В Нижнем я был дважды, и оба раза — по поводу здоровья: здравоохранение в этом городе уж больно классное! А мне ещё и посчастливилось иметь там знакомого врача, замечательную женщину по имени… А впрочем, нет, не скажу, пусть будет интрига.

Короче, гуляем однажды (в мой второй приезд) недалеко от кремля, по одной из центральных улиц (я ещё не выучил их названий), на душе легко, МРТ сделана, формальности соблюдены, можно расслабиться… и вдруг мы с Ядвигой (ну, вот и проговорился) случайно замечаем, как девушка в доме напротив, через дорогу, моет окна. На высоте четвёртого этажа (а каждый этаж ого-го! — потолки-то в «сталинском» доме высокие) она — одной ногой в комнате, другой на идущем чуть ниже уровня подоконника карнизе — стоит в проёме и, небрежно держась за раму, моет… Страшно ведь, высоко; внизу машины завывают и взрёвывают, дети из вечерней школы возвращаются, крик, гвалт страшный, да ещё и суда вдали, на реке, трубят, как слоны, — поди устои тут на ногах! — легко потерять равновесие, оступиться… а ей и дела нет! Стоит себе, моет, и штаны её пижамные — красные-красные в лучах солнца! Прямо как маки…

Мы с Ядей переглянулись и хором говорим: «Слушай, я хочу к ней в гости, давай…» — но до конца фразу, ясное дело, не договорили, заржали, как ненормальные, аж люди от нас шарахнулись, и — туда, через дорогу, в арку… Чуть самосвал какой-то не сбил нас! Но обошлось…

Во дворе — кажется, всего в двух шагах от этого уличного столпотворения, а тише… тише настолько, что даже не верится… Ну, не совсем тихо, нет: тут и мамы с малышами на площадке, и дети постарше бегают… Девочки прыгают через натянутую резиночку, повторяя вновь и вновь странную считалку:

 

Нижний, книжный,

Третий — не лишний:

Манит, тянет…

 

Прикинув, где ориентировочно находится та квартира, мы устремились к подъезду; из него как раз выносили на помойку старую мебель, так что нам даже дверь открывать не пришлось: гостеприимно распахнутая, она впустила нас на широкую лестницу. Отполированный ногами многих поколений кафель на лестничных клетках образовывал затейливый узор, а ступени были до того вытерты, что в каждой образовалась вполне ощутимое углубление (намочи их попробуй — кто-то обязательно костей не соберёт!)… Квартирные двери были настолько высоки и внушительны, что на нашем месте любой бы оторопел, но мы ведь не в том настроении, да? — поэтому, взлетев по ступенькам, через минуту уже трезвонили в ту квартиру, где, по нашим прикидкам, обитала смелая девица.

Открыл нам неожиданный мужчина в фартуке. Борода, усы и улыбка располагали, это хороший знак! Здравствуйте, — крикнули мы хором, — извините, пожалуйста, за беспокойство, мы сами не местные («Наполовину, — сразу пояснила Ядька. — Вот он неместный, а я наша»), пустите с вашей девушкой познакомиться: ну пожа-алуйста!»

Бородач расплылся в улыбке, но тут же грозно нахмурился (понарошку, конечно): «А откуда, позвольте полюбопытствовать, молодые люди, вам известно, что у меня есть девушка?» — «А мы её только что видели!!» — «Да? Странно… У нас сегодня генеральная уборка, вроде бы она не выходила никуда… Галя! — («Г» он очень мило произносил как звонкое «Х».) — Галина! Тут какие-то твои друзья опять! — и, наклонившись к нам, доверительно добавил: — Друзей заводит в мгновение ока, за всеми и не уследишь… — Тут в просторный холл из комнаты впорхнула давешняя окнемойщица, и мужчина переключился на неё: — Вот, полюбуйся».

Галя подняла пушистые бровки: «Но я их не знаю… Ребята, вы к кому?» — «Галя! Видите ли, Галя… или Галина…», — наперебой заговорили мы с Ядей, но, смешавшись, застопорились. Она наконец улыбнулась тоже: чисто-чисто, прямо как этот дяденька, но только ещё более беззащитно: «Ну, что ж… За столом расскажете: нам как раз пора передышку сделать. Итак, на повестке дня — чай! И никакие возражения не принимаются», — после чего вприпрыжку убежала, а мужик пригласил: «Раздевайтесь ребята, я сейчас», — и скрылся в, судя по идущему оттуда пару и запахам, кухне. Делать нечего: взялся за спуск, не говори, что обрюзг… ну, и так далее; мы разделись. Бледные соски Яди мгновенно сморщились от вечерней прохлады помещения, да и я с ног до головы пошёл гусиной кожей, но… может, дальше будет теплее? Взявшись для пущей храбрости за руки и осторожно переступая по влажному паркету босыми ногами, мы вошли в ту комнату, что находилась справа.

Это явно была гостиная, причем довольно необычной формы. Не владея специальной терминологией, могу только сказать, что, когда войдя поворачиваешь налево, оказываешься прямо напротив огромного (того самого!) окна в дальней стене, а если не поворачивать, то прямо по курсу видишь нечто вроде туалета… в котором сидит человек.

Это не то чтобы жирный, но довольно сильно разбухший субъект то ли средних лет, то ли чуть постарше. Абдоминальный жир свешивается с его боков, а он и в ус не дует: сидит себе на толчке и читает газетку. Некогда коротко стриженый, но уже слегка заросший, без бороды и усов, однако до такой степени небритый, что это уже граничит с бородой и усами… ещё почти молодой, но уже безнадёжно старый, он сидит (правда, опустив верхнюю крышку, и на том спасибо!) — а за окном (которое в дальнем конце комнаты, угу) то и дело пролетает стайка белых домашних голубей, исправно очерчивающая круг за кругом.

— Кто это у вас? — тихо спрашиваю подошедшую Галю, уже снявшую свои малиновые штаны, и оставшуюся в полупрозрачных трусиках.

— Да это Засс. Вы ему не мешаете, не шепчите.

— Вроде дворянская фамилия, нет?

— А мы с Григорием даже и не знаем. В подъезде нашли, сидел и орал, жалобно так… На пижамке нагрудный кармашек, на нём бирка: «Засс». Всё. Ну, и… взяли к себе. Отогрели, выходили… Эй, Зассобой, чаю будешь? — Тот и ухом не повёл. — Жалко его, прямо сердце не на месте… Случись что с нами, куда он такой пойдёт?

Обречённо махнув рукой, она отвернулась и вытерла глаз тыльной стороной кисти. Потом, со словами: «Простите, тушь…», — убежала, видимо, в ванную.

Пришел Григорий, нарочито деловой и энергичный: ну-ка, дескать, где тут пир горой, где дым отечества… мм? «А мы не знаем!» — говорит Ядя. «Тогда прошу всех за мной!» — заявляет хозяин и с комичной торжественностью ведёт нас в комнату, которой мы ещё не видели (вход в неё находится в дальнем конце, слева), а там тако-ое…

И икра чья-то, не знаю чья, я в этих делах не разбираюсь, и сёмга, и палтус, и маленькие кексики (те самые, что всегда продаются в школьных столовых да ещё в поездах дальнего следования), и даже хамо-он!

— Откуда, — спрашиваю, — изобилие?

— А, — говорит, — не обращайте внимания. У Гали то ли мама умерла, то ли бабушка, я не помню… За долгие годы привыкли экономить, каждый рубль считать, буквально, потому что ведь оно как: больницы, сиделки… уход послеоперационный, реабилитация и прочая байда… А теперь вдруг стало незачем, и… у нас теперь всегда так.

— А плиту? — спрашиваю.

— В смысле, какую плиту? О чём ты?

— Ну надгробную же! надгробную плиту вы ей соорудили? или памятник?

Он помрачнел и задумался. Потом, рассеянно толкнув меня плечом, вышел из столовой в гостиную. Мы услышали его далёкий, печальный и протяжный, крик: «Галина! Ты где?.. А вот ребята говорят, нужен ещё и памятник… Галка-а!»…

Холодало. «Пойду всё-таки накину что-нибудь», — шепнула Ядя и выскользнула из комнаты.

Я остался один. Подцепил с подноса шпротину, положил на кусочек чёрного хлебушка и стал вдумчиво перетирать это чудо зубами, пытаясь не думать… Если бы это было так просто!
Вернулась Галя, одна. Сердитая. «Вы что это тут моему мужу мозги канифолите! Думаете, раз пришли, то всё можно? Хватит с нас того, что восемь лет — как один кошмар нескончаемый… — Она всхлипнула. — Даже новый матрас не могли позволить купить себе…»

— Однако же, — говорю, — ведь этого вашего Засса вы как-то содержите…

— Так затем и взяли, чтобы образовавшуюся пустоту заполнить, неужели вы не понимаете? — Она всплеснула руками. — Господи, да зато он такой тихий, такой покладистый! Никогда никому ничего плохого… И, потом, от него тоже польза есть. Всё в этом мире взаимосвязано, всё для чего-нибудь да нужно…

Она отодвинула стул, развернула его сиденьем к выходу и села верхом, положив, будто прилежная школьница, руки перед собой на гнутую спинку.

— Хорошо, допустим. И какую пользу приносит конкретно он?

— Он? — Галина склонила головку набок и смерила меня взглядом: насмешливо, вроде даже оценивающе. — О-он… Он — наших у тех свидетель.

— У кого «у тех»?

— Да не у тех! — Она от души расхохоталась. — Утех. Понимаешь, глупый? Мы, перед тем как… ну, этим самым заняться, его за окном приковываем. К специальным таким кольцам. Чтобы смотрел.
Я — смотрел на неё… Смотрел и всё никак не мог переварить услышанное. Потому что это… это… ну, я прямо не знаю, как это… как такое можно-то!

Но, видимо, было можно.

Она вздохнула и взглянула в окно. Там была осень.

— Видите ли… — она снова перешла на «вы», — его во дворе ребята дразнят. А ему необходимо самоуважение. Но ведь для этого нужны какие-то объективные предпосылки, верно ведь? А их нет… А так — ну… — Она замялась. — Так он хоть какого-то опыта набирается. И потом приятелям дворовым-то и рассказывает. И уже, считай, отношение к нему хоть чуток, а меняется в лучшую сторону: вот, даже прожжённым у них прослыл, до некоторой степени… Ну, что вы молчите! — Она умоляюще взглянула на меня, губы её дрожали. — Молчит, как, я не знаю вообще… как будто о́н.

— Григорий?

— Да при чём тут Григорий! Как Засс. Он за всё время, что у нас живёт, ни слова из себя не выжал. Ни на один вопрос не ответил, ни мне, ни Григорию. Как будто нас нет! Или, наоборот, как будто это мы есть и… со стеной разговариваем.

— А что это он у вас читает?

— А, всё подряд. Сначала собрания сочинений читал, стены полностью были ими заставлены, потом на газеты старые переключился.

Вошёл Григорий, улыбающийся. Немного виновато, но лукаво… ох, и лукаво же…

— Ага! Вы, я вижу, уже почти всё скушали, надо бы мне поспешить, а то не наверстаю! — ухватив двумя пальцами длинный ломтик какой-то рыбы, он запрокинул голову, сверху вниз заправил эту сочащуюся жиром ленточку в образовавшееся на месте лица отверстие и, набив таким образом полный рот, с наслаждением явным настолько, что трудно было не заподозрить некоторой демонстративности, принялся жевать. Тут вернулась Ядя, надевшая свитерок, и все дружно уселись за стол…

Когда минут через сорок (максимум через час десять) мы с Ядвигой вышли из подъезда, время было уже позднее. Зажгли фонари, но в их мертвенном свете не видно было ни мамаш, ни их карапузов, ни собак, ни пенсионеров. Лишь две худенькие девочки, балансируя на той эфемерной грани, что отделяет дитя от тинейджера, всё ещё прыгали через натянутую, как тетива, резинку и приговаривали, приговаривали:

 

Нижний, книжный,

Третий не лишний.

Мя нет, тя нет,

За собой тянет…

 

Пора было на вокзал: я опаздывал на поезд.

 

10 декабря 2017 г.