И снова на дымах висят берлоги,
на дыбах елей всхрапывает снег.
Изба-старуха, с челюстью порога –
а в ней - родной до боли, человек.
В слепых сенях ведро смахнёшь, громила,
сам, еле жив, в наставшей тишине,
вдруг вспомнишь всё, как мама раму мыла,
и в старомодном ветхом шушуне.
Чего ты в эту глушь стремился ради,
ждёшь, что тебя, столичного хлыща,
как в детстве, по головушке погладят,
отрежут хлеба, выправят борща?
Потом уложат спать, рукою тонкой
крестом, как на погосте осенят,
размазав по царапинам «зелёнку»,
заранее прогонят и простят.