Грех с любовью лакали жизнь,
Одиноко рычали в ночь.
Хочешь выплыть – вдвоём держись:
Глядя в воду крестила дочь,

Торопилась шептать «расти»,
Намечала по морю брод,
Сберегала её в горсти
Там, где вечно полно свобод.

Мир обрезала от углов,
Застелила печаль да гладь,
Возводила из крови кров,
Отступала за пядью пядь.

Огибая гнездо надежд,
Дочь летела легко на свет,
Вырастая из слов-одежд,
Находила не тот ответ,

Наступая на тени дней,
Обретала кошачью стать,
Где звериное тем родней,
Что манИт человеком стать.

Мать крестила дверной проём:
Хоть бы внучка, а лучше – внук,
Неделимее быть втроём,
Неизбывнее память рук.

По ночам, под часов рефрен,
Из разъятых во тьме прорех
Выползали в сетчатку стен
Два зверёнка - любовь и грех.

***

Не было ангелов, света и пения,
Стены сложились в дрожащий мираж,    
Вне осознания длилось падение
В сумрак, в ничто сквозь узоры ковра.

Он подхватил бестелесно над пропастью,
Плавно качнулся, но выровнял крен
И устремился в полёт к невесомости
Мимо распахнутых, тающих стен…

*
«Мать, когда слегла, всё вокруг смотрела,
Говорила: «Видишь, ковёр какой
Мы с тобой купили, большое дело,
И по меркам нашим недорогой».

Обводила взглядом углы и стены,  
И заснула, будто бы на часок…
Мы когда становимся слишком бренны –
Дорогое, вечное как песок.

А на нём Олешка приклеил зайца,
Белочку, лисичку, вот фантазёр...
Да, переезжаю, куда деваться,
Так что мне теперь ни к чему ковёр.

Пусть он и не новый, какая ценность,
Но ведь веха памяти, те года,
Вот и я от смерти куда поденусь,
Никуда, конечно же, никуда.

Чувствую ночами, что всё проходит,
Но, пока живые, к чему скулёж,
Вот бы протянула, хотя бы годик…
Ну так что, сестрица, ковёр берёшь?»