой тьме прошло ленивое электричество – и зарница показала гряду облаков над заречьем.

Дух, у латинян рекомый спиритус, летает где хочет. Мечтание же застигает всюду, а мечтание суть воспоминание, только о небывшем.
Скоро полночь, и потому мне пригрезился полдень, выспевший по пламенной точки.
Ты свои маленькие лапоточки сняла и заснула. Набегалась за сладкой ягодой, сморилась на солнце, и – прилегла в тени ветлы, на высоком нашем берегу. Наивная, невинная, ты наказала мне стеречь лукошко, а про себя ничего не молвила – еще не боялась даже меня, хоть я и чуял уже в себе молодого зверя.
Спи-засыпай.
Для косьбы день погожий на милость. Среди общинных и барских лугов видны белые рубахи, платки, пестрые поневы. Проблескивают дружные косы. За рядом косцов – холстины прокосов. Плачет перепелка, ей, видно, отхватили лапки жалом косы.
Стрижи вольной дугой вьются над берегом, водой и лугами.
По реке тихо, крадучись, плывут две лодки, полные кошенины, до того пахучей, что слышно и здесь, на крутояре.
Солнце сияет так ясно, что стоит глянуть на него оплошкой – и весь мир охватывает темно-синяя мгла. Смиренное, сонное стадо облаков пьет небо, отраженное в реке. Пугливая вечность земная загляделась в свои зеркала.
Ты спала. Тени листьев, похожих на брови, шарили по твоему лицу.
Час уж минул и другой, и побег повилики потянулся к твоей щеке, как ребенок, приласкать. И завился в прядь волос, и та потянулась повилике навстречу.
Великое белое облако встало над рекой, и погнало тень впереди себя, и закрыло ярило, и луч как знак или посох протянулся к нам.
Это было, если из вечности глянуть, сего дня, а по сроку человеческому – пропасть лет тому назад. Ты мне видишься такая. У обрыва, у края самого, где речная прохлада и зной колдуют и лукавят друг с дружкой. Я, назначенный стеречь, наклоняюсь к лицу твоему, и слышу твой сонный вздох – и, радый, сам засыпаю. Дух спит, когда хочет, и бодрствует тож.
Уж и излука русла лежит по-иному, и лугов заречных нет, и ветла умерла, и трава-повилика оплела нас. Тихо, и зной забвения клонит в сон.
Звон кузнечиков золотыми нитями оплел дрему – не вырваться из желанного плена.

Звон пароходного колокола протренькал отход. Пароходику еще плыть и плыть во тьму, к верховьям. На причале сделалось пусто. Ты не приехала – и тоска.
Темная вода равнодушно плещет и колышет звезды.
Тесины долгой лестницы грубо гремят под ногами, и обида жжет. Но я и завтра и после приду и дождусь тебя. Дождусь.

На берегу, обочь магазинного крыльца лежит страдалец русского народа – и спит. Он просил помощи у забора, дабы добраться до дому – и, валясь навзничь, вырвал два березовых дрынца из заграды. И теперь лежит с этими палками, как лыжник. Я склонился над ним – да, спиритус. Однако ночь тепла, и не след нарушать богатырский сон.
Полнолицая луна бросила свет на тихую картину, смотрит с укором, но молчит.
И я говорю молча: спи блаженно. А мне сегодня не заснуть, я влюблен, а она обманула – не приехала. Не приехала – обманула. Правду сказать… – только кому? Луне, ночи? Ладно, признаюсь – ничего словами и не обещала, но во взоре я прочитал: приеду. И вот я жду и томлюсь. А тут еще теплынь ночная, луна, звезды, безветрие. А как ветер подует – животворные тучи пыльцы носятся и волнуют.
Что – любовь? Это погибель, растворение твое в – ней. То есть, – пускай и желанная, но – погибель. И сперва ты топорщишься – воюешь даже, как Израиль с Богом. Придумываешь разные мечтания – я вот свою пери отправил в старину достославную, да только и сам с ней отбыл туда же. И, кажется, мы там и остались, но это не точно, зыбко.
Что такое любовь? – спрашиваю я вас, звезды. А они только очи прижмуряют и смеются.
Причал ярко освещен, и пуст, как сцена. Звезды со своих ярусов глядят на причал, реку, деревню.
Будь я среди них – тоже глядел бы сюда как на действо и завидовал бренности дольнего мира.

2008

Александр Медведев, 2008

Сертификат Поэзия.ру: серия 733 № 64238 от 31.08.2008

0 | 0 | 1819 | 26.04.2024. 09:14:14

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []