рассказ
В Новый год, господа и товарищи, не пожар был у нас, а пожарище. Я, свидетель, составил для вас пусть сухой, но правдивый рассказ.
Был огонь громогласен и зрящ,
в наши лица глядящий, гудящий,
заурчал он все гуще и слаще,
аки пес, погрызающий хрящ.
Гоготало и лаяло пламя,
и, стрекая оконным стеклом,
дальше шло, словно стрелы на плане,
где обходом, а где – напролом.
На посаде козырными были
Первый, Третий, Четвертый барак,
где творились народные были
самых красочных свадеб и драк.
Тут водилось со щедрым излишком
бражки, песен, цветов на окне.
Не срокґа получавших, а вышку,
посчитай – выходило вдвойне.
Где играли гармошка да финка,
где творились совет да любовь,
засверкал, как фартовые фиксы,
с мелким треском палимых клопов,
царь-пожар, как Москва, высоченный,
встал до неба и тучи подпер.
Все берешь ты, эфир забубенный,
что верстали отвес и топор.
Только что-то не слышно истерик
средь пожитков в узлах одеял.
И в сугробе обоссанном – телек
торжествующе линзой сиял.
Отражался, ширяясь и тычась,
как дикарь, весь тату и нагой,
не потеха «Columbia Pictures»,
без туфты настоящий огонь.
Между тем, рассветало. От власти
пятиокий пожаловал джип.
Мы – вздыхать: «Во, какие напасти»,
бабы – самое то же, навсхлип.
Усмехнулись – «Приемка спектакля», –
две чиновные шляпы тишком.
«Помнишь, прежде в театре не так ли
нас морочил с тобой репертком?
« Что за черт!», Дай спрошу погорельца.–
Не комедия тут, а беда,
и к чему про спектакль господа,
если «буйство стихии» имеется? –
Он, гуляя глазами: «Ну, да.
Просто дяденька намекает
что случилось
оно в аккурат,
как последний этаж замыкают
точки сварки, вон видишь – искрят.
Дом сдается, хороший на зависть.
Тут в пол-первого вдруг и случись.
Вот и странное им показалось.
Это жизнь, москвичок, это жизнь»
Он помялся и сызнова начал,
раз к беседе взыграл аппетит:
«Я
куфайку солярой посмачил,
чтоб – пускай уж петух полетит.
Но – ни-ни. Коротнуло проводку
эх, с наветренной стороны.
Ты, писатель, займи нам на водку.
Я сейчас поищу стаканы».
Мы сгоняли и приняли: «Будем!».
Кержаки, однословый народ;
нам дивятся заезжие люди:
чмо, но их даже спирт не берет.
Мрачны рожами, брали цидули
к расселению – как приговор.
Вякнул только единый: «А хули…»
И поныне молчок с этих пор.
Лишь глядела девчонка в лукошко,
где полдюжине слґепых котят
по-сиротски мяукала кошка.
Я поймал ее жалостный взгляд.
А вернулся к родимым пенатам –
всё чужое, бараков нема.
На панелях декор: «Мирный атом»,
серп и млат, от большого ума.
Дґомы новые стали не нґовы,
стали снова дома не новы.
Наш поселок гляделся хреново,
он и ноне – увы и увы.
Силикатно-цементно-рабочий,
номерной, безымянный, ничей.
Ночь нагрянет – хоть выколи очи.
Лишь бригада заезжих хачей,
глянь, опять оплеухи раствора
накидала в раззявины швов.
И гортанные их разговоры
подвигают к понтам пацанов.
Редкий гость, я далече витаю,
чаю дива заморских стожар.
Но на сайт городка – забредаю:
не случился ли, часом, пожар.
14.10.2006
