У нас на помойке позавчера такой случай был. Алька (да вы все её знаете: она ещё, как напьётся, всякий раз драться лезет) схватила мою кофту. А я же такая, что чужой земли не надо нам ни пяди, но мою кофту не хватай! Я её первая увидела.

Сбоку на стойке висит на плечиках аккуратненько (сразу видно, выбросили интеллигентные люди), сиреневая с люрексом, цветочки на ней вывязаны, постирать бы только… И тут эта: лезет своей вонючей рукой и хватает.

Ну, я сначала говорю вежливо: Аля, говорю, ты же меня знаешь! — я же ж эту кофту лучше порву, а тебе не дам. Аля хорошего отношения не понимает, второй рукой ухватилась и к себе, значит, этак полегонечку подтягивает… Ну, у меня терпение ангельское, но не позволять же людям на шею садиться! Рву на себя. Однако кофта крепкая, да и Алька вцепилась от души, не поддаётся. Тогда я… Вы слушаете? А то, я смотрю, вы украдкой на часы посмотрели. А это, между прочим, не есть хорошо. Не по-джентльменски, ну: я ведь рассказываю… Эх, мужчины! Всё-то вы нас обижаете, всю жизнь…

А с нами там ещё Ульфат был, ой, до чего же хороший человек, такой душевный, такой ласковый… Вы, — толкует он нам (чуть ли не каждый божий день учит нас, учит!..) — неправильно живёте. Женщина, дескать, так жить не должна, женщину на руках носить требуется…

Вот ведь! Понимает… И этот самый Ульфат кинулся нас растаскивать. Ну, не растаскивать: как он растащит, один-то! — а встал между нами вот этак, руки выставил, мол, дамы, ведите себя достойно. Тут мы, конечно, одна на другую и кинулись.

А он-то не пускает! Мы с ней одна к другой рвёмся, о кофте забыли совсем, ноготками-то к щёчкам дрyжка дрyжки примериваемся… У него руки сильные: мужик! — да только ведь и мы уже в раж вошли… Всеми грудями навалились с двух сторон и прём, а он удерживает…

Мимо идут какие-то. Один увидел, смотрите, говорит, этот вон к нашим женщинам пристаёт, нормально?! Всем скопом набежали на него, опрокинули в снег и ногами… А я их узнала, они у нас во дворе вот точно так же какого-то иностранца отпинали. В багажник засунули и увезли… Сейчас ведь у каждого второго студента машина имеется, не то, что раньше, когда копить полжизни надо было, а потом ещё столько же в очереди стоять… Так вот, те же самые — теперь и нашего Ульфата…

Все бьют, а двое, те, что поприличнее да получше одеты, в сторонке стоят, посмеиваются да вполголоса переговариваются. Я их разговор хорошо запомнила, особенно слова одного, с румянцем во всю щёку.

«Ты, Терентий, — говорит, — ошибаешься. И самое ужасное, что эту свою ошибку постоянно транслируешь через все доступные тебе каналы: в очном общении, в соцсетях… в колонке своей еженедельной… А ведь это полная хрень, ну, пурга твоя насчёт того, что все люди братья и надо всех любить. Во-первых, любить все́х невозможно, это не любовь называется, а доброжелательное равнодушие (и снисходительное попустительство в придачу — если фигня какая и надо меры принять), но дело даже не в этом…

Смотри. Вот ты на меня наезжал с утра, мол, почему я с соседом не поздоровался, хороший, мол, дядька ведь… Может, и хороший, я этого не знаю. Однако вижу, что на нём куртка с оранжевыми полосами на плечах. Похожая на дворницкую униформу…

Нет, стой, я не утверждаю, что он работает дворником, поскольку не знаю этого точно, но — а вдруг! Что? Ни фига подобного… При чём тут справедливость? Ерунда какая-то… Я ведь не обязан общаться с этим человеком, так? Потому что с кем хочу, с тем общаюсь, а с кем не хочу, с тем нет. И не обязан никому ничего обосновывать!

Идём дальше. Может быть, он и не дворник. Но он похож на дворника? В этой куртке — да. А мы знаем… да-да, я предвижу, какую ты щас вонь разведёшь, но — ведь знаем же, что ситуация… или, не знаю, обстоятельства… сложились так, что вот уже много лет подряд почти сто процентов дворников или около того — это… зная твою щепетильность в подобных вопросах, скажу так: представители социокультурной среды иного типа — отличающейся от нашей, как… я не знаю… как пальма от яблони, ну! И зачем, спрашивается, мне корешить с кем-то, если у нас с ним никаких общих тем нет и быть не может? — ведь небо и земля… С ними даже о бабах по душам не поговоришь: не так понять могут.

…Ладно, сосед этот не явный дворник, но… откуда я знаю! А вдруг… Да, он наш, местный, не спорю, однако — если он, местный, смог в наше время дворником устроиться (ну, допустим!) и теперь нормально уживается со всеми ними, то… чем он, собственно, лучше? Если он для них свой, значит, чужой для нас, тут двух мнений быть не может.

Ты вот о чём подумай: я и ты, мы — не просто мы, а — представители! Мы представляем нашу социокультурную среду! нашу, если угодно, цивилизацию! И с этой точки зрения — любое размывание естественных, заметь себе, границ между средами является чем? Предательством, брат! Предательством твоих отцов, дедов и вообще всех далёких пращуров, которые данную среду что? Сфор-ми-ро-вали!»…

Терентий этот как-то притух, даже жалко стало мальчика, но тут те, кто Ульфата бил, оставили его лежать и быстро, не оглядываясь, пошли, пошли… мимо нас, мимо школы, мимо качелей, во-он туда, во двор… А Ульфат наш лежит. Взяли мы его с двух сторон, Алька под мышки, я за ноги, и несём в травмпункт, тут рядом. Но ведь тяжело же… Остановились передохнуть через два квартала. Тут он и умер.

13 декабря 2017 г.