Спали мы, а за ночь — хоба, снег

Выпал-таки… Ладно. Телевизоры

Сразу же включаем. Сыпля снэк

В утлую посуду (самый мизер и —

Лишь бы не входил туда глютен!)…

Заливая молоком.. Хотим мы и

Чтобы, чем-то заняты не тем,

Мысли — прочь ушли медитативные!

Посему, глазёнки протерев,

Новости жуём из топа яндекса…

Я т-те не глухой ведь тетере́в!!

Я же таки правду — вижу явственно!!!

Вот она,

Везде:

И в дуплах ив,

И — по жизни — в омутах у берега…

Доплатив — бери и для плохих

Вариант: открытая америга!

Но… люблю снежок за тишину,

За пуховость одеяльца детского…

И — себя ж одёрну: "Тише, ну!" —

Коли приступ хамства молодецкого

Сдёрнет меня с койки от тоски

Да толкнёт наружу выйти сволочью,

Чтоб метать нервически снежки

В небо — как в овчинку поговорочью.

Пусть и дальше тихо. Будет. Тут.

А в окне — по-графски — пруд… и лилии

На стекле советские цветут:

Детства-то фантазии-то влили и -

Намертво впечатали в мозги…

И теперь Атосу — петь по жизни нам..

А за ним — по-прежнему ни зги..

Что и называется пожизненным.

Так, ко всем обращаюсь: садитесь за стол, налейте себе всё ж таки каждый кому что нравится и — прошу внимания!

Давайте выпьем за тех, кто по каким-то причинам не может этого сделать вместе с нами. Прежде всего, я имею в виду всех, кто сейчас вроде как один в четырёх стенах… что бы оно ни значило.

Это может быть монастырь духа — или старая добрая агорафобия; комплекс вины — или просто сфера ответственности; узость мысли — или взятые на себя обязательства… В любом случае, речь идёт о, скажем так, некоторых пределах, за которые человеку нет хода.

Заключение… Неприятное слово, и смысл удручающий, да? Но ведь это как посмотреть… А что, если трактовать его как, допустим, частный случай ограниченной среды обитания? Или нет, возьмём ограниченность вообще, как таковую! Возьмём, а?

Супер.

Ограниченность (объективного мира ли, человеческого ли воображения… да и разума, в конце концов!) предполагает отнюдь не только вынужденные рамки, но и, что важно, защиту от самых разных форм вторжения извне. Проиллюстрируем хотя бы на примере разума: вот есть у вас некая сумма верований — и вдруг она подвергается массированной атаке железных аргументов, неопровержимо доказывающих, что вы круглый дурак, а всё, что вы считаете правильным и значительным, ничтожно либо фальшиво… Впечатляет? А ведь именно это происходит практически каждый день с любой открытой системой. И, чтобы гарантировать нас от подобных потрясений, система должна быть закрыта наглухо.

Говорите, ужасно: пределы покидать нельзя, это же тюрьма получается… А что хорошего вне пределов?

…Там, снаружи — ноет метель, снег залепляет зенки, кругом непроглядная мгла и — до горизонта — бескрайняя пустошь, лишь по недоразумению утыканная кое-где жилыми массивами, каждый из которых не столько оазис на самом деле, сколько цитадель… И везде, везде — стаи одичавших собак, более опасных и безжалостных, чем любые волки. Это и есть ваша свобода? Вы хотите туда?

А зато внутри-то… сами видите: тепло, светло… и относительно комфортно. Всё, что нам нужно, уже, в принципе, есть — и есть оно именно здесь, внутри нашей горницы. Воздух, конечно, спёртый, что и говорить… да только ведь оно как: захочется свеженького, приоткроешь форточку — а ворвётся-то ледяной полярный вихрь. Все фиалки на подоконнике перемёрзнут!

Однако… нет, мы пьём — не за нас: истинно говорю, с нами и так все ясно. Мой бокал — во славу тех, кто именно там, вовне, ибо…

Ибо весь мир тоже может быть тюрьмой, если он достаточно бесприютен.

(Кстати — чтобы развеять все кривотолки: мы тут пьём только чай! В крайнем случае, компотик.)

Итак, мир… Думаю, не будет чересчур большой самонадеянностью с моей стороны утверждать, что в последние годы мир вокруг нас медленно, но довольно быстро сжимается. Да, именно так: медленно и, в то же время, быстро. Слишком медленно, чтобы уследить за этим. И — слишком быстро, чтобы этого не чувствовать.

Да, мы живём в мире больших возможностей, однако — и вы не посмеете это отрицать! — мы живем также и в мире стремительно уменьшающихся возможностей. (По сю пору ещё внушительных, соглашусь, но это ненадолго.)

Подлейте-ка мне ещё того компотика… Ага, пасип.

Так вот, о чём это я… В некотором царстве, в некотором государстве жил-был, один-одинёшенек, некий смотритель маяка. Тот маяк был настолько высок и, соответственно, лестница, по которой можно было попасть как наверх, к свету, так и вниз, во тьму, была до того длинна, а, с другой стороны, сухпайкa в каморке наверху было запасено в такое множество раз больше, чем может человек съесть в течение даже самой длинной жизни (в наличии имелись галеты, соевое мясо, сушёная морская капуста и даже тюк вяленых бананов), что Майку — так мы для простоты будем звать смотрителя — положительно не было никакого резона спускаться вниз.

Поначалу он где-то раз в год всё-таки делал это (исключительно для моциона: типа, «надо себя заставлять»), но впоследствии перестал: просто увидел однажды, как маленького мальчика, ни в чём не повинного, прямо на бензозаправочной станции внезапно облепили неизвестно откуда взявшиеся пчёлы, облепили и… и так же просто, само собой возникло в голове нечто вроде эха: а пошлo оно всё… на лёгком катере! (Ну, если уж мир ТАК устроен…)

Внизу, кстати, только порадовались: не хочет получать зарплату — поделим между собой, потому что «в сложившейся ситуации это будет самым правильным», а ему…

А ему просто ничего не было нужно. Ему и пища-то не особо требовалась, просто совсем не есть он пока не мог. Как и совсем не пить… Ну, так что же! Черпай по мере надобности из бочки, привинченной снаружи на двух мощных кронштейнах: дожди здесь часты… а когда перестают лить они — идёт снег. Та же влага, растопи и пей, если хочется.

Находился ли Майк в заключении? Формально нет: его никто не неволил. Но фактически — да, конечно: ведь его существование было ограничено пределами (и довольно тесными). Выпьем же за Майка!

Теперь немножко поговорим о людях, которые жили внизу. Имея под рукой море возможностей (отсюда и маяк, иначе зачем бы он был им нужен, если б не было моря!) — они относились к тому, что имели, как будто это было нечто само собой разумеющееся. Они истощили недра, добывая уголь для печей и руду для выплавки стали — с тем чтобы бестолково наплодить великое множество больших и малых кораблей и корабликов. На этих судах они бороздили море вдоль и поперёк, вылавливая всё, что ещё как-то шевелится и бессмысленно поджигая всё, что способно гореть. Зачем? «Чтобы не угасло!» — вот девиз, который был начертан золотыми буквами на знамени этой удивительной, ни на что не похожей местности.

Море житейское — оно, конечно, огромно (поэтому изгадить его, выморить и превратить в огромную парашу дело не быстрое), однако и оно тоже, как и всё на свете… КОНЕЧНО. И однажды ему пришёл конец.

Выловили последнюю макрель, перебили туну, подмели сельдь… Даже минтай исчез (не говоря уж о камчатских крабах). Да если б дело было только в минтае! — ведь и каланы, и бакланы безжизненно колыхались в сырой нефти, покрывавшей многие квадратные мили водяной поверхности у берегов; и туши китов, выбросившихся на берег, дополнительно отравляли токсичный туман продуктами собственного распада; и… ведь нельзя же забывать и об эрозии почв! Ох уж эта эрозия…

Нафига нам леса? Мы ведь рыбаки, а не охотники! И долой чащи-заросли: на их месте должны стоять горно-обогатительные комбинаты и сталелитейный заводы… Но раз нет лесов, нет и деревьев, да и траву-то всю вытоптали в ходе промышленной деятельности. Короче, исчезла растительность. А значит, нет и корней: тех самых, которые, крепко держась за почву, держат её сами и не дают выветриваться и размываться.

…Оглянуться не успели, а земля, к которой причаливали сейнеры да траулеры, в доках которой ремонтировались, в кабаках которой пропивалось заработанное, — земля, которой ещё недавно было так много, что и с высоты птичьего полёта глазом не окинуть, внезапно сжалась, расточенная штормами, обкусанная приливами, изъеденная паводками, до размеров небольшого пятачка, уходящего из-под ног. И лишь маяк — выстроенный на железобетонном основании — стоит ровно и знай освещает эту безрадостную картину…

А картина безрадостна совершенно. Потому что у них теперь не только суши всего ничего — у них ещё и моря кот наплакал, и то… где-то далеко внизу плещется смутно что-то, а что — и не видать: ушло, провалилось на три-четыре тысячи бигфутов вниз… а может, и на все восемь-десять. Вот и живут теперь… в новом, неведомом мире. Учатся по узким путям в одиночку шастать да по скалам карабкаться.

Ну, и кто из них в заключении: Майк, парящий в эмпиреях и наслаждающийся абсолютной внутренней свободой, — или остальные двуногие, ютящиеся на том клочке земли, который некогда был необъятным эдемом, и в панике жмущиеся к единственному, что ещё осталось тут надёжного: к распространяющей свет башне?

Нет, конечно же он под конец к ним спустился: не бросать же дураков в беде… Ведь вон даже в заповеди сказано: «Стой за своих», — верно ведь? «И в радости, и в горе», но особенно — всё-таки в горе: в радости и без тебя найдётся кому…

И что, вы думаете, ему там, внизу, были рады? Как бы не так. Немедленно набычились: ага-а, мол, зарплату пришёл забирать… а нету! Вовремя надо приходить, Михал-Альбертыч.

Посмотрел он пристально… потом плюнул, отдал им остатки галет и ушёл.

Куда? А чёрт его знает, куда. Выходит так, что больше-то и некуда…

Выпьем же за самодостаточность, ну-ка… плесните чайку!

А то что-то мысли путаются.

…У нас тут уютно, да? Но и на отдалённой нефтяной платформе — где кучка вахтовиков отсечена от внешнего мира чрезвычайной затруднённостью сообщения с оным — тоже вполне уютно! И на антарктической станции! И в горной обсерватории! Даже в "Белом лебеде" — и то, чёрт подери, уютно, более или менее… или, во всяком случае, МОЖЕТ быть уютно: неуют создают не столько внешние обстоятельства, сколько сами люди… Так выпьем же за тех людей, которые… которые хотя бы не делают этого специально!

Каждый из нас живёт в круге света, который излучает сам, — и круг этот со всех сторон сжат, стиснут океаном теней, которые отбрасывают все остальные… окружающие… так?

Нет.

Каждый из нас — и есть свет… И для того, чтобы везде-везде стало наконец светло, мы должны быть как можно ближе друг к дружке.

И тогда мы увидим, что, скажем, вот эта вот вся медленно, косо, будто «Титаник», уходящая под воду Атлантида — это миф, морок… А явь — это пушистый снег за окном и ёлка в доме.

Просто для того, чтобы понять это, нужно быть рядом. Со всеми вместе и с каждым в отдельности.

Невозможно, скажете вы?

А попробуйте!

…Да, мы все находимся в заключении: не можем разорвать пут обыденности, не имеем сил и смелости выйти за границы допустимого или хотя бы уточнить их… но мы, чёрт возьми, вместе! И пусть плачут охраняющие нас пассионарии, каждый из которых — ОДИН на своей продуваемой всеми ветрами вышке с пулемётом.

(Рад бы поставить ударение на первый слог, но… увы.)

Что же, давайте выпьем и за них: они — люди подневольные, как и все мы. А мы… честное слово, мы не злопамятны!

— Вам компота, Майк?

— Пожалуй. А лучше чаю с сушками.

19 декабря 2017 г.