Маёвка по разнарядке

Последние дни апреля выдались по-летнему тёплыми. В диспетчерском отделе, в связи с предстоящими майскими праздниками, наметилась послабуха. Сутками на машинах будут крутиться оперативные сводки и квартальные формы главснаба: СН-1, СН-2, СН-3, СН-4…
Экомомички из триста шестой гудели потревоженным пчелиным роем, но были приветливы и улыбчивы, как бывалые холостячки… По сельским меркам – в девках они уже насиделись, но по городским были вполне респектабельны и медово аппетитны для старперов из руководства ЦСУ УССР.
Случалось по утрецу диспетчера то и дело находили аккуратно выставленные в коридоре РВЦ пустые бутылки из-под армянского коньяка, а так – всё выглядело благочинно, если б только не запах. Из комнаты разбитных экономичек раньше чем в остальных распространился запах «шанелей» №3 и №5. С этим смирились представительницы иных служб и отделов, и только проходя на обед мимо обласканной начальством двери с любопытством превеликим словно желали заглянуть неожиданно вовнутрь этого привилегированного бабьего царства.
А тут пришла срочная разнарядка – выставить в колонну Первомайской демонстрации особо ударных тружениц… Одним словом, именно снабженок и отправили в эту колонну, и оттого с утра гремели в отделе, обычно тихом, какие-то неожиданные громы и молнии… Ведь сводки считали ЭВМ и обслуживали их сменные инженера и операторы, которые и несли на себе реальный крест всех четырех квартальных СН. А на правки из пятерых дородных оторв требовалась только одна. Этот крест и приняла на себя старейшая труженица Софья Борисовна Каплер, а все прочие были отправлены на инструктирование в Ленинский райком партии…
Теперь все остальные дамы словно получили неожиданную сатисфакцию: «утро красит нежным светом стены древнего Кремля», непременно подпевали они, проходя мимо растревоженных шанелевских выхухолей…
…Вениамину было скучно… Сводки операторов телеграфных аппаратов были давно подсчитаны… Якунина врезала за смену 28 000 символов, Мартиросян, как и всегда, – 15 000, а егоза Бабушкина 36 000! Он уже побывал в цеху и пожелал им всем доброго дня. Они же в ответ дружно ему пропели, что «поднимается с рассветом вся Советская страна», хохотнули с нахлестом, сверкнув при этом угольками, озерцами и изумрудами глаз, и врезались вслепую в долбеж оперативных восьмидорожечных перфолент…
Внезапно зазвонил телефон.
– Привет, старик! – звонил адвокат Тригрошин. Ровно столько по-человечески он и стоил, но его отец некогда выступал на стороне знаменитого писателя Хитролисицина, которому смягчили срок с 10 лет без права переписки на десять лет с правом переписки раз в полгода в более либеральном Приволжском ГУЛАГЕ, где были всегда доступны и ответны мордвинки…
Впрочем, Алекс Тригрошин в новые времена предпочитал о том помалкивать – знаменитый Хитролисицин давно отсидел свои десять лет и перебрался на жительство в США, не пожелав ласк мордвинских, но, написав громкий антисоветский роман «Один день Степана Кирилловича»… В романе том он вскользь упомянул и об отце самого Алекса. И получалось, что был отец старинного киевского филерского рода, и в память о том имел даже альбом, где и отец его (дед Алекса), и брат деда, и отец отца – их почтенный родитель – были царским филерами еще в жандармской охранке, а альбом сей выпросили у кого-то ещё во времена Киевского Губчека, чем и гордились всем своим филерским родом.
У самого Венечки деда губчекиста киевского свои же еврейские уркаганы повесили по-особому – можно сказать даже с почтением – головой вниз, отчего тот и скончался от непременного прилива крови в его служивую губчекисткую голову. Правда, давно это было и кроме семейного предания, ничего более у Венечки в доказательство преданности рода советской власти и царскому правительству не имелось. Одним словом, был он куцеродно неамбитным парнем, к тому же писал стихи и денег по-советски зарабатывать не умел. Но тем и был интересен юркому адвокату, что у Алекса всегда был в качестве живого примера перед глазами – а кем бы и тот мог стать, окажись отец его менее изворотливым и чуть ли не вторым прокурором вместо защитника на закрытом процессе Хитролисицина.
Впрочем, и оценки автора романа «Один день Степана Кирилловича» – мол, дескать адвокат литературного Степана Кирилловича всего лишь мелкий филер-сучара, старик Тригрошин не чурался и всегда гордился подобной оценкой, как неким особым знаком качества своего наследственного филерского ремесла, облеченного адвокатским званием в сменившей царскую советской империи…
– Сегодня, старик, потребуется твой вкус! – весело затороторил Алекс. –У Вальдемара дилемма: Шербицкий потребовал в колонны Первого мая молодых тружениц, поскольку после Чернобыльской аварии женских лиц в колоннах поубавилось, а это не есть хорошо с точки зрения мудрого партийного руководства... Одним словом, жду у себя сразу после работы. В полседьмого вечера. Не опаздывай! Кстати, познакомлю тебя с интереснейшим человеком. Он старлей юстиции – районный прокурор.
– Хоть не прокуратор всей Иудеи… И то хорошо, – тут же сьюморил Родман.
– Не спеши с выводами, Вениамин, – Вольдемар имеет достаточно полномочий. Но об этом потом.
***
День шёл по своим вечным канонам. Приходили и уходили заказчики из Хлебопродуктов: считать рецепты ситного украинского по запасам муки, соли и солода, затем пожаловали две враждующие фирмочки из КПИ – сидели в одном здании и на одном этаже, но в разных концах коридора – работали над одним и тем же НИР, но от разных ведомств.
Затем забегал начальник планового отдела – стареющий сын репрессированного по делу о безродных космополитах еврейского детского писателя. Затем зашли степенные электронщики и проговорили о часах ночной профилактики, затем пошла вереница аспирантов из солнечной Молдавии, Эфиопии, Грузии, Занзибара, Армении и Азербайджана. Армяне не дружили с эфиопами на почве бытовой, поскольку при единой ортодоксии христианства по-разному понимали проблемы уборки общих общественных мест, а у молдаван с азербайджанцами был один общий научный руководитель, и время от времени они просчитывали совместные блоки в едином алгоритме какого-то сверхсекретного АСУ, последствия которого однажды ощутила на себе реально ни в чем не повинная перед асушниками украинская столица… Кто-то упустил всего четыре нуля и целый год в Киеве ощущался острый дефицит зубных щеточек, отчего на впредь был введен некий блок логической проверки на соответствие значащих нулей некой абстрактно-допустимой товарной массе…
Шесть часов вечера подкрались внезапно. Тридцатое апреля выпадало на субботу. А в воскресенье весь диспетчерский отдел должен был стоять напротив правительственных трибун у Горсовета в качестве линейных караульных, разделяющих колоны районов…
…
Звонок в холеные двери семьи уважаемых киевских адвокатов на Круглоакадемической централе был мелодичен. За дверью неторопливо щелкнул выключатель в прохожей. Вениамин вошел с вежливым приветствием.
– Это ко мне, – коротко бросил Алекс матери после столь же короткого приветствия Родмана.
Парни прошли в комнату, где их уже поджидал веснушчатый рыжеволосый крепыш.
– Вольдемар, – мягко представился тридцатидвухлетний мужичок, но как-то сразу перешёл к делу.
– Ты, говорят, писатель, а тут у меня деликатное дельце… Поручено отобрать в колонны несколько контрольных мордашек… первого пройдут в колоннах при подписке о невыезде, а второго – кого опять отправим в СИЗО, а кого и отпустим…
– А кто они, если не секрет?
– Да что за секрет? Подследственные, совершившие административные нарушения. Одним словом, блядво. Вот альбом. Посмотри, пока будем пить кофе. У меня нет секретов от Алекса, и на сей раз от тебя. Поскольку ты полезен, и твоя польза зачтется…
Родман поежился. Что-то в болтовне этого говоруна Венечку неприятно насторожила. Но всё же альбом он взял. Перед глазами замелькали лица тружениц подворотен – алкоголичек, венеричек, миньетчиц, попрошаек и валютных проституток – путан. Последние всех более были ухожены… Но последняя страничка этого фотодосье просто поразила Венечку. На ней была отснята развеселая группка четырех отчаянных модниц, о которых писали в киевской прессе. На Красном советском знамени были брошены лейбами вверх американские джинсы.
– Начни с этих, – с тихой подковыркой предложил Родман.
– А что, – не удивился Вольдемар. – Этим сучкам уже впарили за Левобережный гамбит. Это там они прямо на стройке гостиницы у станции метро Левобережка умудрились скупиться джинсой за этот флотоснимок. Их взяли сразу, после публикации фотки в «Вашингтон пост», но вонь вышла не в нашу пользу. За них встали горой три западных президента. Они-то, дурочки, и не знают о том. Выпустим, и на демонстрацию пешедралом под красные знамена Ильича…
Затем отобрали из тех, у которых не были зубки на разъезд, и явные признаки сифилиса на ещё не обезображенных лицах.
– Так, этим повестки, а вот этих, как ты их только вычислил, писатель? Все трое сидят у меня восьмые сутки.… А знаешь почему, вместо трех суток, восьмые уже парятся эти дурки?
Под балык и семгу было выпито уже не первую рюмку.
– Не-а, – честно признался Вениамин.
– Ладно, – резюмировал Алекс. – Ты хотел идти выписывать им повестки. Так что пошли. А то мне еще вечером читать заключения судебной экспертизы по делу о групповом изнасиловании.
– А кого выбросили из носилок?
– Если честно, – луженную, но она предоставила доказательство – пальто деми в сперме якобы всех троих молодцов.
– Ну и? – с иронией зевнул Вольдемар.
– Да, там действительно сперма от четырех разных концов… Но не подследственных…
– То есть её насиловали регулярно? – поинтересовался Родман.
– С миру по нитке… – вежливо прервал щекотливое обсуждение адвокат.
Приятели тронулись на улицу, где стояло районное ведомство Вольдемара, чуть выше домика семьи Ульяновых в Киеве… Домишко оказался столь же ленинским, и вошли туда приятели беспрепятственно. Возможно, что сам старлей от юстиции представил их как осведомителей…
В ведомстве, в кабинете старлейском уже не пили, а вот чайком решили всё-таки побаловаться. Родману, как самому неприкаянному, выдали трехлитровую банку, а сами – адвокат и старлей – стали перебирать кипы документальных дел административно задержанных шлюх и аферисток, задавшись целью отыскать явно потерянное напрочь дело.
Родман пошел в туалет, опорожнил мочевик, поставил трехлитровую банку и тут обнаружил, что вода сочится в банку едва-едва. Стал ждать. Чуть поднабрав воды, банку пополоскал, а затем снова набрался терпения и возвратился в кабинет только через двадцать минут. В кабинете без него пили. Но и ему заначали на донышке алюминевой тюремной кружки, из которой он, поморщившись, выпил, и нагнулся за чайником, который сиротливо стоял в дальнем углу вместе с комплектным к нему электрошнуром.
Чайник, как оказалось, стоял вовсе не на полу, а на деле некой Ребриковой Ксении Ниониловны, о котором почти уже с отчаянием говорил Вольдемар.
– Придется, видно, переписывать заново…
– Уже не придется, – успокоил нового приятеле Венечка. – Вот оно…
– Только не смотреть! – Оборвал Родмана Вольдемар едва ли не на полуслове.
Посмотрел дело сквозь сткелышки адвокатских очков Тригрошин:
– Так здесь же даже не тянет на административное наказание… Хочешь, я это тебе сейчас как дваджды два докажу!..
– Ничего ты мне здесь, Алекс, доказывать больше не станешь… Да и Родману меньше знать – крепче спать… Ты только, Венька, не обижайся… Не твоего ума это дело. Мы служим Родине, а ты только вычислительному центру ЦСУ этой Родины… У нас и прав на ошибку больше, и понимание чувства родины – ширше... Так что скоро рассвет… А посему… Утро красит нежным светом… На коня!
Затем они пили чай, Вольдемар выписывал повестки, а Алекс с Венечкой травили всяческие анекдоты…
Допили коньяк и расстались они только к утру, когда из метродепо вышли курсировать первые поезда, на одном из которых и убыл домой, более не служивший своему странному Отечеству Родман.
Первого мая у Горсовета он стоял на белой отметке обтекаемый с одной стороны пышнотелыми экономичками всех вверенных руководству страны ведомств, а с другой стороны столь же чинно шли нестройными рядами, прибывшие на демонстрацию по повесткам районного прокурора Вольдемара подследственные. Радовала то, что была среди них и Ксения Ребрикова, и молодые хохотушки в американских джинсах, так опрметчиво обмененных на красное полотнище своей Родины – СССР.
Со всех сторон пели: «Утро красит нежным светом…», а диспетчерский отдел РВЦ ЦСУ УССР дружно сосал через поливиниловые трубочки домашний самогон пожелавшего остаться и по сей день неведомым доброжелателя, стоявшего в том же строю, как раз в том месте, откуда в машину Генсека Горбачева за год до этого швырнули портфель с требованиями участников Гельсенской группы…

29 апреля 2006 года

Веле Штылвелд, 2006

Сертификат Поэзия.ру: серия 619 № 44395 от 30.04.2006

0 | 0 | 1856 | 17.11.2024. 19:18:53

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []