Ничего от тебя не нашла я
                                                                                                          за угаром хмельной пелены,
                                                                                                          бывший «ангел» советского «рая»,
                                                                                                          бывший пахарь советской страны.

     Иван принял известие о будущем отцовстве по-своему. Кто-то вбил ему в голову, что он «беспалый», то есть бесплодный. Он изводил Ваську бесконечными подозрениями и расспросами, а потом запил страшнее прежнего.

– А теперь-то с чего ты пьёшь? – раздражённо допытывалась она.

– На радостях, – Рыжий ухватился за фонарный столб, чтобы не свалиться в канаву.

В январе окотились козы. Васька принесла козлят в комнаты, и в считанные дни малыши научились скакать по кроватям, а дети с удовольствием кормили «мелких» молоком и манной кашей из бутылочек с сосками.

Василиса продолжала таскать воду и дрова, когда её старший сын «забывал» об этой своей обязанности. Ребятишки ездили в садик и в школу, а после уроков садились за фильмы и мультики. Вечера она проводила на кухне у печки, где почти всегда что-то кипело, пеклось, томилось или сушилось, и в самом углу около мутного окошка, двойные рамы которого не представлялось возможным достать и вымыть, она записывала в тетрадку свои стихи, а иногда просто сидела на табуретке, уставившись в одну точку и будучи не в силах дойти до кровати.

– Ты что же и ребёнка от него рожать собираешься? – Горыныч, у которого собственных детей по неизвестным причинам не было, никак не мог прийти в себя от вида её выпирающего живота.

– А что, есть какие-то другие варианты? – Вася погладила живот.

Окотились овцы, и Василиса перевела баранов в отдельный загон, чтобы дать отдохнуть самкам и уберечь ягнят.

Накануне окота она впервые подстригла своих подопечных и теперь с гордостью любовалась ими.

Весной ей пришлось поделиться работой со Славиком – врач запретила поднимать тяжести и настоятельно советовала лечь в больницу на сохранение. Васька, конечно, отказалась.

Теперь водой всецело занимался Славик. Ему было почти двенадцать, и деревенские труды отразились на нём развитыми плечами и тренированной мускулатурой.

Рыжий «бухал» беспробудно.

За остаток зимы Василиса пару раз съездила в Новгород и привезла оттуда кроватку и коляску для малышки – она была уверена, что ждёт дочку.

Прилетели аисты. В Берегах они не гнездились, только кормились на болотах и картофельниках. Зато в Высино жила одна птичья семья, как положено свив гнездо на колесе от телеги, прикреплённом на дереве. Ванька называл их «агрономами».

Забавно было наблюдать, как долговязые «агрономы» расхаживали по пашне и словно пробовали длинными клювами почву: готова или не готова она к вспашке?..

Наступила Пасха. Васька, как обычно, пропела её перед иконами вместе с детьми. К Празднику Галицкие получили подарок от их петербургского благодетеля, и Василиса смогла купить Ваньке обещанную машину – получилась «Волга», плывущая по разбитым дорогам, как корабль по волнующемуся морю.

«Может, Рыжик всё-таки завяжет, – всё ещё надеялась она. – Машина, плюс скоро родится Ксюша» – Василиса уже назвала дочку. Это имя они выбрали с Сашей, когда обсуждали возможное рождение третьего ребёнка.

Но Иван смог продержаться лишь неделю. Потом он «наклюкался» и устроил дорожную аварию, в которой Васька чудом уцелела.

После аварии она продала «Волгу».

*  *  *

– А всё-таки, Сев, что было бы, если б ты тогда улетел в Америку?

– Сейчас трудно представить, да и надо ли? – замялся Отумвинд. – Почему тебя это мучает, Вася?

– Не знаю, – Васька сняла очки и посмотрела на мужа. – Иногда мне кажется, что мы что-то упускаем или, – она подыскивала правильные слова, – потеряли что ли? У тебя нет такого ощущения?

– У меня – нет. Это тебе вечно чего-то не хватает, – он задумчиво посмотрел на жену. – Наверное, всё из-за моих постоянных разъездов, но без них никак не получится.

– Не в разъездах дело. Тут другое, понимаешь? – она соединила дужки очков и продолжала держать их в руке, слегка размахивая ими в такт словам. – Как думаешь, мы могли бы жить порознь?

– Ты начинаешь меня пугать, Васёна, – обеспокоенно ответил Сева. – Но если ты о прошлом, то – да, смогли бы. Только это были бы уже не мы, а какие-то другие люди. Я бы, например, без тебя эмиграцию пережить бы не смог. То есть физически – всё в порядке, а вот пустоту, этот вакуум внутри и снаружи, – вряд ли. Я и сейчас спасаюсь только мыслями о том, как приеду домой и обниму всех вас. Ну, поступил бы куда-нибудь, женился бы пару раз, ну, работал бы на трёх работах, растил бы детей, но пропасть, оставшуюся после твоего исчезновения из моей жизни, заполнить так и не смог бы. Уверен в этом.

– А я вообще не представляю, что я бы без тебя делала, – призналась Васька. – Без вариантов. Но порой мне снятся странные сны, где я совсем другая и с другими людьми. Недавно приснилось, что стригу овец, – Васька рассмеялась. – Можешь себе представить меня и – овец?

– Не могу, – Всеволод отложил книгу и внимательно взглянул на Василису. – Ни в профиль, ни в анфас.

– Меня или овец?

– Да всех вместе! – ему тоже стало весело от этих «сельских пасторалей». Они смеялись, поглядывая друг на друга, около Васиной кровати запищал будильник, она хлопнула по нему ладонью и неохотно открыла глаза...

*  *  *

К лету ей удалось подсобрать денег на конную косилку, плуг и окучник. В сельсовете она подписала договор об аренде лугов за деревней, которых должно было с лихвой хватить на Маньку, Бурана и расплодившихся коз и овец.

– Вы рожать-то когда собираетесь? – с прищуром взглянула на неё председатель сельсовета.

– Во второй половине июня, если Бог даст.

– А детей с кем оставите?

– Да они и одни неплохо справляются, – ответила Василиса. – Я не собираюсь надолго отлучаться. Максимум неделя.

– Нельзя детей одних даже на день оставлять, – нравоучительно возразила председатель. – Если некому за ними приглядеть, мы их в интернат отправим на это время. Может, вам понравится, и вы их и забирать не захотите.

– Да что вы заладили: «интернат, интернат»! Не надо нам никаких интернатов! – Василиса поняла, что под неё опять начинают «копать». – Я вызову свою тётку из Петербурга – она присмотрит.

Понятно, что Васина тётушка даже за вознаграждение не согласилась бы ехать в глушь, чтобы сидеть со своими внучатыми племянниками – Вася и спрашивать её не стала.

Мать Саши навещала своих внуков пару раз в году, приезжая на несколько часов и одаривая ребятишек конфетами, пряниками и православными детскими книжками-раскрасками, и к ней Вася тоже не собиралась обращаться. Вместо того она кинула клич на нескольких православных форумах: мол, так и так, жду ребёнка, кто поможет присмотреть за остальными детьми? Пришлось соврать, что ребёнок от умершего мужа и что она вдова священника, иначе никто бы внимания на её просьбу не обратил – мало ли бедовых баб на Руси-матушке?

Довольно скоро отозвалась женщина из Нижнекамска. Кандидат философских наук, писательница, преподаватель и ещё много-много всяких умных специальностей и регалий.

«Ничего себе! – мелькнуло у Василисы. – Вот повезло нам!»

В мае она приехала, чтобы подстраховать Василису на момент её отсутствия в доме из-за приближающихся родов.

Небольшого роста, субтильная, и мнительная, как все писатели, Дина Авдулова глянула на Василису испытующим взглядом.

– Здравствуйте, Дина! – встретила её Васька. – Как доехали?

– Спаси, Господи! – ответила по православной форме гостья. – Хорошо доехала. Давно в Петербурге не была, а здесь вот получилось, проездом.

– Я сама давно там не была, – вздохнула Вася и неожиданно осознала, что ничуть не скучает по родному городу – так она сблизилась с глухой новгородской деревушкой. – Вы заходите в дом, осваивайтесь. Слава Богу, у нас всё есть, вот только рук не хватает.

Гостья странно взглянула на Ваську и проследовала в комнаты.

Из дневника Дины Авдуловой:

«Утро 11 мая.

Ну, здравствуй, кошмарный сон!

Прибыла на место. Встретили недружелюбно. Хозяйка – злыдня. За помощью она обратились, как я сразу догадалась, от отчаяния и безвыходности. Деревенская халупа, грязища и прочие прелести. Прочее – ещё страшнее. Впрочем, есть надежда, что удастся словить вдохновение и что-то набросать в этом гадюшнике. Мои мечты о переезде в глубинку насовсем – моментально испарились. Встретилась с местными алкашами: два чувака, из-за пьянства чуть не сгоревшие в собственном доме, от которого остались головешки. Теперь бомжуют, хватаются за любую подёнку и побираются. Пока пытаюсь сконцентрироваться над этими строками, один из них уже валяется на дороге, не в состоянии встать. Второй пытается ещё что-то делать, то и дело натыкаясь на разные препятствия. Время от времени она понукает их и подливает им спирта.»

«Няня» оказалась совершенно беспомощной и бесполезной в деревенском быту. Приходилось постоянно приглядывать, чтобы она не натворила бед и не причинила вреда себе и детям. Её злило покровительственное отношение Василисы, сразу взявшейся учить гостью правилам безопасности.

Они подолгу беседовали, и Васька изо всех сил старалась находить время для вынужденного многословия, когда кругом «закипала» весенняя страда.

Из дневника Дины Авдуловой:

«Петербург, европейский город, одиноко прозябающий посреди настоящей, догнивающей России, которая так и не удосужилась принять творение великого Петра даже через столько лет. Всё вычурно и ненатурально. Искусственный праздник, который существует сам в себе и для себя одного. И он не будет твоим, пока ты не пройдёшь крещение провинцией, её руинами, по ночам превращающимися в притоны для двуногого зверья – для алкоголиков и бомжей. С её школами, где не хватает учеников, чтобы наполнить классы, и учителей, чтобы их учить. С её грязью, пьяным угаром, завистью и бессильной злобой.

Зато здесь лицом к лицу тебя встречает истинная Россия, где из- под грязи и вони, сора и навоза пробивается, как трава после зимней спячки, новая жизнь.

На всю округу – четверо детей.

Вот выкладывает огромными валунами крыльцо вернувшийся из Прибалтики купец. По соседству наживает добро предприниматель, осваивающий неиссякаемую жилу деревянного зодчества: срубы для бань и домов.

Вот из Европы, после неудачного бегства, вернулась семья диссидентов.

Вот она, Россия подлинная, воскресающая, поражающая воображение, ароматная, которой не выделяют субсидий – она возрождается из пепла, повинуясь естественной логике жизни: кто-то выживет, кто-то наживёт, а кто-то отживёт. Жизнь стихийная, органическая и минеральная, вытаскивающая себя из болота сама. Не знающая добра и зла, нищая, захламлённая, но питательная почва для будущих нарядных праздничных европейских городов, навсегда остающихся твоими.»

И без того шаткую ситуацию с «няней» до предела усложнили явления пьяного Ваньки. Но без его помощи на восьмом месяце Василисе было бы слишком тяжело одной засаживать огород и пашню, а нужно было поберечь ребёнка. Пришлось бок о бок с Рыжим заниматься всеми полевыми работами, просить его выводить на пастбище лошадей и топить баню, пока Васька не разрешится от бремени.

«Скорей бы родить! – молилась Васька. – Господи, помоги! Чтобы всё получилось во славу Твою! Даруй мне здоровое чадо от этого придурка! И чтобы я поскорее могла сама со всем справляться. Видеть его не могу! Прости, Господи!».

Из дневника Дины Авдуловой:

«Мой добровольный кошмар продолжается. Весна. Полевые и лесные пожары. Ветхое уступает место новому.

После коллективного пожаротушения в захолустье – тишина и покой. Живут размеренно и так, словно время здесь не движется. Перерабатывают в перегной пережитки прошлого – совковых старпёров, бездомных, безработных и алкашей, нашедших применение у новоявленных богатеев. Только не надо мешать оживать после стольких лет истребления. И тогда снова заколосится рожь на полях, сейчас заросших бурьяном, взойдут новые красивые избы-терема, ухоженные сады и родится новое поколение, заботящееся о своей земле (а не прямоходящие отбросы цивилизации, которые я в данный момент наблюдаю).

Как бы ни жутка была эта гремучая смесь шестнадцатого века с Интернетом, Россия обновлённая уже пустила корни. Возрождение перекинулось с городов на деревни. Новые ценности дошли даже до провинции и зачуханного захолустья, преображая всё на своём пути. Города сделали своё дело, теперь от них ничего не зависит. Дело за глушью.

Старый обшарпанный автобус, еле шевелящий колёсами по буграм и выбоинам. Периодически водитель останавливается, чтобы выйти и подобрать очередную отвалившуюся во время движения деталь. Из кабины звучит чуть ли не «Лебединое озеро», водитель вежливо объявляет остановки. Элизиум. Покой и мир, начало новой эры. Только бы не вмешивались, только бы не беспокоили...

     В деревне раскол, как в недавние времена, на белых и красных, помещиков и батраков. Везде появились и те, и другие, но батраков катастрофически не хватает, они – нарасхват. Надо же кому-то удобрять собой ростки новой жизни. Не покидает ощущение, что в числе таких вот удобрений невольно оказалась и я сама...

Ванька, он же Ваня, он же Иван и Ванюша. После реформ, как после войны, не сосчитать загубленных и погибших Ванюш, которым впору тоже ставить памятники. Но в этом нет вины Горбачёва и Ельцина – Ванюши убивают себя сами, потому что они – пережитки прошлого, которое ушло, по недосмотру не прихватив их с собой.

Меня поразила его интонация: тянущая и бархатная. Он называет её «мамуля», вкладывая в это слово всю свою любовь. Как будто кается своей погибшей душой и надеется на прощение. И с той же интонацией материт смявшую его судьбу.

Но он для этих диссидентов – чужой. Женщина его презирает, ненавидит, бранит, но любит. Тяга к его доброму сердцу – вот что питает эту любовь. Чтобы каждый день он приходил под её окно в любую погоду и звал: «Вась, а Вась!». Для неё, надменной и чопорной, несмиренной и горделивой, он – крест и спасение..

Ему всего 36. Когда-то у него была семья: мать, отец и старший брат. Все они жили в большом доме и трудились в совхозе. У него был талант к механике. В школе он мог с закрытыми глазами собрать и разобрать любой двигатель и водил трактор.

Но потом все спились: сначала отец, потом мать, и братья пили с юности.

После армии он сбежал из деревни, шесть лет не пил, работал дальнобойщиком. Однажды, по случайности кто-то решил подшутить, вместо газировки ему подсунули колу с пивом... И его понесло.... На этом и завершилась его попытка стать частью столичной богатой жизни.

Потом он спасался, бежал, бежал пешком 700 километров в свою деревню от каких-то бандитов, и так там и остался. Без семьи, без средств к существованию, став батраком за миску супа, дешёвые сигареты и стакан вина. Ему и не нужно было ничего больше, потому что, если говорить начистоту, этот Ванька – конченый идиот и аутсайдер, как и большинство выходцев из подобных захолустных дыр.»

Бесцеремонно сующая нос в личные дела Галицких и других обитателей Берегов, уже через пару дней Дина начала порядком надоедать Васе. Ей и так приходилось не сладко с огромным животом и вечно пьяным Рыбаком, а тут ещё любопытная писательница, постоянно что-то вынюхивающая и высматривающая. Учёная «няня» быстро сопоставила дату смерти Галицкого и срок Васькиных родов. Пришлось просить прощения за обман, хотя – думала Вася – какая в сущности разница, чей ребёнок? Но для Дины разница была и немалая. Дети прилежно нянчились со своей «няней», тем временем вынашивающей безумные идеи о пересадке деревьев из леса в деревню, где от них и так избавлялись калёным железом и огнём, и Васька со смешанными чувствами поминала тот час, когда согласилась на её приезд.

Из дневника Дины Авдуловой:

«Мы познакомились во всемирной паутине, на православном интернет-форуме. Она искала кого-нибудь для помощи в деревне.

Я тогда мучилась депрессией. Мне хотелось перемены мест, и я решила рискнуть и поехать: вдруг удастся разжиться чьей-нибудь интересной биографией.

Несмотря на кошмарную обстановку, в которой я очутилась, некоторая раздобытая информация стала наградой за моё терпение.

     В девяностые Василиса бежала из России от бедности и разрухи, унося ноги из горнила испытаний, накрывших страну волной. Её заветная мечта в то время – стать «иностранкой», чьим возможностям и сытой жизни она завидовала. И она бежала, бежала в надежде на обретение всего, чего у неё не было: деньги, личное счастье, свобода и самореализация.

Они встретились в Капелле. Его отец – профессор консерватории, мать – пианистка. А её мать – учёный, математик, а отец – известный художник.

Напуганная запахом разложения советская интеллигенция.

Они поженились и, когда бега спешно покидающих разваливающуюся страну были уже на низком старте, бросили Россию. Все выехали: и они, и их семьи.

Обосновались сначала в Бельгии, потом в Голландии, потом в Германии. Мечта стать иностранкой сбылась. И вначале всё шло как по маслу, но затем появились дети, пошли скандалы. А главное – они стали обыкновенными эмигрантами из России, «русскими свиньями», и совсем не немцами, голландцами или бельгийцами.     Дети повели меня на экскурсию по саду и деревне. Самый старший, Владислав – главарь этой банды. Имя для него выбрала бабушка по отцовской линии – владей славой. Василиса считает, что имя православное. Сына она зовёт Славиком, а самый младший – Афиком. Звучит нежно и умилительно.

Славик не выглядит на свои двенадцать лет. Я бы дала ему десять. Белокурый небольшого росточка мальчик с крупными тараканами в голове и набором жутких комплексов. Его младшая сестра Ольга, что на два года младше, выше его и крупнее. Славик – вылитый чистокровный немец. В деревне их так прозвали: «фрицы» и не только из-за Германии, а из-за того, что они – чужие русские, которым уже ни за какие коврижки не мутировать обратно. Славик балакает, копируя взрослых, высокомерно и со словесными наворотами. Василиса пеняет на его отца, но я думаю, что это манера всей интеллигенции Петербурга, считающей сам факт рождения в этом городе чем-то выдающимся, чего не дано остальным смертным. Василиса тоже так разговаривает: пренебрежительно и высокомерно по отношению к другим, в том числе деревенским. «Я здесь главный. Отвечаю за всех детей. И за это мне позволено то, чего нельзя другим. Если нас отдадут в интернат, я буду старшим». Монолог самовлюблённого подростка длится два часа. Он знает обязанности всех, даже мои. Он – вторая Василиса. В школе их с Ольгой лупят. Славик постоянно напоминает, что они жили в Германии, поэтому он особенный. Учатся на класс ниже. Второгодники, скорей всего.

     Василисин развод был тяжёлым: с судами, кражей детей и прочим. Мечты её бесславно рухнули. Она побежала в храм, где встретила священника, ставшего её вторым мужем. Но ни покоя, ни счастья она не нашла, обманывая себя и его. Он это ощущал.

Уговорил её вернуться в Россию и поселиться подальше от города. Трудный переезд, нет денег, четверо детей – младшему два годика. Через месяц они купили дом в деревне с символическим названием «Берега». Купили домашних животных. Жизнь налаживалась. С фотографии тех лет на меня смотрят двое приличных людей: матушка и муж-священник, обнимающие двоих младших детей. Три месяца всего они прожили. Через три месяца муж перепил спиртного и скончался. Вся деревня ненавидела её. Ехать назад в Германию ни она, ни дети не желали, ведь теперь она стала богатой помещицей со своей усадьбой.

Дети вчера признались мне, что я напоминаю им хорька, потому что у меня такие же маленькие пронзительные бегающие глазки. Остряки. Что возьмёшь с захолустья и его аборигенов?»

– А что это за флаг у вас? – пристала любопытная «няня» к Василисе.

– Я вам одну историю про этот флаг расскажу, – замотанная от работы Васька присела на скамейку около дома. – После смерти мужа мне захотелось почтить его память имперским флагом. Заказала его из Петербурга, а Ванька помог мне с жердью и старой рельсиной, к которой жердь привязана.

Только мы водрузили полотнище, как приезжает сельсовет. «Почему это, – спрашивают, вы немецкий флаг на российской территории повесили?». Я пытаюсь втолковать им: «Это российский флаг, только из другого времени». Они не верят. Пришлось им картинки из Интернета распечатать и показать. Только так они допетрили и оставили нас в покое».

     Василиса, с детства привыкшая считать копейки, скрупулёзно вела отдельную тетрадку с учётом всех семейных расходов и приходов. В её хозяйстве без этого никак было не обойтись. Еда для людей, отруби и зерно для животных, семена, рассада, затраты на инструменты, на книги и диски с фильмами – перечислять можно долго. Только выписав всё на бумаге, она могла видеть общую картину и вовремя перекидывать ограниченные ресурсы семьи с одного на другое, чтобы избежать дыр в бездонном крестьянском бюджете.

    Неделя почти вышла, и Вася со страхом ждала следующей, не представляя, как она оставит детей с такой «няней», вопреки её просьбам и запретам таскающейся с ними по заброшенным домам и тропам.

Из дневника Дины Авдуловой:

«Полюбить другого означает покаяться в своих грехах. Это мало кому удаётся. А частная собственность делает любовь практически невозможной.

Василисиным крещением в деревне стал Ванька алкаш. Его хватка и умения были необходимы ей, ничего не соображающей в деревенской жизни.

Влюбилась она в него или она тешила себя такой иллюзией, женская слабость или коварство, интуиция или природа, или всё сразу, но он быстро стал её домашним животным. Она сбыла скотину, купленную с мужем, приобрела ему машину и быстро забеременела. Ванька напился и машину разбил, от кодирования отказался и постепенно превратился в её батрака. На дворе, в дополнение к курам, собакам и кошкам, завелась рабочая скотина по имени Ванька, которая каждое утро горланила под окнами «Вась-а-Вась!». Дети так и говорили: «Вот пришёл "Вась-а-Вась». Славик поправлял меня, когда я называла его по имени: «Какой он Ваня! Просто Ванька, другого имени он не заслужил».

Днём Василиса давала ему суп в алюминиевой миске, стакан вина, кусок хлеба и дешёвые сигареты. Вино давали спозаранку, потому что трясутся руки с похмелья. За всё это он стирал, готовил, копал, носил воду, косил и чинил. Другими словами, всё делал для своей барыни.

По пятницам она мыла его в бане и стригла, но на ночь прогоняла из дома, и он ночевал в одном из притонов.

Утро начиналось с «Вась-а-Вась!», а она всё считала, во сколько ей обходится этот Ванька – сколько тысяч в месяц. Частная собственность, как никак. Великая вещь! Мёртвая хватка.

Сработал инстинкт собственницы и русской помещицы. Рядом живут её знакомые, тоже из Питера. Они пригрели бывшего уголовника, вылечили его от алкоголизма и сделали батраком. Он пашет на них, не покладая рук. Богатые. Хозяин программист, продаёт в Питере своим программы, отлично зарабатывает. Василиса берёт с них пример: нашла по интернету няню для своих детей. Первые слова, услышанные мной: «У нас всё есть, только рук не хватает».

Над усадьбой она водрузила огромный царский черно-желто-белый штандарт и с гордым видом выпячивает свой живот с отпрыском новой эпохи и нового статуса боярыни. Мечтает о возрождении Российской Империи и царя. Славик, как маленький барчонок, во всём копирующий мать, указывает, как надо сгребать траву, полоть грядки, подвязывать кусты, а потом уходит смотреть американские мультики. Ольга указывает, как укладывать дрова в печь, и тоже уходит смотреть мультики. Потом они запирают дом, бросив работников на улице. Когда-нибудь и этих новых помещиков тоже раскулачат или сожгут, чтобы освободить место для следующего поколения сталкеров, осваивающих глубокий российский космос.»

– Дина, вы сегодня снова были с детьми в пустом доме? – отвлёкшаяся от стирки Васька еле сдерживала гнев, сжимая кусок хозяйственного мыла. – Я же просила вас не ходить туда, особенно с детьми. Там гнилые полы, обваливаются потолки – да мало ли что! Сейчас змей полно. Детям запрещено подходить к этим развалинам.

Её одолевало желание затолкать кусок мыла Дине в рот и заставить её прожевать и проглотить его.

– Мы осторожненько, – беззаботно ответила «няня». – Для меня эти дома – как музей.

– А в музее вы тоже без спроса прихватываете с собой экспонаты? – Василиса узнала от дочери, что Дина рылась в бумагах умерших стариков и что-то забрала оттуда.

– Да Бог с вами! Это же никому не нужно! Все же умерли.

– Тем более. Мёртвые не могут за себя постоять. Мы же не воруем с кладбища цветы, потому что они не нужны мёртвым.

Васька не без удовольствия представила, как у Дины изо рта и ушей поднимаются и переливаются на свету большие мыльные пузыри...

Неделю прожив за счёт Галицких и вымотав Ваське все нервы, Дина холодно попрощалась, собрала свои вещи и уехала, без разрешения прихватив с собой документы умерших стариков и истории Васькиной и Ивановой жизни, которые она вскоре опубликовала в Интернете под видом авторских рассказов.

Из писем Дины Авдуловой:

«Здравствуйте, М.К.! С большим трудом нашла время для беседы с Вами. Дела плохи, и это ещё мягко сказано. Только природа поддерживает, здешняя благодать: раздолье, аисты, поля, леса, каштаны, ягоды, грибы. Люди здесь – явно лишние. Несколько домов, постепенно сгорающих. Три местных алкаша, хотя выпивают все жители и регулярно. Один толчётся здесь постоянно, он же отец ребёнка. Если бы я знала об этом, не поехала бы. Поэтому она и не написала, а сочинила сказку. Сплошная ложь. Я нужна потому, что дети могут попасть в интернат по сердобольности сельсовета, когда она уедет рожать.

Православия здесь нет. Только покрытые копотью от постоянно горящей лампады иконы и молитва с детьми перед едой. Шоколадная оболочка. Зато средневековое мракобесие: апокалипсические разговоры про зверя с чипами и белого царя. Короче говоря, она застряла в прошлом столетии и мою Россию не понимает и терпеть не может. Из диссидентов с раздутыми представлениями о царизме. Дети неплохие, но могут часами смотреть тупые американские мультики и выдавать нелепые остроты.

Место очень странное. Сегодня копались с Ольгой в двух заброшенных домах. Взяла документы стариков: удостоверение на медаль Жукова и какой-то диплом. Может быть, потом продам кому-нибудь. Руины. Есть крепкие дома, если молодёжь навещает стариков. Есть и такие, кто заживо подыхает. Видела их, жуть полная. Ольга сказала, что чем глуше, тем лучше для её семьи. Хотят отшельничества. Попыталась вразумить её. Ничего не вышло. Старший мальчик, замороченный до нельзя – предводитель, Ольга – на подпевках.

Очень хорошие дороги. Свободных домов полно, но жить одной без помощи – никак. Поэтому Василиса и пригрела алкоголика. И если бы он перестал пить, она создала бы с ним семью, но он не хочет. Ему нравится жить в свободном полёте.

Настроение скверное. Делаю всё через силу. Спасают дети и природа: сад, грядки, прогулки по местным достопримечательностям вроде заброшенной кузни. Мать детей смотрит на меня косо.

Пытаюсь писать чеховским языком, но не всегда получается, глядя на этот быдлятник. У Чехова тоже бы язык к нёбу присох от такого.

Привет от меня С. Передайте, что всё нормально. Писать смогу, наверное, не часто. Если Бог даст, завтра хочу съездить в какой-нибудь новгородский храм, очиститься от захолустной скверны. Пишите по электронной почте. По телефону позвоню сама.»

Интуиция не подвела Василису, впоследствии решившую заглянуть на сетевую страницу Дины. Особенно порадовали её «каштаны», сроду не росшие в Берегах и мытьё в бане «по пятницам». Остальное она оставила без «комментариев», вышла на зады за баню, широко раскрыла рот и кричала букву «А», при этом избивая лопатой для вычищения каменки растущие за баней травяные дебри. Обиднее всего было за деревню, ставшую частью Васьки, которая буквально вросла в Берега.

Василиса не сдавалась и продолжила поиски няни, ведь речь шла о её детях.

В конце концов, к середине июня ей удалось найти и пригласить сердобольную женщину из Петербурга. Ребятишки назвали её «тётя Таня пушистенькая» за вьющиеся волосы. Татьяна, добрая самаритянка, проводившая посты в монастырях, приняла решение на сей раз попоститься в Берегах, помогая Василисе с её «архаровцами». Она привезла с собой огромного старого кота, которого не с кем было оставить.

– Ему недолго осталось, на ладан дышит, бедняга, – Татьяна Михайловна достала кота из корзины и бережно положила его на кровать. – А здесь и похороню его, если придётся.

Новая няня стала для Васьки настоящим даром Божьим. Она понимала нюансы деревенского быта, спокойно относилась к орущему под окнами Ивану, стыдя его и жалея; с детьми поладила с первого дня и помогала, чем могла, по хозяйству. Вечерами она читала с детьми в саду или рассказывала им истории из святоотеческой жизни.

Василиса продолжала «шуршать» в огороде и в хлеву. Уроки она помогала делать старшим, а старшие помогали с «домашкой» младшим брату и сестре.

– Оля, ты из меня какую-то ведьму делаешь! – посетовала Васька, когда дочь пришла к ней с очередной просьбой «нажучить» мелких. – Они и так меня редко видят, а если мы собираемся все вместе, я должна ругать их.

Но кроме Васьки другого авторитета в семье Галицких не имелось. Поэтому – да, приходилось «жучить». Васькина неотложная помощь требовалась каждый раз, когда кто-то из детей болел. Она дезинфицировала, смазывала, бинтовала, заклеивала, натирала, поила молоком с барсучьим жиром, ставила компрессы и горчичники, научилась ставить банки.

Разжившись учебником по парикмахерскому делу, она стригла ребятишек дома. Но всякий раз, когда они выздоравливали, или им не требовался парикмахер, или они с радостными визгами разбирали привезённые ею из райцентра тяжеленные сумки с лакомствами, Василисе казалось, что они снова забывают про неё и перестают замечать сам факт неотступного присутствия матери в их хрупких и неустойчивых жизнёнках.

Особенно часто ей приходилось возиться с Павликом: он много кашлял, и у него часто болели уши. Но козье молоко и еда из своего хозяйства неуклонно делали своё дело: со временем мальчик окреп и перестал хворать. Только Надя (Васька звала её «Татуськой» с раннего детства) продолжала капризничать, мало и неохотно ела, отчего руки и ноги её были тонкими, а глаза большими и пронзительными. Впрочем, Василиса хотя и расстраивалась из-за капризов младшей дочки, но верила, что рано или поздно растущий организм возьмёт своё.

*  *  *

Электричка была заполнена грибниками. По вагонам растекался густой запах хвои, мха, дыма, пота, отсыревшего тряпья, спиртного и бутербродов с дешёвой колбасой.

– Играем в демократию? – шепнул Сева.

– Фу на тебя! – изобразила возмущение Васька. – Совсем недавно и мы такими были. Так что не зазнавайся.

Они возвращались из похода за грибами, который по Васькиной задумке непременно должен был проходить «как у всех».

– Не были мы такими, – Севка выпрямился и уставился в окно. – Мы всегда были другими, как инопланетяне на собственной планете.

– Брось, – его жена неодобрительно покачала головой. – Это тебе после Миланов и Вен так кажется. А здесь всё по-старому, ничего не изменилось, кроме вывесок.

– О том и речь. Погляди на эти развалюхи, – Севка указал на старые деревенские дома вдоль железной дороги. – В городах яблоку негде упасть, а здесь – как на Юпитере. И никому нет дела.

– Это грибные плантации, – попыталась пошутить Василиса.

–Точно, – грустно сказал её муж. – Как в фильме ужасов.

– Надо же иногда «выходить в народ», не то совсем одичаешь, – улыбнулась она.

– Ага. «Будьте проще, Лёня! И люди к вам потянутся. Ногами. Ибо нет ничего проще половой тряпки» – Сева вспомнил роман Юрия Олеши.

– Кроме шуток. Ты не хотел бы старость провести в каком-нибудь захолустье? Деревянная изба, в печке потрескивают поленья – красота! – размечталась его жена.

 – Зимой в тридцатиградусный мороз жопа к сортиру примерзает... – в тон ей продолжал муж. – Вась, ты когда повзрослеешь, а? Вот смотрю я на тебя: серьёзная умная женщина – откуда в твоей голове берутся такие безумные идеи?

– Ты даже не представляешь, сколько их таится в этой светлой, сегодня утром тщательно вымытой, голове! – Васька в этот момент напоминала себя классе этак в пятом. Всегда внимательно наблюдавший за ней, Севка любовался её задором и не мешал жене развлекаться, благо к ним так никто и не подсел.

– Мы бы с тобой развели страусов и продавали их на мясо и перья. Нет и на когти тоже. От покупателей отбоя бы не было!

– Боже мой, Вася, где ты начиталась этой белиберды?

– Есть места, – загадочно ответила она. – Жаль, что страуса доить нельзя, но зато – яйца: из одного яйца – таз яичницы!

Севка не выдержал и расхохотался. Пока другие их однокурсницы тускнели и тосковали, его жена с годами только хорошела и наливалась каким-то внутренним нежным свечением, будто время в ней пустилось вспять к загадочной точке, поставленной ярким маркером, и в глубине этого необъятного времени занималась заря невидимого и необъяснимого.

– Вот только рожать в деревне я бы не рискнула, – вдруг ни с того ни с сего сказала Васька.

– Да нам и так хватит. Мы ведь договорились на Ксюше закругляться?

– Не дрейфь, прорвёмся, – усмехнулась она. – Где наша не пропадала?

– Вась, что с тобой? – Севка пересел на сидение рядом. – Странная ты сегодня. Я тебя ещё такой не видел.

– Рыжий опять достал. Решил до цугундера довести. Прости, Сев, глаза закрываются. Я посплю? – она зевнула, положила голову на его плечо и – отключилась.

*  *  *

– Почему ты Надю «Татуськой» называешь? – стало любопытно Татьяне.

– Она совсем маленькая была, Татьяна Михайловна, и я, когда укачивала её, напевала «та-та та-ту». Она стала повторять слоги за мной. Это были её первые «слова», потому и – «Татуська».

      В июне наступил срок родов. Василиса собрала необходимые вещи и поехала в краснодубскую больницу.

– Я приехала рожать, – объявила она. – Делайте, что хотите, но без ребёнка я отсюда не уеду.

В тот же вечер её накачали родовспомогательными препаратами, и рано утром – началось.

Три акушерки уселись возле окна и, не обращая внимания на роженицу, судачили о своём.

– Я не могу больше терпеть, – сквозь зубы промычала она. – Подойдите кто-нибудь, примите ребёнка, пока он на пол не упал.

Одна акушерка лениво поднялась и подошла. Через несколько минут на свет появилась Ксюша и громко возвестила о своём прибытии.

После грубых манипуляций плохо обученного персонала у Василисы открылось кровотечение, но к счастью само прекратилось.

– Не рожайте больше, – сказали ей. – Иначе в другой раз придётся вас всем миром спасать.

Васька не стала возражать.

Ребёнок родился здоровым.

Вечером из-под окон до неё донёсся голос Ваньки, вопившего во всю глотку: «Вась, а Вась». Она поднялась, подошла к окну, закрыла форточку и наглухо задёрнула занавески.

Через неделю Василиса запеленала Ксюшу, положила её в нарядный «конверт» с рюшами и бантами, вызвала такси и уехала домой в Берега.

Провожали её медсёстры и санитарки.

– А где мужик-то?

– Нет мужика, – спокойно ответила Васька.

– А родители?

– И родителей нет, – просияла она.

– Обалдеть! И пятый ребёнок? На таких вот женщинах мир и держится, – покивали провожавшие.

– Мама, какую красивую куклу ты привезла! – воскликнула Надя.

– Это не кукла, это твоя сестрёнка Ксюша, – объяснила Василиса и занесла младенца в дом.

Татьяна согласилась пробыть у них ещё пару недель, пока Васька не восстановится окончательно.

«Припёрся» Рыжий – как всегда, вдугаря.

– На радостях? – она еле сдерживалась, чтобы не садануть его по красному опухшему лицу.

– А как же, мамуль? Дочка у меня родилась!

– Не у тебя, а у нас, – поправила Васька. – Протрезвеешь, покажу, а сейчас проваливай отсюда. Глаза б мои тебя не видели!

Иван протрезвел через месяц. Рассмотрев лицо дочери – маленькую копию своего лица – он только тогда поверил, что Ксения – его дочь.

*  *  *

 – Можешь себе представить: эту немку с пышными формами утвердили на роль Виолетты! – Сева яростно размахивал нотным листом. – Нет, у неё изумительное колоратурное сопрано, но фигура, фигура!.. – он не мог подобрать слов.

– Мда, для финала, где Виолетта умирает в нищете, не очень ...

Всеволода пригласили дирижёром-постановщиком в Ла Скала.

– А кто Альфред?

– Поляк какой-то. Немного староват, но сойдёт. Но она! Она! И мне намекнули, что постановка должна быть современной. Понимаешь, что это означает?

– Кавалеры в трусах и галстуках, а дамы – в купальниках? – Василиса понимающе взглянула на мужа. – Я тебе сочувствую. Может, откажешься?

– Скорей всего. Такую оперу! Такую оперу в цирк хотят превратить!

– Пап, ты выйдешь с собакиным? – в кабинет заглянула Оля.

– Папа занят, – ответила за мужа Васька.

– Он всегда занят, – недовольно буркнула Ольга, но покорно скрылась за дверью.

– Ты бы сходил как-нибудь прогуляться с ребятами?

– Позже, сейчас у меня в голове только «Травиата». Точнее план по спасению от этой заранее обречённой на провал авантюры.

– Если не поедешь в Милан, чем займёшься?

– Буду гулять с собакиным, – усмехнулся Всеволод. – Что слышно по поводу твоего саундтрека? Когда результаты?

– На днях должны быть. По крайней мере, обещали.

– Уверен, что ты выиграешь конкурс. Американцы отдают предпочтение креативу, а у тебя он – в чистом виде.

– Отдают предпочтение деньгам и связям, – проворчала Васька. – Но я надеюсь. Кстати, хочу тебя обрадовать: наша школа получила правительственную премию.

– Школа или ты? – уточнил Сева, зная скромность жены.

– Ну, хорошо: я. Доволен? – смутилась Василиса.

– А раз ты, то это обстоятельство в корне меняет дело! – воскликнул он, обхватил её за талию и закружил по комнате.

– Libiamo, libiamo ne'lieti calici che la bellezza infiora... – пел Севка, и голос его ещё долго звучал в окутавшем Василису тумане.

*  *  *

Первое время Васька оставалась дома, заботясь о младенце и перестраивая быт под нового требовательного члена семьи. Оформляя свидетельство о рождении, в графе «отец» она поставила прочерк и назвала дочь Ксенией Александровной Галицкой – надежда на чудесное исцеление Ивана почти испарилась.

Крестьянское хозяйство требовало новых жертв, и очень скоро Васька была вынуждена перевести малышку на бутылочки и молочные смеси, пропадая то на пашне, то в огороде или на пастбище целыми днями.

– Не могу, – жаловалась она Татьяне, – не могу каждые пару часов бежать домой и отмываться от земли.

А земля в деревне – что хлеб. Она повсюду с тобой, проникая в тело и выходя с потом и кровью обратно.

Ванька снова пил и однажды чуть не опрокинул коляску, с которой ходили по улице Ольга и мелкие. Пришлось держать Ксюшу в саду в укромном яблоневом уголке под неусыпным присмотром Татьяны.

Васька со штыковой лопатой прибиралась на детской площадке, построенной собственными руками рядом с на ладан дышащим дощатым гаражом напротив дома.

– Вась, а Вась! – пьяный Ванька, с громким сопением выбравшийся из высокого бурьяна, покачивался у гаража, как кобра переросток. – Дай дочь подержать!

– Вали отсюда, – на автомате откликнулась Василиса, энергично выкорчёвывая разросшийся лопух рядом с песочницей. – Не то ребёнка разбудишь.

– Пускай проснётся! Батька её пришёл!

– Вали, говорю! – Васька закончила с лопухом и подошла к гаражу с лопатой наперевес. – Или башку проломлю твою тупую.

– Ребёнка не даёшь?! – Ванька пошатнулся и свалился на траву. – А я украду!

– Чего-чего? – Васька отставила лопату и упёрлась руками в бока. – Что ты сделаешь?

Лицо её постепенно наливалось кровью, а пальцы сжимались в кулаки.

– Украду! – Рыжий пытался встать, но каждая попытка заканчивалась новым приземлением.

Васька в одну секунду взвилась, схватила лопату и подскочила к барахтающемуся в траве Рыжему. С размаху поставив одну ногу в кирзовом сапоге Рыбаку на грудь, она приставила сверкающее лезвие лопаты к Ванькиной шее. Лицо её, в тот момент и так багровое от гнева, потемнело от захлестнувшей ярости. Рыжий попробовал вяло брыкаться одними ногами, но глядя на бешенное выражение Васькиной физиономии, оставил безуспешные попытки высвободиться. Однако, его телодвижения под острым лезвием лопаты, с которой небольшими комьями отваливалась налипшая земля, возымели-таки результат: из пореза на шее показалась тонкая струйка обжегшей Васькин взгляд «ослепительно яркой» крови...

– Слушай сюда, Иван, – Василиса недобро сверкнула глазами и всем весом приналегла на свою ногу, прижавшую Ваньку к земле. Голос её был спокойным и холодным. – Если ты что-то такое выкинешь, я найду тебя и сверну тебе шею. Уразумел?

– Уруза... – .баный в рот, мамуль, я выговорить не могу. Дышать нечем. Отпусти, миленькая! Спьяну п.зданул. Богом клянусь, родненькая!

Васька смотрела на него в упор, и на лице её постепенно проступало, возвращаясь, нечто человеческое.

– Ладно. Живи, – после некоторых раздумий прошипела она, нехотя убирая лопату от Ванькиного горла и отступая на шаг назад. – Но запомни: подойдёшь к моим детям – я тебя из-под земли достану! Пожалеешь, что раньше не сдох!

Ваньке удалось встать. Он начал икать от испуга. Ухватившись за гараж и не обращая внимания на стекающую по шее кровь, он пошатывался и серьёзно, как будто и вправду что-то понимал, глядел на Василису.

– Мам... За что ты меня?... Как Тузик грелку...

Затем махнул рукой и, с трудом удерживая вертикальное положение, побрёл к дому Кощея.

«Котяра» Татьяны таки «склеил ласты», и его торжественно проводили «на радугу», похоронив под яблоней.

– На следующий год будут сладкие яблоки, – грустно сказала Татьяна. – Яблони любят дохлятину. А вишни и сливы – железо.

– Агась, я под них пустые консервные банки закапываю, – подхватила разговор Васька. – Толенька Клепиков советовал старые гвозди в стволы забивать, но это, по-моему, чересчур.

– Да уж, – Татьяна печально смотрела на свежую могилу кота. – Как премудро всё в природе устроено: одно умирает и даёт силы для жизни другого. Потом расскажешь, какие яблоки это дерево принесёт. Не знаю, как и уезжать-то от вас. Этот Ванька всю жизнь вам отравляет. Как ты без меня за всеми уследишь?

– Не знаю, Татьяна Михайловна, – честно призналась Василиса. – Но я кое-что придумала. Завтра поеду в Новгород.

Из Новгорода Василиса привезла манеж для Ксюши и пневматическую винтовку с максимально усиленной пружиной.

Потренировавшись на пустых консервных банках, развешанных на заднем заборе, она научила стрелять и Славика, а потом приобрела ещё одну, большую, собаку, чтобы та охраняла передний двор.

Рыжий, под оглушительный собачий лай не прекращавший попытки вломиться на участок или в дом, получив свинца, который, впрочем, не нанёс ему особого вреда, поутих и скрепя сердце Василиса проводила Татьяну в Петербург.

У всех прибавилось забот, а материнское счастье от прижатого к груди младенца Васька испытывала лишь ночами, вскакивая каждые несколько часов, чтобы покормить и переодеть Ксюшу.

Купали малышку вечерами в ванночке на обеденном столе, хорошо протопив печку даже в тёплую погоду.

Несмотря на роды, Васька успела за лето накосить сена для животных и самостоятельно окучить на лошади картошку, после чего неподвижно лежала на траве и слушала, как тяжело и натужно ухает её сердце, готовое выпрыгнуть из груди и «пойти начистить морду рыжему уроду».

Но, несмотря на все старания, урожай на пашне получился жалким.

– Лариса! – Ванька был уверен, что Яга сглазила пашню. – Видел я её прошлой осенью: после сбора картошки, она стояла на краю твоего картофельника с какой-то бумажкой. Не иначе, как украла заговоры моей матки – её тетрадку так и не нашли ведь.

Василиса поверила. В глуши, где сам воздух был исполнен таинственности и исконного природного колдовства, могло ещё и не то произойти.

Пришлось закупать картошку на рынке, и её прямо в мешках доставили Василисе на дом.

В сентябре Васька с Машенькой собрали по несколько вёдер клюквы на болотах – кому знать лес, как ни «Кикиморе»?

– Тёть Маш, подождите! – Васька отстала от ловко пробирающейся между болотными кочками пожилой женщины. Достав из кармана рюкзака пригоршню конфет, она положила их на поваленную берёзу.

– Это для хозяина леса, – объяснила она Машеньке.

– Правильно, – удивилась та. – Кто надоумил?

– Сама догадалась. Всегда так делаю.

– То-то у тебя грибы и ягоды на тропе не переводятся, – прошептала «Кикимора». – Ты говори потише – не ровен час василиска разбудишь.

– Какого василиска? – Вася послушно перешла на шёпот.

– Как какого? Родственника твого. Самого что ни на есть живого, настоящего. Здесь их полно: с красным хохолком спереди, голова петушиная, а тело – как у змеи. Только маленькие они у нас тут, хилые, не вырастают, как положено, – витаминов солнечных им, видать, не хватает... – Машенька сочувственно покачала головой и, словно не замечая Василисиного изумления, осторожно засеменила вперёд...

А в октябре заболела Ксюша – ребятишки привезли из школы сезонный грипп. Обычный вирусный кашель перешёл в воспаление лёгких.

– Ребёнка надо в больницу, – сказала ей врач «Скорой», приехавшей на вызов через пару часов на видавшем виды «козелке».

Пришлось снова вызывать Татьяну Михайловну, чтобы она сменила Василису и побыла с Ксюшей в больнице.

Два раза в неделю Васька моталась в райцентр, гружённая свежим бельём, едой, обогревателями, кипятильником и ещё Бог знает чем, потому что в больнице не было ничего, даже специальной жидкости для разведения антибиотиков.

Через месяц малышку выписали. Татьяна снова вернулась в Питер, и Галицкие начали готовиться к зимовью.

Васька окопала баню, законопатила щели между брёвнами свежим мохом из леса, обшарила весь участок на предмет брошенного («забытого») рабочего инвентаря, вставила и заклеила вторые рамы в тех окнах, где не было стеклопакетов.

С рождения Ксюши Рыжий так ни разу и не побывал в доме из-за непрекращающегося запоя.

Зимой малышка снова заболела, и на этот раз Василиса отправила с ней Ольгу, а сама «каталась» в больницу через день, снабжая своих девчонок всем необходимым.

Ксюша поправилась, и семья вошла в уже привычный ритм деревенской зимы: рыть снег, скалывать лёд с колодца, носить дрова, топить печи и баню, принимать окот у коз и овец.

Васька стала поить подрастающую Ксюшу гранатовым соком – спасибо петербургскому благодетелю, не оставлявшему Галицких своей заботой и помощью – и здоровье девочки пошло на лад.

Рыжего Василиса гоняла от дома, перестала давать ему на опохмел и в один прекрасный солнечный декабрьский день он ушёл из деревни. Говорили, что пустился по окрестным поселениям в поисках «бухла» и халявы, поскольку в Берегах его уже выпроваживали отовсюду.

*  *  *

На встречу Нового года в Вене собралось всё семейство: из Нью-Йорка приехали Севины мать с дедом и брат; Василиса прилетела из Петербурга со всеми детьми и их няней; из Германии прибыли Васины мать с отчимом и Юлька со вторым мужем и двумя сыновьями.

В сам праздник Всеволод дирижировал Венским филармоническим оркестром, а потом решили устроить « посиделки», как выражалась Вася.

Для семейного вечера арендовали ресторан в центре города, и Васька отдавала последние распоряжения метрдотелю.

Наконец, все расселись за столами и приступили к ужину.

– Первый тост за виновника нашего торжества: за Новый две тысячи девятый год! – Севин дед выглядел «бодрячком», несмотря на весьма преклонный возраст. – Ура!

– Я хочу поднять бокал за моего сына. Сева, ты превзошёл самые смелые мои ожидания и не только мои, – его мать выглядела взволнованной. – Пускай с тобой всегда будут рядом твои близкие, твоя жена и дети, – она обвела взглядом Василису и своих пятерых внуков, – и музыка, музыка, музыка! Новых тебе достижений и побед, сынок!

Васька зааплодировала и к ней присоединились остальные.

Слово взял Всеволод.

– Спасибо, мама. Благодарю всех собравшихся.

– Что так официально? Мы же не в английском парламенте, – вставил слово Юлькин муж, урождённый киевлянин.

Все засмеялись.

– Да-да, конечно, – улыбнулся Сева. – Но я хотел сказать не об этом, – он словно бы засмущался, – а о том, что никаких званий, премий и медалей – ничего бы этого не случилось, если б ни Василиса.

Василиса сделала протестующий жест.

– Пускай говорит, – вмешалась её мать, с самодовольным видом покачивая ногой на ноге.

– Да-да, Василиса Прекрасная и Премудрая, – не обращая внимания на тёщу, Всеволод повернулся к жене и смотрел ей прямо в глаза. – Помнишь, как при нашем знакомстве я спросил тебя, какая ты Василиса?

Вася кивнула, и глаза её повлажнели.

– Я тогда был полным идиотом, – виновато улыбнулся он. – Но каким-то чудом ты рассмотрела в том идиоте и дирижёра, и своего будущего мужа.

Гости снова зааплодировали.

 – Так вот, за годы твоего, без преувеличения, самоотверженного служения нашему браку, я, наконец, понял, какая ты Василиса.

Он выдержал паузу и торжественно произнёс:

– Ты – моя Василиса. Василиса Отумвинд!

– Спасибо тебе, – прошептал он, когда Васька обняла его под общие аплодисменты.

 – Горько! – крикнул Васин отчим.

Вася окончательно засмущалась:

– В другой раз, папа.

– У нас корова не доена, – шепнула она обнимающему её Севке и подтянула одеяло повыше.

*  *  *

А в феврале Рыжий снова предстал пред очами Василисы.

– Боже, Ваня, где ж ты так вывозился весь? А Сашина куртка?

Ванька опустил глаза.

– И её пропил? Денег – нет, – Васька уже было повернулась к нему спиной, посчитав, что разговаривать больше не о чем.

– Я согласен, – тихо произнёс Рыжий.

– На что ты согласен? – Васька навострила уши.

– На эту, как её там, ну эту. Кодировку.

– Правда? Или придумал на ходу?

– Правда. Устал я. Пожить по-людски хочу.

Ванька выглядел, как побитая собака, но лицо его выражало решимость.

– Ладно, – Васька обрадовалась, но вида не показала.

Она пустила его во двор и обыскала с головы до пят, похлопывая по бокам и штанинам – он не раз обманывал её, пронося в дом бутылку под полой.

– Ох, – поморщился он от боли.

– Иди на кухню и разденься. Осмотрю тебя.

Ванькино тело было почти сплошь синим от побоев.

– Кто это тебя так?

– Мужики по пьяни.

– Так и окочуриться недолго, – она смазала синяки йодом и сунула Рыжему его вонючие тряпки. – Одевайся! Придётся баню топить. В таком виде я тебя не пущу. Ещё заразу детям принесёшь.

Она осмотрела его голову.

– Хоть вшей нет, слава Богу!

Василиса накормила его и напоила крепким чаем.

– Полегчало?

– Мне б стопку... Вась... У тебя одеколон есть?

– Пошёл ты! – Васька нахмурилась. – Поможешь с баней?

Она вымыла его, переодела в чистое и пустила в комнаты.

– Какая большая уже, – Ванька взял на руки Ксюшу.

– Скоро станет взрослой, а ты и не заметишь, папаша хренов.

– Не надо, Вась, – Ванька как будто чувствовал себя виноватым.

Через неделю, пока он не запил по новой, Василиса повезла его в Питер. Остановились у Татьяны Михайловны.

– Ванёк! Глазам своим не верю! – сияющая Татьяна встретила их у порога. – Так, значит, ты надумал стать обратно человеком?

Трезвый Иван был стеснительным, скромным и ранимым. Васька с удивлением изучала его, пытаясь понять, тот ли он «зверидла», которого она совсем недавно готова была изрубить на кусочки.

Ванька трусил перед процедурой, но, подбадриваемый обеими женщинами, пошёл. Васька ждала его на улице.

До этого она поговорила со специалистом по телефону: кодировка на полгода; если выпьет, начнутся неприятные явления со здоровьем вплоть до смерти. Через полгода приехать снова и потом ещё пару раз для закрепления.

«Но он должен сам хотеть излечиться, Василиса. Если это только ваше желание, а не его, ничего не получится».

Взволнованная физиономия Рыбака нарисовалась в дверях. Кровь прилила к лицу, и Ванька напоминал помидор.

– Чего смешного? – буркнул он.

– Да физия у тебя...

Васька не стала уточнять, чтобы не смущать и без того растерянного мужика.

– Как прошло? Страшно было?

– Нормально, – Ванька будто злился. На себя, на Ваську, на «колдуна», на весь мир.

Остаток зимы прошёл почти идеально. Только Иван стал раздражительным и предпочитал уходить с головой в работу, чтобы ни с кем не разговаривать. Впрочем, с Василисой и детьми он позволял себе немного расслабиться, шутил и смешил всех.

Он забил несколько овец на мясо, и на задах стали появляться волчьи следы – Васька сама их видела. Волки, учуявшие запах свежего мяса и крови, крутились около бани, но дальше пашни не заходили.

После половодья Иван занялся строительством. У дома появился длинный навес со скамейками и столом; у бани – дровяник.

Привезли из райцентра насос и шланги, и Галицкие получили воду для стирок и помывок – Иван разобрал от хлама старый сруб колодца перед Васиным домом и оградил его, чтобы дети ненароком не свалились.

Во дворе Рыбак построил летний душ и принялся за небольшой домик за задним забором, где у бригадира раньше была прачечная: вынес оттуда мусор и битый кирпич от печки, провёл электричество. Теперь Васька могла не стирать перед домом, спуская мыльную воду под грядки.

Все радовались заново рождённому Ивану. Чтобы наградить его, Васька подарила ему мотоцикл.

– Вань, а всё-таки почему ты пил, а? – прислонилась к его плечу Васька, сидя рядом на скамье у дома. – Неужели и правда жить не хотелось?

– Да наврал я тебе, – Иван продолжал смотреть перед собой. – Жить-то оно завсегда охота, а работать – нет. Я своё в совхозе отбатрачил. Хватит с меня.

– Ты типа «на пенсию» вышел что ли?

– Хитрая ты, Васька, – глянул он искоса, – вечно в душу залазишь.

Рыбак вспахал пашню, посадили картошку в надежде, что заклятие Яги перестало действовать. Васька попросила распахать и целину с другой стороны тропинки в баню. Там получалось около десяти борозд, где она посадила капусту.

Василиса, окрылённая Ваниной «завязкой», решила расширить хозяйство: взяла бычка, корову, уток, и пару поросят. Бычка – чтобы вырастить и сдать обратно за плату за привес, а поросят – на мясо. Коровье молоко Васька рассчитывала продавать деревенским и возить на рынок в Краснодуб.

Но не прошло и месяца, как Ольга накормила поросят желудями, и поросята издохли – Яга посоветовала ей.

– Да пошутила я, – оправдывалась Лариса перед Василисой. – А они взаправду дали желудей.

Деревенских «задавила жаба» и молоко у Васьки никто покупать не стал – брали пакеты в автолавке и посмеивались. Но она не унывала, научилась делать домашний сыр и мороженое, и кормила кур и собак с кошками оставшимся творогом.

Началась косьба. Мало-помалу Ванькин страх стал ослабевать: то тут стопочку пропустит, то там примет «на посошок». А на Ксюшин годик он напился до таких «чертей», что даже Василиса, видевшая его во всех ипостасях, испугалась и вызвала на подмогу «шерифа».

– Сука! – орал пробравшийся в сад Рыжий. – Я двери подопру, чтоб вы не вышли, и дом сожгу!

Ванька, дошедший до финальной стадии алкогольного буйства, даже не попытался сбежать, когда подъехал Горыныч.

Тот свистнул Кощея, и они вместе выпроводили из сада Галицких упирающегося и отбивающегося Рыжего.

– Закодировала?! – изумился Дэн Джо. – Это звиздец какой-то! Если он сорвался, то теперь ещё тошнее станет. Вася, я ж тебе сколько раз повторял: не будет с этого придурка никакого толка. А ты всё возишься с ним, деньги на него тратишь. Да ладно бы деньги – ты жизнь свою гробишь из-за него! Неужели всё-таки любовь?

– Не знаю, Дэни, – чуть не расплакалась Васька. – Наверное.

– Ну, тогда ты самое раскозлиное козлище выбрала!

Он зычно сплюнул на обочину.

Васька промолчала. Потом спросила:

– Можешь его посадить?

– Ты серьёзно? – Дэн внимательно глянул на неё. – Это ж тебе не цацки-пецки какие-нибудь. Ты подумай хорошенько. Нет, я-то давно тебе предлагал избавиться от этого чудовища. Да только ты его то гонишь, то обратно приваживаешь. Любовь, – он издевательски усмехнулся, – штука злая. Ты уж выбери что-то одно. И тогда позвони мне.

 За лето намучившись с пьяным Ванькой, Василиса поняла, что дальше так продолжаться не может.

 – Я созрела, Дэн.

Он приехал и отвёз её в лес.

– На что ты готова, чтобы избавиться от него?

– На всё. Я уже сама себя боюсь, понимаешь? Боюсь, что не выдержу и грохну его, как псину позорную.

– Я-то понимаю, а понимаешь ли ты?

– Выбор небольшой: либо он так или иначе прикончит нас, либо – мы его. Уж лучше закрыть от греха подальше.

– Лады. Тогда сделаем так. Звони ментам и скажи, что у тебя деньги пропали. Тысяч шесть, иначе они заниматься не станут. Дави на то, что у тебя дети. Скажешь, что видела, как он деньги взял. Я подтвержу. И смотри, дороги назад не будет, или мы с тобой вместо него сядем.

Если признать, что в людях независимо друг от друга действуют две совершенно противоположные природы: животная и ангельская, в тот момент Василиса каким-то неимоверным усилием воли объединила их в один неудержимый порыв. Проще говоря, её ангел отрастил зубы и когти и накинулся на своего мучителя. Василиса ещё раз всё обдумала и сделала, как велел «шериф».

Ванька «сел».

Отправили его на зону для «первоходов». Васька узнала об этом из его письма, написанного школярским почерком с дикими грамматическими ошибками. Письму она удивилась – Ванька был смышлёным и не мог ни «дотумкать», с чей подачи он оказался на нарах. Себя она не выгораживала, понимая что сотворила, но безопасность детей была для неё несоизмеримо важнее: важнее собственного тела, которое насиловали и били, возможно, даже важнее собственной души и уж тем более важнее Рыжего, спасение которого больше было ей не под силу. Впрочем, её совесть напоминала о себе, а после Ванькиного письма, пестрящего новыми обещаниями бросить пить, она вновь пожалела его и поверила, что уж после зоны «он точно изменится». Написала ему в ответ, что прощает и сама просит прощения.

Осенью ей стало совсем тяжело. Пришлось продать животных, оставив от всей скотины только коз. Жеребёнок уже вырос в ретивого необъезженного жеребца, а с Манькой Василиса боялась потерять последнее здоровье, да и сена на зиму не было – из-за Рыбака сорвался покос. Лошадей купила цыганка из райцентра, а конские «примочки» Василиса продала через газету. Бычка она сдала с солидным привесом, а корову продала на мясо зимой.

Деревня наблюдала из окон за подвешенной на берёзовом суку, истекающей кровью животиной. Никто не вышел.

– Сволочи они, – сказал Денисыч. – «Жаба» их задавила, вот и не брали у тебя молоко. Тут ведь как: если у кого корова и лошадь, тот кулак. А раз кулак – то и сжечь могут. Зависть тут – чёрная. Сами не живут и другим не дают, потому всё и вымирает. Корова-то –кормилица, жаль. Всё ты своему Ваньке на блюдечке с голубой каёмочкой принесла. Мог бы семью кормить и жить по-людски: пахать по дворам на кобыле, молоко продавать в Краснодубе. Овец на шерсть и мясо разводить – здесь они очень ценятся. А он всё профукал, пропил, тьфу! Овец-то тоже продала?

– Ну, а как ещё, дядь Серёж? Куда мне такая отара? Славик балбес, ему бы только в компьютерные игрушки играться и телек смотреть. Павлик ещё маленький... Кроме меня некому их даже выводить и заводить, а сена сколько надо! Отрубей! Да и забивать скотину я не могу – кишка тонка. Барбос-то мой одноглазенький как вырос – самый крупный баран был у меня. Так и ходил всю дорогу по пятам, как собака. Продала. И тоже цыгану. Романом звать. Коз оставила из-за молока. Да куриц. Раскулачили меня Берега, – горько усмехнулась Вася.

– Так и я об этом: сво-ло-чи! – Денисыч укоризненно помотал головой и потряс кулаком перед невидимыми зрителями.

– А где Натаха? – неожиданно спохватилась Васька. – Давненько она с косой по деревне не блындала.

– Так ты не знаешь? В тюрьме она. Летом в Краснодубе что-то отчудила и отъехала обратно на зону. Там у неё дом родной, а здесь она жить не хочет и не умеет. Уж не в первый раз: выйдет, отопьётся-нагуляется и айда обратно – за решётку!

     Зима. Тёмная, вьюжная, страшная. Когда почти пустая деревня выходит на орбиту смерти и любая вещь, которая вчера преданно служила, норовит убить или хотя бы покалечить: оторвавшая на ветру доска с торчащим ржавым гвоздём или колодец, обросший льдом... Васька жалела соседей: поливала колодезный нарост кипятком, скалывала, посыпала солью, песком и золой. Иногда к ней на помощь приходил Денсыч.

На несколько недель отключилось электричество. По вечерам Васька и Денисыч прогуливались по деревне с фонариками, прикреплёнными к резинкам, надетым на лоб, словно мир ушёл под землю и весь мир погрузился в огромную бездонную шахту.

Василиса научилась печь ржаной хлеб в русской печи, благо запасы муки она всегда приберегала на «чёрный день». Ничего вкуснее того хлеба она в жизни не пробовала.

Васька смотрела из окна на деревья, занесённые снегом...

В кромешной темноте и тишине, они не двигались, и в узорах их заснежённых ветвей она смутно различала искривлённые белые лица мимов в гриме. Мимы что-то пытались сказать ей, о чём-то предупредить, но она не могла понять их язык и боялась, что они пришли за ней и что старые деревянные стены не смогут долго удерживать их с внешней стороны дома.

Потом налетал откуда-то взявшийся ветер, и лица ссыпались на дорогу, обнажая тёмные скулы пустоты.

В январе схоронили Вениамина. Его кота забрал Денисыч, тяжело переживавший гибель одного из немногочисленных своих друзей в Берегах. Нашли дядю Веню в его доме ничком лежащим возле кровати – видно, дойти не успел. Помылся в бане, «хлопнул» баночку пивка, а потом – Бог его знает, что произошло, только на лице у старика застыла жуткая гримаса. Денисыч и тот смотреть не смог. Вынесли окоченевшее тело только через неделю, когда Сергей забеспокоился, что свет в Вениаминовых окнах не горит.

– Не могу забыть, как он ходил по улице взад-вперёд, всё кота своего искал: «Барсик, Барсик!», – жаловался Денисыч.

Ванька продолжал писать слёзные письма: «миленькая, родненькая, жёнка ненаглядная» и прочие «Богом клянусь». Васька не выдержала и отправилась к нему, оставив детей под присмотром Денисыча.

Зона, пускай в ней собрались лишь одни впервые осужденные, всё равно зона. Досмотры, колючая проволока, решётки и общая атмосфера произвели на Ваську гнетущее впечатление, но через четыре месяца она приехала снова, на этот раз взяв с собой побольше еды.

Трезвый Иван снова показался ей незнакомцем. Его милая застенчивость и мольбы с прижатой к сердцу рукой не могли не тронуть её сердце, и в июне две тысячи десятого она вышла замуж за Рыжего прямо на зоне, купив кольца и оформив все полагающиеся документы.

– Если обманешь, разведусь, – пообещала она Рыбакову.

На радостях молодым разрешили недельную «свиданку». Потом Васька написала ходатайство, чтобы её мужу заменили срок на условно–досрочное – мол, детей у нас пятеро, да как в деревне без мужика, и шестерёнки системы завертелись в сторону Ванькиного освобождения.

Продолжая работу в Нете, Василиса познакомилась с Малкиными – супружеской четой из Москвы, оставившей постылый город и переехавшей под Суздаль в большое село с храмом и святым источником. Слово за слово, Малкины узнали о Васькиных мытарствах и тоже стали помогать ей средствами – они были весьма состоятельными людьми и сами растили четверых детей.

С их помощью Василиса смогла позволить себе синтезатор и возобновила занятия музыкой. Она сочиняла песни, записывала их и выкладывала на литературном сайте. Деятельность Василисы привлекла внимание, и её стихи опубликовали сначала в Новгороде, а потом и в Петербурге.

Летом дочь и внуков навестила мать Васьки, вынужденная оформлять свою российскую пенсию по требованию немецких социальных инстанций. Пробыв в Берегах неделю, мать подкинула Ваське деньжат и уехала с твёрдым убеждением, что «хуже Берегов места в этом мире – нет».

– Ты всё-таки написала бы в немецкое консульство? – вопросительно взглянула на Ваську её мать. – Мне недавно сон приснился, что я открываю дверь, а там ты стоишь и говоришь: «Привет, мамуль!» и улыбаешься...

Василиса в сны верила, и не сомневалась, что Господь в курсе её доверия к ночным видениям, а потому заставила себя написать текст, в котором, как на духу, обрисовала свою с детьми аховую ситуацию и попросила о помощи, если таковая возможна. Через месяц ей ответили. Дрожащими руками открыв конверт, Васька развернула бланк консульства, где вежливо и благожелательно сообщалось, что рассмотрев её положение, немцы нашли возможность для возвращения в Германию семьи Галицких. Ваську приглашали в консульство для подачи необходимых бумаг и оплаты будущих виз. «Слава тебе, Боже наш, слава Тебе!» – вслух пропела Василиса.

В консульстве Васе вернули немецкие паспорта её детей и извинились за «российских коллег». Очень скоро формальности были улажены , и наступило ожидание .

– Это может продлиться год или два. Не меняйте номер телефона – мы позвоним вам, когда придёт разрешение.

В тот год лето стояло жаркое, началась засуха. В деревне купаться было негде, и Васька приволокла из райцентра большой надувной бассейн, который поставили посреди сада и наполняли водой из ближнего колодца, пока тот не пересох. А потом пришлось носить воду из дальнего колодца – по пятьдесят вёдер, но Ваське тут уже помогал Славик.

Осенью позвонила корреспондент местной газеты и попросила у Васьки интервью – прочитала стихи Галицкой в новгородском журнале. Вася согласилась, и в районной газете появился большая статья о ней. То ли та статья подвигла Василису, то ли просто время подошло, но она серьёзно занялась стихосложением, распределяя свободное время между детьми, учебниками и чтением, чтением, чтением... Не упускала она и возможности позаниматься со своими ребятишками: разучивала и пела с ними песни, которые им полюбились из мультфильмов и не только.

Ванька написал, что его скоро отпустят.

«В последний раз!» – пообещала себе Васька и выслала деньги, чтобы Иван мог добраться до Берегов. Так он ей сказал, хотя на самом деле средства на билеты до дома выдавало государство.

В октябре, без предупреждения, он заявился в деревню пьяный в «хламотень» и без обручального кольца – пропил по дороге.

Васька кольцо выкупила, вернула ему, но на второй раз – плюнула и засела за письма в областное УВД, чтобы Рыжего «загнали» обратно на зону.

Развод оформила быстро – помогла судимость мужа.

В деревню прибыла делегация из области и стали расспрашивать, как Рыжий себя ведёт на УДО. Деревенские подтвердили, что «пьёт, как собака» и прохода Галицкой не даёт, и что милиция в Берега через день приезжает, чтобы его утихомиривать.

Ваньку опять отправили на зону – на сей раз (постарался областной начальник, которому рассказали про «красавицу и чудовище» – так их с Рыжим на районе прозвали) куда-то в Вологодскую область, подальше от «ох, уж этой Галицкой!».

Пережив холодную и снежную зиму с морозами за минус тридцать восемь, весной Василиса продала дом и с помощью Малкиных переехала с детьми в село Сосновка недалеко от Суздаля, на границе Ивановской и Владимирской областей.

Дом продали питерским, которые поселили там престарелую женщину, а на лето собирались приезжать всей семьёй с маленькой девочкой, ровесницей Ксюши.

Из всех деревенских Василиса попрощалась только с Денисычем. «Шерифу» не позвонила даже.

Галицкие со слезами прощались с домом. Их горе было настолько естественным и искренним, что новые жильцы тоже прослезились и долго-долго махали вслед отъезжающим машинам, стоя посреди «дороги в небо» – так Василиса окрестила единственную, упирающуюся в горизонт, улицу в Берегах.

     В Сосновке они месяц гостили у Малкиных и успели надоесть хозяевам. Васька оформила материнский капитал, изрядно вложился старший Малкин, и у Галицких появился зимний дом под Суздалем.

Земли было намного меньше, чем в Берегах, зато в селе стоял действующий каменный храм, были школа и детский садик, а также магазин и медпункт. Работал там и совхоз, а неподалёку – лесопилка. На краю села возвышалась часовня из красного кирпича и бил святой Богородичный источник, на котором отец Димитрий регулярно служил молебны. Там же, среди высокой цветущей травы, темнел небольшой лесной пруд. Село окружали леса, и местные жители за тёплое время года зарабатывали на продаже ягод и грибов так, что хватало до следующего лета. В совхозе в те годы дояркам платили три с половиной тысячи рублей – это когда в столице средняя заработная плата составляла пятьдесят тысяч.

Храм с изготовленным на пожертвования Малкиных новым иконостасом пустовал в будни, и Вася частенько заходила в него, чтобы побыть наедине со своими мыслями и тревогами. Она часто возвращалась к уверенности Галицкого в «безблагодатности Московской Патриархии» и сравнивала свои ощущения с его утверждением. В храме, мирно дремлющем в самом центре России, она всем своим сердцем чуяла тот нежный сквознячок святости, с которым впервые познакомилась в Леснинском монастыре при встрече с архиепископом Амвросием.

«Бог не в юрисдикциях, не в географии, даже не в догматах, – размышляла Василиса. – Бог в людях! И где есть хотя бы пара человек, верующих в Него искренне, Он тоже среди них. Бог – живой!», – сделала она ошеломляющее открытие. Снова пришла на память проповедь Леснинского пастыря. «Если ангел сослужил тому батюшке, который Символ Веры читал неправильно, то как можно быть уверенным, что ангелы не сослужат в русских храмах?».

На её счастье отец Димитрий был монархистом, и возвращение Галицких в церковь прошло мягко во всех отношениях.

Для Васьки почитание святого Царя-великомученика стало мерилом истинной веры, где она отождествляла ту, потерянную Россию с одним человеком, безропотно пожертвовавшим собой и своей семьёй за многострадальное Отечество.

Особенно Василису порадовали поездки с другими прихожанами в храм на Нерли, Боголюбский монастырь и Суздаль.

Галицких приняли радушно. Всем миром таскали им овощи и фрукты, разрешили выкосить хороший участок для коз, которых тут же приобрела Вася. И тогда произошла любопытная, но характерная для Василисы Галицкой история.

На покос пришлось взять с собой Славика. И хотя он нещадно молотил косой по траве, не внимая наставлениям матери, довольно скоро они уже сушили сенные валки на солнце, которым баловала летняя погода.

Высушив сено, они принялись складывать валки в копны, чтобы затем носить их на вилах к совхозному грузовику, нанятому Василисой.

В самый разгар работы откуда ни возьмись налетели косматые, чреватые дождём, тучи. Дождь – и сено заново придётся сушить, а козы любят траву душистую, высшей пробы. Сами собой Ваське стали приходить на ум слова к пророку Илие:

«Илюшенька, дедушка, помоги Христа ради! Без сена ведь останемся, козам есть нечего в зиму будет, денег мало, чтоб купить, а детям молока надо». Так она про себя просила-упрашивала, и вдруг – голос. Зычный такой, молодой – и показалось Василисе, что даже сердится на неё невидимый собеседник: «Какой я тебе «дедушка»?! От неожиданности она на копёнку так и присела. Оглянулась: никого, только Славик у грузовика «филонит», подпрыгивает, словно трава его в пятки жалит. Василиса потёрла лоб ни жива ни мертва, а голос подобрел, смеётся над ней. Посмеялся и – пропал.

Сено Галицкие убрали до последнего листика, а дождя так не случилось – тучи мимо прошли, ни капли ни обронили. Васька, конечно, никому про удивительный разговор не рассказала. Всё за деревьями своей памяти прятала.
Иногда она находила перед воротами пластиковые пакеты с едой: крупами, тушёнкой и прочей снедью от безымянных сосновских дарителей. Стали ходить на службы по выходным и покрестили Ксюшу. Василису взяли работать чтицей и певчей. Жизнь потихоньку налаживалась. Удручало Галицкую только её пошатнувшееся после родов и долгой работы на износ здоровье. Васька уже не могла, как прежде, носить воду, вскапывать в одиночку огород, колоть дрова, рубить и носить на плече из леса жерди. Не могла она и заготавливать сено – на всё приходилось звать помощников: Славика и Ольгу. И вроде правильно было: мать старела, дети взрослели, да вот только помогали они ей из-под палки, ничего сами делать не желали. Но и матери боялись возразить, глядя на то, как её кругом уважают и поддерживают.

Славик всё свободное время просиживал перед компьютерным монитором – Вася так и работала на «удалёнке».

Кто-то предложил Василисе купить пианино, и она согласилась. Теперь и любимый музыкальный инструмент у неё появился. Славику она подарила бензокосу (с обычной он не особо ладил), чтобы выкашивал участок.

Иногда пели молитвы всей семьёй – Васька научила. Славик и Ольга полюбили караоке, и Василиса покупала им диски.

     Худо-бедно прошёл ещё год. Освоились. Только вот Василисе становилось всё тяжелее вести хозяйство. Но она старалась изо всех сил. И на картошке успели потрудиться у местного фермера, и свой огород разработать. Даже цветники Васька разбила по всему участку и новый надувной бассейн поставила. Завели собаку по кличке Кроха – милое рыжее существо, выхоженное Васькой после собачьей чумы.

Вася не вспоминала ни о Петрограде, ни о Европе. Скучала по Берегам только и даже иногда украдкой слёзы лила – до того она полюбила ту деревню.

Денисыч пересылал ей письма от Ивана. Всё то же: «миленькая, родненькая...». «Ой, бяда-бяда», – мелькало у Васьки. Но – пожалела. Написала ответ с обратным адресом – мол, когда выйдешь, приезжай, попробуем всё сначала.

Отсидев остаток срока, Иван снова вышел на свободу, но до Василисы так и не доехал. Денег на дорогу она ему отправила, а – всё одно не доехал. Потом ей звонили какие-то чужие люди и просили от лица Ваньки ещё денег, но она вешала трубку, и звонки прекратились.

Она собрала немного золотишка: пару своих обручальных колец, оставшихся от Максика и Рыжего, да серёжки, которые Гольдберг то ли купил, то ли украл для неё взамен проданных ею подарков Севки Отумвинда. Сбыла свои «сокровища» в райцентре и купила детям по велосипеду.

В июне отпраздновали Ксюшино четырёхлетие.

Лето две тысячи двенадцатого Василиса провела на святом источнике – всё молилась Богородице, в жилетку Ей плакалась, чтобы Та помогла.

     ...Тёплый ветер, словно кто-то сдувает пену с парного молока. Господи, дай мне простоты и радости.
Вот хлебного поля ломоть, луковая стрелка дороги, небесное яйцо, светлые волосы тишины поселковой, – всё замечает солёный мой взгляд.
Напишу о них несколько строк, если удачно – радуюсь: в мире моём есть теперь место для ветра.

*  *  * 

Однако, интересно бывает просыпаться за рулём движущейся по автотрассе легковушки! Впрочем, этот сон был не первым, где Василиса оказывалась в непредсказуемых обстоятельствах, а потому она нисколько не удивилась и мгновенно вспомнила, что едет к Южному кладбищу, чтобы навестить деда и бабушку.

Она без труда нашла их могилы. Бабушку Вася подхоронила к деду, как та и завещала.

Над соседним участком шептала поминальные молитвы берёза, которую Васька запомнила ещё с детства, когда они с бабушкой приходили прибираться у деда.

«На кладбище надо яблоневые сады сажать», – невольно подумалось ей, словно кто-то шепнул ей эти слова прямо в ухо...

– Здравствуй, бабушка. Привет, деда, – Василиса назвала его умилительно по-детски. – Вот и ваша блудная внучка пришла, цветочков принесла, – она оставила цветы поодаль и отправилась за водой.

Приведя могилу в надлежащий вид, Василиса присела на скамейку около ограды и долго-долго молча смотрела на гранитный памятник, пытаясь ощутить присутствие родных.

«Как живут ни во что не верящие люди? – Васька поёжилась, словно от озноба. – Страшно, наверное, если не ощущаешь связь с мёртвыми, со своими предками... И как это печально и темно представлять своё будущее стеной, в которую тебя утыкает лбом смерть: ничего после.»

Василиса вздохнула и подошла к памятнику:

– Мне домой пора, дорогие мои, а то я бы с вами ещё тут посидела.

На обратном пути позвонил Сева.

– Привет! Чем занимаешься?

– Возвращаюсь с кладбища, ездила стариков навестить.

– А-а, – сонно сказал он.

– Ты только проснулся? – Васька остановилась на светофоре.

– Ага. Здесь ещё рассвет. Красиво с моего этажа. Всё-таки нью-йоркские небоскрёбы это вещь!

– В каком ты?

– На Манхэттене возле Таймс-сквер. Удобно пешком добираться до Карнеги-холла и Радио-Сити. Вась?

Она тронулась с места.

– Я здесь.

– Можно тебя спросить?

– Что-то случилось?

Васька встревожилась.

– Не знаю, как ты отреагируешь, – замялся Севка. – Но я вот лежу и думаю: а кто у тебя был передо мной?

– Никого не было, Сев, ты и сам знаешь, – Васька въехала на круг.

Из улицы справа на большой скорости приближался грузовик.

«Почему он не тормозит? – занервничала Вася. – Наверное, с кем-нибудь треплется и ударит по тормозам, как всегда, в последний момент.»

– Но ведь кто-то же лишил тебя девственности?

Васька открыла было рот, чтобы ответить, что Севка глупый и что он просто по своей неопытности не заметил, как это произошло, да и вообще странно задавать такие вопросы спустя несколько десятилетий, проведённых в браке. Но в этот миг в её машину влетел тот самый грузовик справа. Раздался громкий хлопок и звон бьющегося стекла, пассажирская дверь придавила Ваську к водительской двери, железо заскрежетало, и вдруг наступила полная тьма и тишина.

Сколько она пробыла в ней – Васька не знала. Потом появились какие-то очертания: сперва первая вертикальная полоска, потом вторая, параллельная первой. Затем две горизонтальные: одна сверху и другая снизу.

«Это дверь» – осенило Василису.

Двигаясь в темноте на ощупь, она подошла к двери. Осторожно толкнув её, она шагнула и очутилась ... на лугу перед лесом.

Там, за деревьями, занимался рассвет, и нежные лучи просвечивали сквозь листву, отчего лес напоминал тёмно-зелёное, распевающее птичьими голосами на все лады, кружево.

На краю леса Василиса увидела деревенский дом, возле которого играли и громко смеялись её дети. Васино обоняние уловило запахи свежескошенной травы и молока. Потом она вспомнила, что нужно срочно варить суп, и, подоткнув края длинной юбки за пояс и высоко поднимая колени, чтобы не запутаться в густой траве, побежала через луг.

*  *  *

Как раз в начале августа покрасили забор в разные цвета – детям очень понравилось такое весёлое занятие.

Васька присела передохнуть и залюбовалась храмом, который виднелся из окон дома, как вдруг – звонок:

– Василиса Алексеевна?

– Да, я слушаю, – вскочившая было Васька испугалась и от волнения с трудом нашарила стул, чтобы сесть обратно.

– Вы только не волнуйтесь, пожалуйста. Сядьте.

– Я уже, – она с трудом находила слова.– Слушаю вас!

– Рады вам сообщить, что получено разрешение на ваш выезд со всеми детьми. Вы можете в течение месяца получить визы. Пожалуйста, не затягивайте. Всего доброго!

Придя в себя, Васька первым делом побежала к часовне – благодарить. А потом занялась подготовкой к отъезду. Бесплатно раздала животных, птицу, корма и сено. Дом оставила на попечение семьи с маленькими детьми – они ютились с престарелыми родителями и просили пустить их пожить в отсутствие Галицких.

Причастились на дорогу, погрузились в микроавтобус, нанятый Василисой, чтобы ребятишек на перекладных не везти такую даль, и налегке отправились в Петербург к Татьяне Михайловне.

За неделю Василиса поставила визы, купила билеты на автобус для всей семьи, и на Успение, двадцать восьмого августа две тысячи двенадцатого года, они были уже в Германии.

                                                      (продолжение следует)

Иллюстрация: ИИ