Помнишь, в майке по дому разгуливал,
                                                                                     раскрасневшись от жара печей?
                                                                                     Восемь. Сосед за куревом
                                                                                     с парой лещей
                                                                                     прокопченных.
                                                                                     Разговором на кухне зацепимся
                                                                                     за житуху свою не на час.
                                                                                     Лампа в окно прицелится:
                                                                                     жёлтая – в глаз
                                                                                     чёрный.


           
    – Мама, Саша умер, – Васька позвонила матери в Германию, чтобы поделиться с ней своим горем.
– Вот и хорошо. Бог прибрал, – та, кажется, ни капли не огорчилась и не удивилась. Но пообещала помочь и каждый месяц присылать Ваське деньги – работа ей позволяла.
– Кстати, я получила решение суда насчёт твоих детей: суд лишил Гольдберга родительских прав и присудил их тебе. Полностью.
Матери пришлось заплатить адвокату, которая вела дело от имени Галицких, чтобы получить необходимые бумаги, и она всё время причитала по этому поводу, но документы выслала. Вася перевела судебное постановление на русский язык и заверила перевод у нотариуса.
С первой помощи от своей матери Василиса отдала долг Денисычу и накупила детям лакомств.
В скором времени по инициативе Людмилы Николаевны состоялся ещё один телефонный разговор, где бывшая свекровь божилась, что никогда больше не поднимет «топор войны» против Васьки и хочет помочь посылками с едой и одеждой «для деточек».
Вася согласилась и даже заставила себя поверить в обещания мира.
 – Ой, бяда-бяда, – качал головой Рыжий, когда каждый божий день Васька проходила мимо него с рюкзаком, направляясь на кладбище в Высино. Асфальтированная дорога, всего пять километров. Васька проходила её туда и обратно ежедневно в течение сорока дней.
Она больше не пела перед иконами дома. За годы регентства и домашних служений она выучила наизусть почти всю полюбившуюся ей Псалтирь. На утреннее и вечернее правило не хватало времени, и Васька, постоянно живущая на ходу, перешла к безмолвной молитве: читала всё в уме. По завету святых отцов она иногда днями твердила, как заведённая, отдельные строки из псалмов, к которым льнуло её сердце, а когда хотелось «сменить пластинку», бесконечно повторяла: «Боже, милостив буди нам, грешным» и «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных».
Читала она и «Богородицу», и тропари из акафистов – особенно из акафиста преподобному Серафиму Саровскому. Но не было ничего слаще для её уст, чем пасхальное молитвословие Божьей Матери.*
Чаще всего по дороге в Высино Васька пела именно этот гимн воскресению. Пела громко, с лёгкостью и немыслимым в её положении ликованием. На пустой дороге, окружённой лесом с обеих сторон, она чувствовала себя свободно и безопасно. Это было странное, но приятное ощущение: когда смерть шла с ней рука об руку, она глубже всего ощущала благодатность и значение дарованной ей жизни.
    Через неделю после похорон прибыл отец Саши.
     – Я виноват, что не приехал раньше, – переживал он. – Саша был бы жив, если бы я не отказал ему тогда!
Свёкор привёз немного денег и вызвался последить за детьми, пока Васька ходит на могилу.
– Я должна, просто обязана молиться за него эти сорок дней, – была свято уверена Вася.
По вечерам она заставляла себя немного поесть, уходила в хлев, садилась в ватнике на ледяные деревянные ступеньки, писала стихи в тетрадку и пила, надеясь хотя бы выреветься. Но слёзы не приходили.
«Американские сны» появлялись из ниоткуда, и Василисе никак не удавалось установить закономерность их возникновения.


* * *

Севка в больничной койке выглядел, как любой смотрелся бы на его месте. Осунувшийся, встревоженный, немного растерянный.
– Ты справишься! – подбадривала его Василиса, не отходившая от мужа. – Всё будет хорошо, обещаю!
– Главное, пережить операцию, а антибиотики уж я как-нибудь... Надоело валяться, – он поднял спинку кровати и сел. – Жду операции, как приговорённый казни, – Севка улыбнулся, но улыбка вышла жалкой.
– Послушай, Севонька, мы нашли лучших врачей в Европе. Через пару недель будешь, как огурчик! – Васька тоже нервничала, но изо всех сил пыталась скрывать это. – Надо же окончательно победить твою язву. Сколько можно от неё страдать.
– Если что, ты знаешь, что делать, – он взял её руку в свои и нежно сжал.
– Я даже думать об этом не хочу! Лучше давай решим, где мы отпразднуем нашу очередную годовщину.
– Может, в Праге? – неуверенно предложил Сева.
– Не, в Праге мы уже были. Мы и сейчас сидим посреди Европы. Хочется чего-нибудь этакого...
– Антарктида подойдёт? – усмехнулся её муж. – Пингвины.
– Холодрыга, – сморщила нос Васька.
– На тебя не угодишь, – заметил Севка. – Но я подумаю, пока буду валяться тут под капельницами.
– Вот и нашли для тебя занятие, – улыбнулась Василиса. – А мне пора печку топить – зябко.
– Какую печку? – удивился он.
И Васька проснулась.


* * *
               
    Перед домом остановились два джипа с петербургскими номерами. Хорошо одетый мужчина лет сорока пяти позвал Василису.
– Здравствуйте, Василиса Алексевна, – он откуда-то прознал и сразу перенял Сашину манеру. Ваську проняло до мурашек. – Извините, что без приглашения. Виктор – помните его? – сообщил, что ваш супруг преставился ко Господу. Царство Небесное! – незнакомец осенил себя крестным знамением. – Я не был лично знаком с князем Галицким, но мы много общались заочно через Дворянское собрание и другие монархические организации. Мы привезли кое-что для вас и ребятишек – надеюсь, вы не станете возражать. И у меня есть к вам деловое предложение.
Васька проводила гостя в дом. Сопровождавшие его парни в кожанках остались сидеть в машинах.
Она показала гостю избу и хлев, немного рассказала о приключениях с документами и о жизни в деревне.
– Я хотел бы предложить вам работу на сайте нашей организации – нам нужен надёжный человек для модерации. Вы ведь владеете компьютером?
– Да, муж меня научил, – скромно ответила ошарашенная Васька. – А что нужно делать?
– Будете следить за соблюдением правил на форуме и в комментариях. Мы сможем платить вам восемь тысяч в месяц. Как вам такая перспектива?
– Но у меня нет компьютера. И я не представляю, есть ли здесь интернет, – растерялась она.
– Это поправимо. Одну минуту, – гость вышел и вскоре вернулся в сопровождении крепких молодых людей, несших системный блок, монитор, принтер, все необходимые компьютерные «причиндалы» . Оставив принесённое в сенях, молодые люди вернулись к автомобилям и вскоре появились с новым грузом: коробки с тушёнкой и другой едой, мешки с сахаром и мукой.
– Интернет в вашей деревне есть, я проверил. Вам необходим только мобильный модем – «Мегафон» или «МТС». Не знаю, какой из них здесь лучше работает.
– Господи! – Васька не могла поверить своим глазам. – Что же это... такое богатство... спасение для нас... для детей...
– Спаси Вас Бог! – она была готова расцеловать петербургского благодетеля. – Спасибо! Слов нет.
От радости она расплакалась.
– Ну, что вы, Василиса Алексевна! Плакать не надо. Надо жить.
Из-за двери высунулись любопытные детские лица.
– Мы своих не бросаем. Если ещё что-то понадобится, звоните, – гость протянул визитку. – Поможем, чем сможем. А это вашему семейству на Рождество – купите детям и себе подарки, – он протянул Ваське пачку денежных купюр. – Напишите мне на электронную почту, как наладите оборудование – я пришлю вам инструкции по сайту.
Гости уехали, но Василиса ещё долго ходила вокруг коробок и мешков, стоявших в сенях, и никак не могла до конца поверить, что видит всё это наяву.
«Спасибо! Спасибо тебе, Господи!» – по-детски благодарила она, и, кажется, Он не был против такой формы общения. Во всяком случае, Васька так Его понимала.
Пересчитав подаренные деньги, а их было двадцать тысяч рублей, она решила потратить богатство на кровати для детей, холодильник и прочие вещи, которых им так не хватало. Настоящее предрождественское чудо.
Но до Рождества оставалось ещё немало времени, и Василиса хотела закончить самое важное: молитвенно сопроводить несчастного своего мужа на его пути в неведомое.
    Утром, после неотложных хлопот по дому, она снова брала рюкзак, куда сложила Сашину одежду, тёплую крутку и обувь, и отправлялась в Высино. Не забыла она положить и очки мужа – он без них почти ничего не видел. Под дождём и снегом, продрогшая и голодная, она читала на могиле Псалтирь и пела пасхальные песнопения – Васька верила, воистину верила, что муж может воскреснуть в ответ на её старания и призывы.
На сороковой день она пришла на кладбище с особенной надеждой.
Дожди, наконец, сошли на нет, земля подёрнулась льдом и покрылась снежным пухом.
Мимо прогрохотал дэнджовский «Урал». Он просигналил Ваське, но она никак не отреагировала, и грузовик поехал дальше.
Закончив молиться, Василиса ещё час ходила кругами возле могилы и ждала... Но чуда не произошло. Могила не разверзлась.
Если кого и нужно было винить в Сашиной смерти, то это была она, Васька. Так она считала, не давая себе никаких поблажек и ничем себя не оправдывая.
Слёзы по мужу пришли только сейчас, перед деревянным крестом с поблекшими, припорошёнными венками и лентами, уже изрядно истрепавшимися на сильном ветру.
– Вот, Саша, как оно обернулось-то, – всхлипывала едва живая от холода и душевной муки Васька. – Получается, что ты за нас жизнь отдал, чтобы всё у нас сразу наладилось: и люди добрые нашлись, и деньги теперь есть, и работа у меня. Ты умер, чтобы мы жили. Наверное, поэтому Господь тебя обратно не отдаёт.
Выплакав горе и раскаяние до самых своих внутренностей, она вернулась домой, разобрала рюкзак, и вечер просидела в хлеву с очередной пластиковой бутылкой от Яги.
На следующий день надо было начинать жить сначала, и Васька отправилась в райцентр, где первым делом написала заявление на «шерифа», что тот продаёт технический спирт.
Пока она пропадала на кладбище, свёкор отстроил загоны в хлеву, поставил вторую дверь в дом и соорудил крыльцо, правда без навеса.
    Мирона Вася спровадила прямо в день смерти мужа.
Рыбаки, к которым тот зачастил на попойки (возлияний с Сашей ему не хватало), с оглядкой рассказывали, как «надравшись вдугаря» Мирон признавался им, что «ненавидит» Галицких и что с его познаниями в химии он запросто мог бы отравить воду в деревенском колодце. Последней каплей Васькиного терпения стало домогательство Мирона к Ольге. Васька узнала об этом случайно и запоздало, потому что он запугал девочку и та не сразу попросила мать о помощи. Но узнав, Василиса была готова четвертовать «столичного педофила». Она запретила ему приближаться к детям и к дому, пригрозив всеми возможными карами: от заявления в милицию до частной расправы силами Горыныча.
Мирон перекочевал к Анне, где продолжал «бухать» с Рыбаками и со своей новой хозяйкой. Почему он не вернулся в Москву, Ваську не интересовало, но она начала подумывать о приобретении оружия на случай таких вот «помощничков», и, после продолжительных размышлений, купила у Дэна ружьё со спиленными номерами и коробку патронов к нему.
Проводив Сашиного отца, она запаслась всем необходимым и начала работу в Интернете. Связь в деревне оказалась хиленькой, пришлось использовать удлинитель для модема и каждый раз искать новое место для него, но Васька быстро привыкла.
В феврале она получила первую зарплату.

*****
– Ты гений! И как тебе такое в голову пришло? – Васька поправила шарф и встала одной ногой на полозья финских саней.
– Вспомнил твои рассказы о детстве, – Севка поставил рюкзак на сидение своих саней и потёр руки в перчатках. – Ну, что, Василиса Отумвинд, покажешь класс?
Васька задорно подмигнула мужу:
– Попробую. Сто лет прошло, как я в последний раз гоняла тут по сугробам.
Она оттолкнулась, и сани послушно заскользили вперёд.
 – Наперегонки! До Аполлона!
Севка еле-еле поспевал за разгорячившейся женой.
– Ну, заяц, погоди, – проворчал он и прибавил ходу.
Васька наскочила на ледяной бугор, сани накренились. Она потеряла равновесие и спрыгнула на снег.
– Уфф! Круто! Хочу ещё!
– Сначала горячий чай, – родительским тоном сказал Сева, доставая из рюкзака термос.
– Вообще-то, годовщина у нас весной, – подначила его жена.
– Вообще-то, я помню, – заметил Севка. – Только весной на санях – не комильфо.
– Представляю: санные гонки по свежим лужам, – Васька разулыбалась. – Куда теперь махнём?
– Тебе лучше знать, Васёна. Я в этом парке не ориентируюсь. – Севка тянул чай и смотрел на неё.
– А давай рискнём здоровьем и навестим Белые Берёзы? Кстати, как ты себя чувствуешь?
Севка поднял большой палец.
– Чувствую себя самым счастливым мужем на свете!
– Я тебя про здоровье спрашиваю, – Васька притворно нахмурила брови, зачерпнула снега, слепила снежок и запустила его в Севку.
Он со смехом увернулся.
– Ах, так!
И снежки полетели в Василису. Она попыталась убежать, но Севка нагнал её и повалил на снег.
– Пощады, Цезарь!
– Ладно, помилую. Но только на этот раз. И только потому, что тебе нас ещё к каким-то там Берёзам вести.
Они поднялись и отряхнули снег с курток.
– Ты не ответил: как самочувствие?
– Как огурчик, – Севка улыбнулся, вспомнив, как жена утешала его перед операцией. – Что бы я без тебя делал!
 – Не знаю, не знаю, – засмущалась Вася. – Видели бы нас сейчас дети!
Они снова прыснули, представив удивлённые лица детей, наблюдающих маму и папу, предающихся детским забавам по уши в снегу.
– Вызвали бы санитаров, наверное, – Севка посмотрел на часы. – Надо выдвигаться, Васёна, а то у нас столик на вечер заказан.
– О, шоу с продолжением? – Васька заговорщически глянула на мужа. – А потом?
– А потом, – Сева обогнал её, и его голос долетал до неё откуда-то издалека, – потом и узнаешь...


* * *

Помимо работы на сайте, она продолжала писать и выкладывать в Интернет свои стихи.
Открыла как-то вечером почту, а там – письмо от Отумвинда:
«Здравствуй, Вася! Нашёл тебя в Интернете и решил написать, узнать, как дела.»
Васька не сразу поняла, что произошло. Севка остался так далеко позади во времени, что ей показалось, будто она получила письмо из того мира, где обитают её сны.
Пощипав себя за руку, чтобы удостовериться, что она не спит, Василиса отправила осторожный ответ.
Однако ностальгические воспоминания завели их обоих в тупик, и после обмена несколькими посланиями, Васька почувствовала, что продолжать не стоит. Так она и сказала Всеволоду. Тот обиделся, но предпочёл не настаивать и канул в виртуальной вселенной.
    Февраль стоял солнечным, метелей на удивление почти не было. Васька брала с собой в автолавку Славика – одной тяжело было носить продукты на пятерых плюс кошки и собака. Когда список получался небольшим, она хватала санки и ходила к лавке одна.
Однажды, в хорошем настроении подойдя к машине, она увидела Рыжего. С похмелья, он выглядел всклокоченным и несчастным, но, завидев «гестаповку», расплылся в застенчивой улыбке. Как ему удавалось совмещать бесподобную наглость и какую-то телячью, обаятельную и скромную манеру себя вести, для Василисы оставалось за рамками понимания.
Взяв что было нужно, она взгромоздила рюкзак на санки и повезла его домой. Вася уже привыкла к мужским, на несколько размеров больше чем было нужно, валенкам, доходящим до её колен и с удовольствием носила их в деревне, приучив к этой нехитрой, но незаменимой в сельском быту обуви и своих детишек.
Топая в валенках по снегу, она тянула гружёные санки, радуясь пригревающему солнышку, когда услышала за собой шаги: по пятам за ней ковылял Ванька.
– Дай опохмелиться, а? Нутро горит! – Рыжий поскользнулся и растянулся на снегу.
Васька рассмеялась, глядя как беспомощно он барахтается, пытаясь встать, и, не удостоив его ответом, ускорила шаг.
Полежав на животе и позагребая руками, Ванька кое-как поднялся и припустился за ней бегом. Она тоже перешла на бег – настолько, насколько могут позволить валенки до колен. Игра «вдогонки», свежий морозный воздух, заливающее бело-голубой простор солнце, убегающая, радостно смеющаяся, Василиса и тщетно пытающийся догнать её Ванька, на бегу потерявший шапку, отчего его рыжие «патлы» торчали во все стороны.
Деревенские старики с улыбками и завистью глазели на молодых, радующихся жизни и первому чуть заметному теплу.
– Вась, а Вась! – заголосил Рыжий у закрытой калитки, – Ну, дай похмелиться!
Васька пожалела его и вынесла деньги на бутылку бормотухи.
– Это тебе за «саночки», – улыбнулась она.
Раскрасневшаяся и радостная, она выглядела, как человек, всю жизнь проживший в деревне и ставший её неотъемлемой частью. И то правда: каким-то немыслимым образом Василиса прижилась на новом месте всего через шесть месяцев. Схоронив мужа и переборов отчаяние, она начинала напоминать себя прежнюю. Ванька, словно увидев Василису впервые, с оторопью и восхищением смотрел на неё, глупо приоткрыв рот и отвесив нижнюю челюсть. Она вдруг засмущалась и убежала в дом.
С того дня Рыжий не давал Ваське проходу. Всякий раз, когда она шла по воду или к автолавке, или к кому-то из деревенских по делу, откуда-то, как чёрт из табакерки, выскакивал Ванька и ходил за ней хвостом, словно телок за маткой.
Ничего странного: неудачники, мерзавцы и негодяи постоянно ходили за Васькой, как калеки за Христом. Надеялись ли они на чудо или их притягивала её незащищённость, выражающаяся в максимальной открытости миру? Или они подспудно чувствовали её запредельное подсознательное одиночество, где Василиса продолжала сажать свои деревья, под которые часто приходил посидеть и передохнуть в тишине её «ненаглядный Господь»?..
Впрочем, когда она пыталась убежать от идущих за ней следом, они накидывались на неё, как стая свирепых зверей, порываясь разорвать её на части, будто она была отдана им в пищу.
Васькина вера в людей была детской и нежной, как радость Божья. Чтобы поколебать её человек должен был сделать Василисе не просто пакость, а пакость несусветную. Многие так и поступали.
– Вась, а Вась! – начиналось её утро. – Дай черпак воды! Кишки горят!
– Пить надо меньше, – иногда со смехом, а иногда с сочувствием отвечала Василиса, но воду выносила. – Зачем ты бухаешь?
Они незаметно перешли на «ты», да и все в деревне перестали ей «выкать», убедившись, что «гестаповка» просто так не сдастся и не сбежит.
– Чтоб жизнь поскорее закончилась, – без обиняков ответил Рыжий.
«Сказочная» речь Ивана пополнила Васин словарный запас новыми интересными словечками. Сквозь постоянный фон нескончаемых матюгов она услышала про «опорки» (сапоги), про «хитро вы.банных скобарей» (псковичей), про «силосорезку» (рот с зубами) про то, что «указчику – хрен за щеку» и про «не пришей к п.зде рукав». Ванька был щедр на всякие поговорки и присказки, сыплющиеся из него, точно шелуха от семечек, которыми нередко были набиты его карманы.
За март Вася разжилась мебелью и большим двухкамерным холодильником, чтобы иметь возможность замораживать ягоды, зелень и грибы. Хватило даже на стиральную машину без отжима, утюг и телевизор для детей. Антенна на крыше принимала сигнал из рук вон плохо, поэтому Васька сразу купила с десяток дисков с мультфильмами и детским кино.
Ребятишки прыгали от радости.
Славик, пристрастившийся к компьютерным играм ещё в Германии, ежедневно ловил момент, когда мать закончит работу на сайте и уступит ему место для развлечений. Но Василиса не торопилась и после работы допоздна возилась со стихами, перенося их из тетрадки в «Word». Впрочем, Славик был терпелив и любезен, и мать часто шла ему навстречу, позволяя проводить за компьютером дневное свободное время.
За остаток зимы Василиса с Ванькой скатались на санях за новой порцией сена, которое Рыжий нашёл в обход «шерифа».
– У Кольки туберкулёз, – между прочим признался Рыжий. – И у Анны.
Василиса насторожилась.
– Какая форма? Ну, открытый туберкулёз или нет?
– У Анны открытый, у Кольки пока нет.
– Ничего себе горох! Мама дорогая! – Васька отодвинулась подальше от Рыбака.
– Да чего ты меня-то шарахаешься? – обиделся тот. – Я не болею.
– Кто вас разберёт? Все там вповалку бухие ночуете. Они лечатся хотя бы?
– Типа того. «Колёса» глотают.
– Подожди, так если у Анны открытая форма туберкулёза, она же всю деревню перезаражает нафиг! Почему её не отправят в этот, как его, диспансер?
– Это раньше отправляли, а теперь всем похрен. Она и сама из дома не входит, а Колька не заразный.
– Пока не заразный, – хмуро уточнила Васька. – Катастрофа! Ещё и чахотка!..
– Если я выпишу на себя делянку, сможешь её вырубить? – она перешла к насущному.
– Не вопрос, – горделиво распрямил плечи Иван. – Если бензопилу мне купишь.
Пришлось звонить местному фельдшеру и срочно делать всем детям прививки от туберкулёза.
– К дому Анны – ни ногой! – наказала она Ольге. – И её саму, и Колю обходите за километр!
Васька, после смерти мужа ставшая сторониться Горыныча, съездила в лесхоз и выписала участок леса, чтобы вопрос с дровами на следующую зиму был решён без участия Дэна Джо. Приобрела она и пилу для своего «царевича».
    К апрелю Вася знала о нём почти всё.
Родившись в Берегах, Рыжий пил с детства, потому что так делали старшие. Родители его, разумеется, пили тоже. В деревне работал крупный совхоз, разводили коров и свиней, а на заливных лугах выращивали лён. Мать Ивана слыла местной «колдовкой» – умела заговаривать животных, особенно лошадей. Отец-механизатор передал младшему сыну свой талант к «железякам», и, окончив четыре класса сельской школы, Ванька сам собрал трактор из запчастей, которые ему удалось «надыбать» в Берегах и окрестностях.
Пили поголовно, но и работали с утра до вечера. В каждой семье держали домашних свиней, которых откармливали не отрубями, а хлебом; затем забивали и коптили в банях. «Вот почему тут все бани только по-чёрному!» – догадалась Вася. В семье Рыбаковых свиней держали тоже, но особое внимание уделяли паре лошадей, живших в их хозяйстве.
После развала Союза, а вместе с ним и совхозов, Иван влюбился в дочь одной дачницы из Питера, завязал с выпивкой и подался в город, устроившись дальнобойщиком. Всё бы хорошо, но «какой-то чудак на букву «м» решил подшутить над молодым парнем и вместо газировки подсунул ему джин-тоник, «развязавший» Ванькину жажду спиртного пуще прежнего. Потерял ли он груз спьяну или пропил его, но вскоре после того случая Иван пришёл в деревню пешком, скрываясь от питерской братвы.
Девушка его бросила, работу он потерял.
Потом умер его отец, а через пару лет схоронили и мать, которой Яга не дала «похмелиться». Так Ванина «матка» и отошла ко Господу: упала замертво на дороге возле дома Ларисы – сердце отказало.
Василиса не представляла раньше, что похмелье может стать причиной смерти. Ей казалось: ну, голова болит, ну, подташнивает. Но деревня раскрыла ей весь ужас алкоголической ломки, от которой люди реально гибли на глазах у безучастных соседей.
Зато после Ванькиного рассказа о работе в Питере у неё появилась надежда отучить Рыжика (так она стала называть его «за глаза») от бутылки – вылечить, выходить и дать ему шанс на такую жизнь, которую не хотелось бы поскорее закончить.
Был ли у неё в те дни холодный расчёт на «мужика в семье» или «проводника в деревенскую науку»? Поначалу, когда растрёпанный и издающий целую гамму тошнотворных запахов от спирта до мочи, Рыжий на каждом шагу обманывал её и, взяв на бутылку, бегал от работы, – она даже представить себе не могла, что «это чучело» когда-нибудь ступит на порог её дома. После «саночек» она смягчилась и стала жалеть его, хорошо понимая, что он испытывает с похмелья и как «фигово» ему приходится. Жалела, помогала, кормила. Подарила ему Сашину одежду и обувь. Давала работу, и зимой, когда обнаружила, что заработанные деньги идут исключительно на выпивку, сама покупала в автолавке продукты и отдавала их Рыбакам. Впрочем, ей сразу «доступно» объяснили, что за хлеб, мясо, сахар и сметану они работать не станут – только за «вино», которым звалось всё подряд: от пива до одеколона.
Но вероятней всего, Васькино участие к Рыжему произрастало из безграничного чувства вины, которое она испытывала по отношению к почившему мужу.
«Того в могилу свела, – говорила себе Васька, – хоть этого спасу.»
И не понимала, что чувство вины – это ведь тоже коварная разновидность гордыни, поскольку выходило, что она, Васька Курбатова, на что-то могла повлиять, а значит, Бог был как бы не при делах.
    Васькиной «энциклопедией» стал Денисыч. Чуть что, она бежала к нему и всегда получала ответы на свои многочисленные вопросы.
Уже ветки стряхнули слёзы уходящей зимы и потянулись к солнцу, зазвенели на ветру ольховые серёжки, повеяло оттаявшими полями, зажурчала вода в деревенских канавах, а Василиса всё ещё уединялась по вечерам в хлеву с бутылкой самогона. Иногда она приглашала Рыжика выпить за компанию, но чаще оставалась одна, так и не отпустив тоску по Саше.
Ела один раз в сутки, пила, курила и работала с рассвета до заката. Исхудала, отчего её и без того большие глаза стали, как у совы.
Иван крутился рядом, помогал с огородом, со скотиной (особенно с кобылой) и по хозяйству: где подлатать, построить, где вырыть яму или сходить к колодцу.
Узнав от доверившейся ему Васьки, что москвич приставал к Ольге и что у Василисы на чердаке припрятан огнестрел, Рыжий отыскал ружьё и направился к дому Анны. Вытолкав Мирона за дверь, он пальнул перед ним в воздух и пообещал в другой раз «пристрелить московского извращенца», если тот не уберётся из его деревни. Через день за Мироном приехали его родители, слёзно извинялись перед Васькой и умоляли не обращаться в милицию.
Недостаток «культурного» общения Василиса компенсировала беседами в Интернете. Случай привёл её на форум многодетных семей, где она виртуально познакомилась с женщиной, занимавшейся бесплатными летними лагерями для детей, родители которых не могли финансово обеспечить отдых своим отпрыскам. Детские летние лагеря оплачивал какой-то международный фонд.
Женщину звали Елена. Узнав Васину историю, Елена загорелась желанием помочь её детям и пообещала во что бы то ни стало пристроить двоих из Васькиного «выводка» на пару недель в Ростовскую область ближайшим летом.
В конце зимы из Москвы к Галицким прикатили на иномарке погостить на пару дней Бим и Бом – двое молодых людей, работающих в фонде и присланных Еленой на разведку в Берега.
– Я испытал здесь эстетический шок! – с порога огорошил Галицких Бом. – Живя в Москве, я даже представить себе не мог такое, такое... – Тим подыскивал слова, – такое убожество – извините, конечно. Что вообще такое в наше время существует!
– Да, ничего, не извиняйтесь. Мы уже привыкли, – Васька не удивилась реакции москвичей, хотя Бим вёл себя более сдержанно, и если у него и было что сказать о Берегах, то он скромно держал свои впечатления при себе.
Обладатели «мультяшных» имён привезли с собой документы – одни для заполнения и подписания, а другие – как доказательство, что их фонд реально существует и всё происходящее законно и официально.
Накануне Ольга вывернула на пол в сенях ведёрную кастрюлю с горячим супом и обожгла себе ногу. Васька привезла ей мази и лекарственные шпреи из Краснодуба, но ожог был сильным и заживал медленно,
поэтому приезд молодых энергичных «деятелей искусств» – оба оказались поэтами, пришёлся как нельзя кстати: они помогали Ольге сидеть с «мелкими».
Повезло – Рыжий ни разу не показался в те дни, на которые как раз пришёлся его очередной запой, и он мертвецки пьяным валялся у Анны. Правда, теперь он предпочитал пить и спать не в избе с чахоточными, а отдельно, в бане.
Через два дня гости отбыли восвояси докладывать Елене об «ужасе», в котором «существуют» приехавшие в Россию «европейцы».
В Ростов Вася решила отпустить Ольгу и Надю, а Славика оставить для присмотра за послушным младшим братом.
    Луга подёрнулись молодой травой. Коз и лошадь вывели на пастбище, и Васька поехала за овцами, прочитав объявление в газете.
Поехала на телеге, усевшись на неё сбоку. Запрягать лошадь она научилась у Горыныча, вот только кобыла слушалась исключительно матюгов, что сильно огорчало её хозяйку.
– Но! Маня! Пошла, родимая!
Манька стояла, не шелохнувшись, будто оглохла.
– Манечка, Манюня, но, но! – Васька нежно шлёпнула лошадь по спине вожжами. – Вот зараза! Манька, б...ь, пшла! Етитский городовой!
Кобыла тут же послушно потрусила вперёд.
    Что за «етитский городовой» Вася и сама не знала. Ей частенько приходилось изворачиваться, чтобы находить адекватную замену мату. Так на свет появился «кошкин-ёжкин», «ёхарный бабай» (которого она, впрочем, «слямзила» у старшей дочери Руты – Виктории), «едрит перегидрит» и вершина Васькиных лексических изысков: «едрить-колотить-этивотить». Ну и, конечно, она постоянно обращалась к уже устоявшимся выражениям типа: «раскурдрить твою через коромысло» (тем более, что коромыслом она пользовалась регулярно), «мать твою за ногу», «растудыть твою налево» и «растудыть твою в качель». А иначе её культурная ленинградская речь на местный люд и на деревенскую живность не производила ни малейшего впечатления.
    Ещё Манька побаивалась машин на дороге. Однажды зимой она чуть не угробила Ваську, когда на всём скаку шарахнулась на обочину от проезжавшего мимо автобуса.
Но постепенно Василиса изучила повадки своей лошади и научилась предугадывать Манькины «вывихи» и «фортели».
Ехать за овцами пришлось через две деревни. Наконец, Василиса завидела небольшой хутор. Её встретил низкого роста мужичок, которого она сразу прозвала «Филипком». Мужичок помог ей спешиться и повёл показывать овец.
– Я специально их только что из леса пригнал, – сказал он. – Вот этих четверых ягнят продаём и ещё одного даём бесплатно – он слепой на один глаз. Если выживет – хорошо, а нет, так и не жалко.
Полуслепого ягнёнка хозяева назвали «Барбосом». Он был хилым и ходил за Филипком по пятам, как собака, жалобно блея при этом.
Филипок оказался работником, а хозяевами овец была супружеская пара среднего возраста. Ваську пригласили в дом, напоили чаем. Выяснилось, что они тоже ленинградцы. Продали квартиру и уехали жить в деревню. Приютили Филипка, достав его из канавы. Вылечили от алкоголизма и построили ему отдельный дом неподалёку. Их приёмыш был из «тюремщиков», отсидел за убийство, потом спивался за сто первым километром.
– А как вы его вылечили? – заинтересовалась Василиса.
– Закодировали в Питере. Есть знакомый специалист.
– А нельзя ли к этому волшебнику ещё одного пациента пристроить?
– Да пожалуйста! Он дорого берёт, но дело знает.
Хозяин хутора оказался программистом – писал программы в деревне и продавал их в городе. С помощью Филипка они развели овец, мясом которых торговали весьма прибыльно.
«Вот бы и мне так, – с невольной завистью подумала Васька. – Значит, можно жить по-человечески и здесь. Надо только правильно распределить свои силы.»
Потом она ещё раз приехала на хутор, чтобы Филипок научил её стричь овец и подрезать копыта у овец, коз и лошади.
Засадила огород, пришло время пашни. Пришлось обращаться к зятю Яги, потому что беременная кобыла Манька «выпала из обоймы». Можно было, конечно, дёрнуть Горыныча, у которого были и лошади, и собственный трактор, но Вася предпочитала не обращаться к нему без острой надобности – уж больно не хотелось ей «платить» за его помощь.
– Здравствуйте, Гена. Вспашете и мою? – Васька подошла к трактористу.
– День добрый. Да вспахать-то можно, только кто сажать будет?
– Я буду и Рыбаки, кто ещё.
– Пусть не появляются, пока я не закончу – так и передай. А то ещё завалятся пьяные под колёса!
– Передам. Спасибо.
Наносили компоста, благо в хлеву и в выгребных ямах его оказалось предостаточно, и Гена вспахал пашню. В мае посадили картошку, которую Ваське привезли из райцентра по её заказу.
Она замучилась бегать туда-сюда и смотреть за тем, чтобы Рыбаки что-то делали, а не сидели просто так в ожидании, когда выйдет время.
Если у неё и возникали мысли о том, чтобы «приручить» Рыжика, то они быстро испарялись при виде того, что он творил в пьяном состоянии. А трезвым он бывал крайне редко.


* * *

После пашни у Васьки прихватило сердце. Она лежала на кровати, не в силах подняться и в полузабытьи увидела женщину с размытыми чертами лица.
– Кто ты? – мысленно спросила Васька, собравшаяся на тот свет.
– Феодора.
– Я умру? – снова спросила Василиса.
– Не мню, – коротко ответила ей святая...


 * * *

...Видение пропало. Васька почувствовала себя лучше и на другой день поехала в поликлинику.
– Давление у вас, – успокоила её врач. – Выписала вам рецепт. Принимайте таблетки.
После видения Ваське больше не хотелось спиртного. В Интернете она прочитала о святой Феодоре и неустанно благодарила её за своё исцеление.
«Вот бы и Рыжику так» – грустно подумала она. Но Ванька ни во что и ни в кого не верил.
    Младший Рыбак стал вхож в хлев, сени, на веранду и на кухню. В комнаты к детям Вася его не пускала.
Ольге нравился их новый «помощник». Он смешил её и малышей, когда был трезв. А пьяному ему в Васин дом вход был заказан.
Так она ему заявила: «Пьяный – на улицу, трезвый – милости прошу».
Степень опьянения она вычисляла по его лицу. От большой дозы спиртного оно краснело, потом вытягивалось и бледнело, становилось жёстким, глаза поблёскивали холодным безжалостным огнём, который был знаком ей по тому случаю с Шиманским, когда он схватился за нож и чуть не перерезал ей горло. И когда она вновь наблюдала такое же выражение на чьём-либо лице, возвращался панический страх, не подвластный ни времени, ни месту.
Вдоль единственной улицы в Берегах росли липы. Летом они гудели от пчёл, и деревня благоухала, окуренная благодатным медовым кадилом. Почему улицу назвали «Берёзовой» не мог объяснить даже Ванька. Запах липового цвета навевал Ваське ностальгию по её детским каникулам в Павловске, и она с особенным теплом вспоминала свою бабушку.
– Тебе по ночам дух бригадира не является? – смеялся над Васькой Рыжик.
– Какого бригадира?
– Темнота, – довольно ухмыльнулся он. – Ты в его доме живёшь. Откуда взялись колёса и запчасти от трактора, по-твоему?
– Да почём я знаю, – Васька поправила волосы, выбившиеся из-под косынки.
– Хошь я покажу тебе Нешто? – Ванька находился в лёгком подпитии, отчего его настроение балансировало между хорошим и замечательным.
– Ты бы лучше доделал ограду для овец. Славик сказал, ты лошадь только к обеду вывел. То торчишь тут с утра до вечера, то пропадаешь неделями у Анны, бухой в дугу. Договорились ведь, что вывод и завод кобылы на тебе. Придётся снова самой её пасти.
А у меня ещё козы и овцы. Не пил бы ты, могли бы овец развести, мясо продавать. Вот тебе и работа, и зарплата. Эх! – Васька выглядела расстроенной. – Что там у тебя? Небось опять хлам какой-то из пустого дома?
– Не хлам, – таинственно усмехнулся Ванька. – Сама увидишь.
Он привёл Ваську в заброшенный дом, где уже начал проваливаться пол.
– Смотри под ноги, – предупредил Ваня. – Не то покалечишься.
– Чей это дом?
– Катина дача.
– Катя это та самая? – Васька редко слышала от Ваньки имя его возлюбленной.
– Да.
Он разобрал завал около стены, и Васька увидела рисунки на обнажившемся слое старых обоев. Рисовали простым карандашом и углём. Это были портреты юной красивой девушки, зарисовки сада и окрестностей. Рисунки выглядели талантливо, насколько Васька понимала в живописи.
– Кто рисовал? Катя?
– Я, – Ванька скукожился, и было заметно, что ему не доставляли удовольствия воспоминания о прошлом. – Это я рисовал, когда вернулся из Питера.
Васька потянулась к нему, такому молодому (он был на пару лет младше её) и неприкаянному:
– Так в чём дело? Бросай пить, устройся на работу, а потом махнёшь в Питер. Найдёшь её. Выучишься рисовать.
– Не хочу, – еле слышно произнёс Ванька.
– Почему? – искренне удивилась Васька. – Она наверняка чувствует то же, что и ты. Первая любовь, чего ж.
– Не хочу и всё! – рассердился он.
– Ладно, ладно, – успокоила Рыжего Василиса. – Я просто спросила.
Пойдём отсюда что ли?
– Нет.
– А что ещё нам здесь делать?
– А вот что, – выдохнул Ванька, накинулся на неё и поволок к кровати. Она пыталась сопротивляться, но его огромные железные ручищи сграбастали её и не отпускали. От него сильно разило алкоголем. Он целовал её, и Васька с трудом сдерживала рвотные позывы. Уворачивалась изо всех сил, она лихорадочно соображала, как ей сбежать, но идеи не приходили. «Сама виновата, – ругала она себя, – дура наивная! Чего ещё ждать от опоика?»
Кровать, на которую он завалил Василису и принялся сдирать с неё одежду, пропахла сыростью, плесенью и колыхалась, как торфяное болото.
«Если я заору, меня никто не услышит, – продолжала искать выход Васька. – Он сильный, мне с ним не справиться. Попадалово сплошное!»
Ванька начал спускать с себя штаны.
Василиса вдруг представила себе его тыл, ей стало весело, и она моментально успокоилась, приняв неизбежное.
– Без портков жопа не замёрзнет?
– Щас узнаем, – пропыхтел Рыжий.
– Пошла мазута! – закончив начатое, он со стоном «отвалился» от Васьки.
Пользуясь его усталостью, она наспех оделась и двинулась к выходу, обходя провалы в полу и пробуя носком ноги доски на прочность. Выбравшись, она оглянулась, чтобы узнать, нет ли за ней погони, и, различив тяжёлые шаги Рыбака, стремительно побежала к своему дому.
Ничего не сказав детям, она вымылась на кухне в лоханке, несколько раз вычистила зубы, переоделась и весь вечер просидела, слушая музыку и чередуя то ругань, то смех, то слёзы жалости к себе.

* * *

– Ура! Мы едем в Сосново! – обрадовалась Оля и вприпрыжку побежала к остальным детям, чтобы сообщить им новость.
– А что, по-моему, отличная идея, – не поднимая головы, произнёс Всеволод, изучающий новую партитуру. – Васёна, ты не забыла пригласить Фомина?
– Забудешь его, как же, – проворчала Василиса. – Куда ж мы без Витька!
    Около коттеджа собрались машины. Приехала из Москвы Алька, открывшая собственную студию арт-дизайна; на джипе с тонированными стёклами прибыл приосанившийся Мишка Егоров, с головой ушедший в политтехнологии; Инга, успешно вышедшая замуж и родившая крепкого здорового мальчика; Поляков, меняющий профессии с завидным упорством.
Фомин приехал на электричке, о чём не преминул тут же известить всех со страдальчески-поэтическим выражением лица. Отумвинды, конечно, оказались здесь раньше прочих: их микроавтобус лениво поглядывал из гаража на четырёхколёсных собратьев.
Мужчины занялись грилем, а женщины мыли овощи и зелень, смотрели за детьми и щебетали о чём-то своём, иногда переключаясь на помощь по доставке мяса с кухни на садовую лужайку.
Владика Сева взял в мужскую компанию. Ольга предпочла остаться с матерью, а мелкота брызгалась из водяных пистолетов и носилась по всем комнатам, то вылетая в сад, то прячась обратно в дом.
Потом Фомин читал свои стихи. Севка не смог удержаться, чтобы не поупражняться в остроумии, и они чуть было не поссорились, но Вася спасла ситуацию, предложив потанцевать.
– И как там в Московии? – спросила она Вострякову, когда все притомились и разбрелись малыми группками по саду и дому.
– Нормуль, – Алькин телефон издал щёлкающий звук.
– Да хватит меня снимать, Александра! – улыбнулась Васька. – Ты уже столько отщёлкала, что я скоро исчезну и переселюсь в дигиталку. И ты в курсе, что я не люблю фоткаться.
– Буду щёлкать, пока не выйдет супер, – Алька зашла с другой стороны и сделала ещё пару снимков.
– Лучше расскажи, как ты? Что нового?
– Всё пучком, – Алька, наконец, засунула телефон в задний карман джинсов. – Осваиваю новую дизайнерскую прогу – полный улёт. Потом покажу тебе, что там можно создать. У тебя, слышала, школа процветает?
– Не то, чтобы к нам прям ломились, но свободных мест не бывает, – улыбнулась Васька.
– Иностранцы?
– Больше, чем предполагалось. Мы всё-таки акцент на России делаем, на русских детишках.
– Инга у тебя работает?
– Уже пару лет. И Катя.
– Ты сама–то пишешь или совсем забросила?
– Пишу иногда, если заказы хорошие подворачиваются.
– И как, подворачиваются?
– А то! – Васька озорно глянула на подругу. – Вот недавно Сева из Штатов один прихватил – киномузыка.
– Триллер? – с хищными нотками в голосе поинтересовалась Вострякова.
– Типа того. Фантастика: космос там и всякие прибамбасы.
– А про любо-о-овь? – Алька была явно разочарована.
– И про «любо-о-овь», – рассмеялась Васька.
– Поражаюсь я на вас, Курбатова, – Алька перешла к главному. – Как вы с Севкой умудрились не развалиться? Ты понимаешь, о чём я. У обоих успешные карьеры, детей – пятеро по лавкам. Я с вас обалдеваю!
– Это колдунство, – отшутилась Василиса. – Крэкс-пэкс-фэкс.
– Ты мне башку не дури со своими «пэксами», – погрозила ей Вострякова. – Живёшь с двумя мужиками – неужели ни один из них не против?
– С какими это «двумя мужиками»? Аль, ты перебрала что ли? – Васька вытаращила глаза на подругу.
«Вась, а Вась!» – послышался голос вдалеке.
– Лёгок на помине, – усмехнулась Алька. – Рыбак твой явился.
– Никакой он не мой, – Ваську зазнобило. – Пойду за кофтой схожу.
«Ой, бяда-бяда», – голос Рыжего звучал совсем близко.
– Убирайся! – внезапно всю мочь закричала Васька. – Бес ты страшной!
И проснулась от собственного крика.

           
* * *

Месяц она не разговаривала с Рыжим и даже в сторону его не смотрела. Он тоже, видимо, боялся к ней подступиться и обходил Ваську за километр.
    Когда окончательно распогодилось, Василиса отправилась в Высино, вооружившись лопатой и граблями. Шла, как всегда, пешком, с молитвами и пением.
На свете было два человека, которых она меньше всего хотела встретить в тот день: Дэн Джо и Рыбак.
Прибрав могилу мужа, она поправила крест, посадила принесённые пионы и села на траву поодаль, чтобы передохнуть.
– Прости, Сашенька, – приглушённо проговорила Васька. – Я такая дура! Прости меня!
Из-за кустов её не было видно с дороги, иначе он наверняка бы повернул обратно и где-нибудь спрятался. Но очутившись нос к носу с той, перед которой был виноват, Иван застыл около могилы своих родителей, не в состоянии вымолвить ни слова.
– Сволочь! – прошипела Васька. – И как тебя земля носит! Ещё на кладбище припёрся. Постыдился бы мужа моего, урод несчастный!
– Я к матке с батькой пришёл, – пробурчал Ванька, стараясь не встречаться с Василисой взглядом. – Ну, прости ты меня, прости – пьяный был! – вдруг почти закричал он. – Что теперь – убьёшь меня?
– Убила бы! – свирепо сверкнула глазами Василиса. – Да детей жалко: пропадут, пока в тюряге за тебя, козла душного, гнить буду.
– Маленькая, злая! – неожиданно развеселился Ванька. – У-ух!
– Чего ржёшь? – она разозлилась, хотя ей самой хотелось смеяться, глядя на его виноватую глупую физиономию с выбитыми зубами, зеленоватыми, торчащими во все стороны, усами и паутиной на нечёсаных рыжих лохмах.
Она всё-таки рассмеялась, и они оба почувствовали облегчение.
Вася помогла ему прибраться на могилах родителей и бабки с дедом, и возвращались в Берега они вместе. На обратной дороге их нагнал Горыныч на «белом коне». Он затормозил, опустил стекло и заорал:
– Вася! Где ты подобрала это чудовище?
Ванька напрягся.
– Привет, Демьян. Езжай дальше.
– А то смотри, наш уговор в силе, – Горыныч подмигнул ей, и «копейка» помчалась дальше, подпрыгивая на ухабах.
– Какой уговор? – сразу пристал Рыжий.
– Не твоего ума дело, – огрызнулась Василиса. – Думаешь, поржали, и я расчувствовалась?
– Ну, ты раздухарилась, я вижу.
– Я тебе сейчас лопатой по башке как врежу! Узнаешь, как я «раздухарилась»! – Васька перешла в наступление.
– А лопата-то у меня! – не сдавался нагло ухмыляющийся Ванька.
С той поры он стал чаще бывать у Василисы дома.
Если не пил – а такие счастливые промежутки обычно длились с неделю, не дольше – они вместе топили баню, вместе мылись вслед за ребятишками, и Васька пускала его ночевать домой.
Из-за проблем с давлением она больше не могла мыть малышей, не хватало кислорода по «свежему пару», и эта обязанность тоже легла на Ольгу.
Василиса стирала Ванькины вещи, стригла его, лечила раны, полученные им во время нового запоя, спала с ним и жалела его всем своим необъятным сердцем, какое бывает разве что только у русской бабы.
Затем снова наступало время запоя, и она провожала Ваньку за дверь, как верная жена провожает мужа на войну.
Трезвый Ванька ей нравился. Добрый и юморной, он и вправду был похож на ласкового телёнка, трущегося о бок матери.
«Жёнка» – называл он её, пока не пил. А когда напивался, звал Ваську «мамулей». Ванька смешно растягивал гласные в словах, и от этого его речь звучала густо, мягко и по-домашнему. Правду говорят, что речь может звучать, как мёд. Вот так Ванька и разговаривал с ней – медово.
– Мам, а мам! – орал под окнами Анны Рыжий. Он уговорил Васю пойти с ним.
– Зачем ты меня к ней тащишь? Я близко не подойду, так и знай! – недоумевала Васька.
– Надо, – упрямился Ванька, но ничего толком не объяснял.
На Ванькины вопли, не торопясь, вышла «датая» Анна.
– Чего тебе, Иван?
– Мам Ань, я вот, Василису привёл. Ну, ты посмотреть что-то хотела, помнишь?
Анна вперилась в него непонимающим взглядом. Наконец, в её затуманенных вином глазах мелькнуло некое подобие мысли.
– А, вспомнила! – она хлопнула себя ладонью по лбу. – Дура-то старая! Ну-ка, подойдите-ка поближе к забору. Да не съем я тебя, Василиса. Встаньте-ка рядом, чтобы я носы ваши видела. Таааак... А размеры-то совпадают, Вань!
Анна с Рыжим радостно переглянулись, только Васька не могла взять в толк, при чём тут их носы и с чем они «совпадают».
По дороге к дому она пытала Ивана до тех пор, пока тот не сдался и, отводя глаза в сторону, не объяснил ей, что то была проверка.
– А что проверяли-то? – не отставала Вася. – Носы что ли?
– Да не носы, а по носам.
– И что можно по носам проверять?
Ванька густо покраснел.
– Чё, правда? – изумилась Василиса.
– Да, – хрипло буркнул он.
Василиса сдерживалась изо всех сил, но, в конце концов, её «прорвало», и она расхохоталась во весь голос прямо посреди деревенской улицы, переполошив собак и куриц Яги.
    Каждое его возвращение из запоя Васька встречала с немалым облегчением, боясь, что когда-нибудь он может просто не вернуться «с войны».
Не смирившийся со своими «командировками на улицу» Иван несколько раз пытался ломать двери в дом и хлев, пробовал вынимать рамы на веранде и как-то раз ему удалось «просочиться» в дом через маленькое окошко в овечьем загоне в хлеву. Ваське пришлось терпеть его «пьяную морду», завалившуюся к ней в постель посреди ночи, и она затянула специально приобретёнными для этого цепями все окна в хлеву и забила досками окна веранды. Дом на пригорке становился крепостью.
Строго говоря, под «задверьем» Василиса подразумевала избу Рыбаков, доставшуюся им от родителей и одиноко таращившуюся в некошеные луга у самого леса на краю деревни. Старший Ванькин брат жил у Анны, поэтому Ваньке было где и переночевать, и жить, да вот только не хотел он ни того, ни другого. А потому либо оставался у Кощея с его тёщей, либо плёлся к Анне. Но с момента их с Васькой «женитьбы» Рыжик больше нигде не гостевал, а направлялся прямиком к родительской избе.
Особенности деревенского секса поражали Василису. Сожительство Кощея с его тёщей она восприняла более-менее нормально. Но вот что Анна, годящаяся Рыбакам в матери, особенно Рыжику, похоже сожительствовала с ними обоими до появления «гестаповки», это у Васьки в голове не укладывалось.
    В конце весны Василиса, наконец, получила внутренние российские паспорта на себя и детей. «И зачем вы к нам приехали?» – горестно вздохнула начальница, протягивая Ваське документы. «Домой вернулись, уж извините!» – съязвила Василиса, от которой в УФМС уже все шарахались – так она их достала своими бесконечными просьбами и вопросами.
В честь такого праздника она подстриглась в райцентре и вернулась в деревню окрылённая и счастливая.
Но в УФМС ей напомнили о невыплаченных штрафах за «проживание иностранцев». Тут она уже возмутилась и пожаловалась в местное отделение Единой России, пообещав, что обратится в Международный комитет по правам человека. И обратилась бы, но через неделю к деревню прикатила всё та же начальница УФМС и с извинениями сообщила, что штрафы аннулированы – «Не беспокойтесь, Василиса Алексеевна!».
«Ничего здесь не меняется, – сокрушалась Вася. – Всё те же трусливые и продажные чиновники, всё та же неповоротливая бюрократическая система, способная раздавить человека или целую семью, если их ситуация не прописана в каких-нибудь параграфах. Тьфу!».
Для Василисы существовало два абсолютно разных понятия: Россия и Российская Федерация. Первая – сокровенная, ненаглядная, бесценная, и другая – чуждая, бездушная и отвратительная. Какие бы «песни» не пели в новостях, Васька нутром чуяла, что если суждено её родной земле подняться с колен, то только оставив позади Федерацию, как бездарный промежуточный пласт времени, в котором «жировали» воры и проходимцы, а простой люд каялся, кланялся, терпел и уповал. Пришлось поездить в райцентр, но Ваське удалось оформить и детские деньги – по сто пятьдесят рублей на ребёнка, и – что было важно – пенсию по потере кормильца на Надю с Павликом и на себя. Только Гольдберги остались без средств к существованию, хотя Васька подала на алименты, узнав от Людмилы Николаевны, что Максик «ошивается» в Москве. Но попробуй заставь прохиндея платить собственным детям! Гольдберг всеми силами скрывался от алиментов.
Васька с утра до вечера где-то пропадала: то в райцентре, то в огороде. То стирки, то готовки. Младших детей она видела мельком несколько раз на дню. Старшие получали больше внимания: Ольга постоянно просила у матери совета по поводу Нади с Павлом, жаловалась, если не они не слушались. А Славик ходил за матерью, как тень, и они много разговаривали «за жизнь». Васька целовала младших перед сном и допоздна сидела за интернет-работой и стихами. Славику пришлось доить коз вместо матери из-за её постоянных поездок в Краснодуб. В остальное время он был на подхвате у Рыжего, у которого – как наставляла его Василиса – он должен был учиться. За светлые волосы Ванька окрестил Славика «Сивым», что страшно бесило подростка.
Ничему учиться Славик не хотел и Ваньку ненавидел лютой ненавистью.
«Когда вырасту, убью его», – передала Ваське его слова Яга, подслушавшая разговор Славика с Денисычем.
После печального инцидента с Сашей Ваську такое намерение сына вряд ли могло бы удивить, но она расстроилась: надежда на то, что Славик вырастет хорошим человеком, таяла на глазах. Впрочем, Вася всё равно продолжала верить в чудо, а значит, ставить крест на Славике было рано.
Ольга с младшими завтракали и выходили гулять на улицу, обедали и – снова на свежий воздух. От козьего молока и молодой зелени с огорода у всех порозовели лица и заблестели глаза. Васька радовалась, когда слышала, как смеются её дети, играя перед домом. И они резвились, совершенно не замечая мать и всё, что выпадало на её долю.
«Они вырастут и поймут, что я ради них жертвовала всем, даже собой. Поймут и будут благодарны».
Если бы ей кто-нибудь тогда напомнил, что «от добра добра не ищут» и что её материнские ожидания могут не оправдаться, она ещё усерднее стала бы печься о своих ребятишках, потому что чем слабее, чем уродливее дитя, тем любимее, и ничего с этим не поделаешь.
    Сад погрузился в белоснежные облака. Они окутали душистым цветением широкие ветви, и казалось, что влюблённое небо обнимает деревья, прикасаясь к ним нежными прозрачными губами.
Ваське нравилось приходить туда в свободные минуты и стоять, утопив лицо в белых и розовых цветах – стоять и слушать, как происходит зачатие яблок и как цветы перешёптываются друг с другом, рассказывая сны из запределья...
    – Сивый, а ну марш сюда! Матка зовёт! – подгонял Славика Рыжий.
Первую прополку сада Васька провела сама, а на пашню пришлось взять Славика. К середине лета они оба стали коричневыми от загара, особенно смуглая Васька. Немного мешали насекомые, полчища которых вольготно чувствовали себя вдалеке от города, но и к ним Васька постепенно приспособилась, по вечерам надевая брезентовый комбинезон и шляпу с сеткой от пчёл, подаренную ей вездесущим Ванькой.  Он притащил старое ковровое покрытие и постелил его на землю в саду около стола, где Василиса каждый день что–нибудь мыла, стирала или готовила. Таким образом был побеждён «развезон», неминуемо образовывавшийся от постоянно льющейся под ноги воды. Если от калитки до крыльца кусками асфальта бригадир успел выложить узкую кривую тропку, то на остальном участке буйствовала растительность и неугомонная всесезонная грязь.
В июле скотину переводили на «осадное положениеn». Оводы и слепни донимали так, что лошадь выводили ближе к ночи, а остальных животных держали в хлеву. Приходилось заготавливать траву не только про запас, но и на каждый день.
Косили они на пару с Ванькой. Она пела и вспоминала бунинских «Косцов». Обкашивать усадьбу и обочины приходилось несколько раз, начиная с мая, но настоящий покос начинался в июне-июле. Тогда косили душистые цветущие травы для коз и отдельно – на лошадь.
      Васька улучила свободную минутку, чтобы побыть с Надей и Павликом. Они всё ещё говорили на своём языке, который лучше всех понимала Ольга. Но зашла речь о лягушках, которые заполонили деревню, и Васька обмолвилась, что во Франции лягушачьи лапки так и остались деликатесом, хотя в средние века их ели, потому что был голод.
К вечеру перед её домом стоял сельсоветский «козёл».
– Почему ваши дети лягушек ловят? Вы что, их не кормите? – приступила к допросу председатель.
– Каких лягушек? – обомлела Васька.
– Не прикидывайтесь! Мы получили сигнал.
– Проверьте вашего сигнальщика. Мои дети ни в чём не нуждаются. Игрались с лягушками, наверное, а вы и поверили. Я к вам, кстати, скоро заеду – хочу арендовать заливные луга за деревней для покоса.
– А, заезжайте, заезжайте, Василиса Алексеевна!
Сельсовет покатил к «полицаю», и Васька подозвала Ольгу.
– Ты с мелкими собираешь лягушек?
 – Мам, мы целый мешок сегодня набрали! Хочешь, покажу?
Не дождавшись ответа, Ольга вынесла из-за дома шевелящийся и издающий булькающие звуки холщовый мешок.
– Вот!
– Ясно. А где вы их собирали?
Ольга замялась.
– Ну, на задах, ещё на пруду у тёти Нины...
– Понятно, – Васька догадалась, что в сельсовет позвонила жена полицая. – Выпустите лягушек и больше так не делайте.
– А как же лапки? – огорчилась Ольга.
– А лапки – в другой раз.
Но на этом пригляд властей за Васкиными ребятишками не закончился. Через несколько дней явился другой «козёл» с «опекуншами», тут же без всякого разрешения вошедшими в дом и ставшими рыскать по холодильнику и шкафам.
– Почему постельное бельё несвежее?
– А какой сегодня день? – нелюбезно ответила вопросом на вопрос Васька.
– Пятница, – недоумённо сказала одна из чиновниц.
– В деревнях, как вам известно, моются в бане и меняют постельное по субботам. Ещё претензии?
Чиновницы промолчали.
Василиса потребовала у них документы и переписала в блокнот их фамилии и должности.
– Зачем это? – занервничали чиновницы.
– Затем, что я на вас подам жалобу. По какому праву вы здесь?
– На вас поступил сигнал.
– Ещё один сигнал? С лягушками не получилось, так вы решили теперь за простыни взяться? – рассердилась она.
– От гражданина Жолудева поступило заявление.
– Ого! – Васька округлила глаза. – От самого Дэна Джо! А что эта ответная кляуза сделана в отместку за моё заявление о его незаконной торговле техническим спиртом, от которого люди мрут, вам в голову не приходило? Всего хорошего!
Она выпроводила сотрудниц опеки и села писать заявление в областной центр. Интернет в руках матери, защищающей своих детей, пускай она живёт хоть в «жопе мира» – великая сила. Спустя пару недель высинский почтальон принёс ей конверт с протоколами опеки, где говорилось, что «дело» на Василису закрыто. Остаётся только догадываться, какими международными карами грозила Василиса чиновникам опеки – главное, что это сработало.
На Петра и Павла откуда ни возьмись в Берега «пришлёндрала» Натаха – кощеева жёнка, почти безвылазно сидевшая на зонах с подросткового возраста. Её возвращение праздновали с размахом: сначала «били морды», потом целовались, запивая всё это вёдрами самогонки, и – снова «били морды». Во дни кощеевых пиров Васька держала детей в саду за забором, потому что по единственной улице в Берегах расхаживала, точнее выписывала кренделя, Наталья с косой на плече и орала дурным голосом, что «порешит» любого, кто попадётся ей под руку.


* * *

– Вот, послушай, – Сева присел рядом с её постелью и раскрыл книгу на закладке:

Всё падают и падают листы,
как будто шлёт их жестом отрицанья
небесный сад, до срока увядая.

И ночью, в одиночество впадая,
Земля летит со звёздной высоты.

Всё падает. Мы вниз летим, кружа.
Взгляни: рука спадает неизбежно.

Но есть Один, кто бдит, безмерно нежно
в своих руках падения держа.**

– Как прекрасно! – вздохнула Василиса. – Это из Рильке?
– Да, – Всеволод закрыл книгу и удивлённо посмотрел на жену. – Как ты узнала?
– Само на ум пришло. Как думаешь, не зря мы отказались от европейского интерната для Владика и Ольги?
– Мы правильно поступили. Наши дети должны жить и учиться в России. Если захотят, могут высшее получать в Европе или Штатах, но основы пускай изучают здесь. Всё-таки Россия была и остаётся единственной страной, где «так вольно дышит человек».
– Мне недавно звонили из лицея, жаловались на Владика, что отлынивает от занятий.
– Да не беспокойся ты за него! У парня пубертат. И потом, на детях гениев природа отдыхает.
– Зазнайка, – поддразнила его Василиса.
– А я-то что? Все претензии к Эразму Роттердамскому – его слова.
– Ты думаешь, я поправлюсь? – Васька внимательно взглянула на мужа.
– Поправишься и закончишь музыку к фильму, – Севка наклонился к жене и прошептал ей на ухо:
– А я буду дирижировать на записи.
– Врёшь! – подскочила на постели Васька. – Ты серьёзно?
– Более чем, – подтвердил её муж.
– А как же Шостакович?
– Шостакович подождёт, я не на нём женат, – улыбнулся он. – Ты, главное, выздоравливай, а всё остальное приложится.
– Раз такое дело – придётся, – она улыбнулась ему в ответ. – Почитай мне ещё.
Он снова раскрыл книгу.
– Будда, – начал Всеволод. – 

Он будто слушал. Тишь, безмолвье дали...
Мы ждём – и даль, и тишь для нас немы.
Здесь он – звезда. Другие звёзды встали
вокруг него, но их не видим мы.
 
Он – Всё. И что же, мы взаправду ждём,
что зрит он нас? К нам интерес пробудит?
Он, словно сонный зверь, в себе пребудет,
пусть даже ниц мы перед ним падём.
 
Что нас влечёт к его стопам подчас,
из века в век, кружа, в нём проживает.
Он познанное нами забывает
и познаёт, что направляет нас.**

Под его голос Василиса закрыла глаза...
         
   
*  *  *

...а когда открыла их снова, на неё уставился крашеный потолок дома на пригорке.
    Пьянки и шествия «тётушки Смерти» поутихли, и Василиса отправилась к знакомым питерцам за козлом, чтобы огулять коз.
– Смотри, Вася! С этим Рыжим, которого ты приваживаешь, потом беды не оберёшься! – хозяйка давно знала Ивана и оптимизма от Васькиной затеи «спасти Рыбака» не испытывала.
– Ой, бяда-бяда, – спопугайничала Васька с Рыжика. – Может, и не оберусь, но попробовать стоит – ведь живой же человек!
– Если тебе мужик в дом нужен, так и скажи, – продолжала гнуть свою линию хозяйка. – У нас и подходящий кандидат для тебя есть.
– Это Филипок что ли?
– А чем плох? Всё умеет, в постели – зверь.
«Блин, ей-то откуда об этом известно?» – насторожилась Вася.
– Спасибо вам большое-пребольшое, но мне пока козла хватит. В другом смысле, – рассмеялась Васька.
– Ну, как хочешь. Ты нашего Федю береги, в обиду не давай! К концу лета вернёшь.
Федя – внушительный, размером с осла, козёл бурого цвета был положен в телегу со связанными ногами, чтобы «не рыпался», и по прибытии в Берега сразу приступил к исполнению своих супружеских обязанностей в новом гареме.
– Шишок! – завопила Валька, когда Федя вышел из кустов прямо на её двор. – Вася! Твой козёл в мой огород забрался!
– Иду, Валя! – Васька побежала выпроваживать Федю с чужой территории. Слушался он только её и Ваньку.
– Ты его на цепь посади, а то он, бес страшной, смотри-тка, чё удумал: сзади подкрался, окаянный! Того и гляди напрыгнет!
Васька расхохоталась.
– Ага, я и смотрю: он бурый, как медведь. Сначала так и подумала, а потом гляжу – рога! Ну, думаю, с рогами-то не медведь, а – шишок! Тьфу ты!
Дело своё Фёдор знал исправно – до того исправно, что через пару недель козы стали спасаться бегством от назойливого кавалера.
Повезла Васька «шишка» обратно, а Рыжий тут как тут, увязался за ней – мол, лошадь подержу, пока козла отдаёшь.
– Подумала о моём предложении? – подбоченясь, спросила хозяйка.
– Да как же я вашего Филипка отберу? Кто вам тогда по хозяйству поможет? – попыталась отвертеться Васька.
– Ох, Василиса, не доведёт тебя этот рыжий до добра! Вот попомнишь мои слова!
– А если я люблю его, тогда что?
– Уморила! – весело рассмеялась та. – «Любит» она! Кого? Ваньку Рыбака? Это что-то! Ты из головы-то сор всякий покинь, а то так и в Федю влюбиться недолго. Тем более, что запашок у них похожий...
– Он в баню ходит, – вступилась за Рыжика Васька, но хозяйка только руками на неё замахала.
– Всё, всё, Вася, не могу больше! Уписаться можно!
Васька заметила, как около открытого окошка мелькнули рыжие лохмы Рыбака.
Она попрощалась и заторопилась домой.
Насупившийся, как грозовая туча, Иван уже сидел на телеге и держал вожжи. Васька едва успела запрыгнуть, как они тронулись с места. По дороге напряжённо молчали. В Высино Ванька свернул к кладбищу, остановил лошадь, спрыгнул и подошёл к Васе.
– Значит, так, да? За моей спиной замуж собралась?
Лицо его, по обыкновению ярко-розового поросячьего цвета, сделалось белым и неподвижным, будто высеченное из мрамора.
– Ты что, где-то перехватить уже успел? – занервничала Васька.
– Я-то успел, пока ты о свадьбе договаривалась, – говорил он тихо, но за его речью ощущалась холодная ярость.
– Зачем ты привёз меня сюда? – спросила Васька уже со страхом.
– Проб...ь городская! – Рыжий ударил её по лицу. Васька схватилась за щёку и другой рукой прикрылась от следующего удара.
– Ты чего, Ваня? С глузду двинулся?
– Я тебе покажу, куда я «двинулся»! Сука ты шелудивая! – он стащил её с телеги и поволок к Сашиной могиле. – Вот, смотри, гадюка подколодная! Здесь рядом места полно для тебя, курва! Можешь себе могилу копать!
Васька что-то пыталась лепетать в своё оправдание, но Рыжего уже несло. Он материл её, тряс, бил, мотал из стороны в сторону, как тряпичную куклу.
Устав, он грубо поднял её на ноги, грязную, заплаканную и трясущуюся от ужаса.
– Сука ты поганая! Поклянись на могиле попа, что не врёшь мне!
– Клянусь! – послушно затараторила Васька. – Ни с кем я ни о какой свадьбе не договаривалась! Клянусь, Ваня! Вот те крест!
– Живи, паскуда, – Рыжий разжал свои ручищи, и Васька осела на землю рядом с его ногами. – Но если узнаю, что обманула – сдохнешь.
Он сплюнул и с отвращением пнул её ногой.
Домой Васька вернулась пешком. С разбитой лиловой физиономией. Славик торжествовал.
Рыжий приехал вперёд неё, распряг лошадь и без спроса завалился спать на веранде.
Утром она долго не могла подняться – избитое тело болело и отказывалось повиноваться. Лицо почернело и распухло.
Потом ей поведали, что Славик чуть свет прибежал к бабе Ларисе и сказал, что «мама умерла». Перепугавшись, Яга вызвала «Скорую», которая явилась в аккурат через три часа, когда Васька всё-таки заставила себя пойти по воду. Деревенские старожилы, сгрудившись возле забора Ларисы, глядели на неё, как на привидение.
– Дядь Серёж, а к кому «Скорая» приезжала? – поинтересовалась Василиса у Денисыча.
– К кому, к кому! К тебе! – выпалил тот. – Лариса вызвала, когда Славик прибежал.
Так Васька узнала о том, что «умерла».
Дома выяснилось, что Славику «показалось», и он «подумал» и подключил Ягу.
– Здравия желаю! – Лёшечка Чеботарь приковылял за косами.
– А что это у тебя с ...? – он обвёл скрюченным указательным пальцем с грязью под ногтем вокруг своего лица.
– С табуретки упала, – к Ваське вернулось чувство юмора.
– Высока, знать, была та «табуретка», – пряча сочувственную улыбку, пробормотал Чеботарь.
– Да уж, дядь Лёш, и не говорите!
Тут с веранды показалась заспанная и всклокоченная «морда» Рыжего.
– А Ванька-то что, поселился у тебя?
– Несчастный случай, – еле сдерживая злость, стоически ответила Вася. – Табуретку вчера придерживал...
– А-а, ну, ясно, – удовлетворённо закивал Леший. – Дел-то молодое.
К ним подошёл Рыжий.
– Здорово, дед!
– Здорово, Иван.
– Вань, хочешь опохмелиться? – елейным голоском промурлыкала Василиса.
– Вот, дед, жёнка у меня! – самодовольно сказал Рыжий. – Без слов понимает!
– Понимает, понимает, – согласно закивал Леший, недоверчиво поглядывая на Ваську.
– Да вы ступайте, а то скоро лавка приедет, – Васька сунула Рыжему деньги. Он обслюнявил её поцелуем и с Чеботарём, несущим на плече их косы для отбивки, пошёл к зданию бывшего магазина, перед которым обычно останавливалась автолавка.
Василиса подождала, пока они отойдут на почтительное расстояние и бросилась заматывать калитку и ворота цепями. Затем она сбегала в хлев и принесла оттуда вилы.
– Сегодня гулять не пойдёте! – приказала она детям. – Посидите дома. Опасно.
– Рыжий опять надрался? – привычно уточнила Ольга.
– Вроде того. Лучше не рисковать. Посмотрите мультики.
Но Рыжий не вернулся из лавки – похоже, сообразил, что его ждут с вилами или, ещё хуже, с топором.
После обеда Василиса выпустила детишек на прогулку, но калитку снова замотала цепью, а вилы прислонила к стене рядом.
Рыжий вернулся к вечеру.
– Вась, а Вась! – заорал он под окнами.
– Мам, не ходи, он тебя снова изобьёт, – попытался остановить её Славик, но Васька молча отстранила его и вышла к калитке.
– Явился? – начала она. – Морда твоя бесстыжая!
– Вась, ты чего? А, Вась? – он будто не помнил, как пинал её на кладбище и угрожал убить. – Ну, поругались, так со всеми бывает....
– Со всеми бывает?! – переспросила Васька, переходя на повышенные тона. – А ну, убирайся отсюда! И чтоб духу твоего здесь больше не было! Явишься, я Дэну позвоню, и он из тебя душу вытрясет, урод ты грёбаный! Ещё посмотрим, кто из нас себе могилу рыть будет, козёл! А подойдёшь к детям – вообще не знаю, что с тобой сделаю!
«Выпав в осадок» от её «лексикона», Ванька открыл было рот, чтобы что-то сболтнуть, но передумал, глядя на вилы в Васькой руке.
– Не вопрос, – он повернулся и поплёлся в сторону своей избы.
Галицкие перешли к обороне. На все калитки Васька повесила замки и укрепила их цепями. Забор, правда, вряд ли бы сдержал натиск Рыжего, но приходилось надеяться, что он через него не полезет из-за крапивы и репейника со стороны улицы – в саду Вася всё выкашивала.
Двери в хлев и в дом держались запертыми. Ключи были у Васьки, Славика и Ольги.
На почве начавшейся войны с Рыжим, Ваське требовался союзник, и ей пришлось помириться с Горынычем, который по первому зову примчался в Берега и с нескрываемым удовольствием прогнал пританцовывающего Рыбака перед грузовиком через всю деревню.
– Ты чё, Дэнь? Отстань, Дэнь! – жалобно ныл Ванька, но рысцой бежал перед машиной. – Миленький, родненький! Да я Богом клянусь! Не сделал бы я ей ничего! Дэнь, а Дэнь?
Доведя Рыжего до дома Галицких, Демьян остановился, спрыгнул из кабины, и подошёл к пятившемуся от него перепуганному Ваньке.
– Только ещё раз, – тихо, но отчётливо проговорил «шериф», цедя каждое слово. – Ещё раз ты подойдёшь к этому дому, я тебе башку снесу. Понял? А ну, отвечай!
– Понял, понял, Дэнь! Ты только того, не нервничай! – Ванька запутался в траве, упал и, встав на четвереньки, попытался отползти от Демьяна на безопасное расстояние. Тот дал ему сапогом под зад, сплюнул и рассмеялся.
– Жених, мать твою!
Васька наблюдала из-за забора.
– Вася, – подошёл к ней Дэн, когда Рыжий скрылся в кустах, – я его прогнал, но не приваживай его больше. Это такие люди, пойми. Они сами не живут и другим жить не дают. Ты его не вылечишь, и работать он никогда не будет. Так что гони в шею! А если не послушает, звони мне, я приеду и объясню ему популярно.
– Ты же не можешь каждый раз приезжать, когда он под моими окнами орёт.
– Могу. А если я не смогу, звони ментам.
– Агась, они через сутки явятся.
– Да плевать, что через сутки. Вызвала – пиши заяву. Если заявы накопятся, тогда Рыбака посадить будет легче.
– Круто ты взялся, – Васька с уважением посмотрела на Горыныча.
– А то! – улыбнулся он. – Слушайся меня и не ссорься со мной. Не то в другой раз я тебя в задницу отымею.
Васька остолбенела, но выдавила из себя любезную улыбку.
Впрочем, её заявление о незаконной торговле спиртом привело к неожиданным последствиям: через всё это жена Горыныча прознала о его «гареме» и развелась с ним, переехав к своим родителям в Краснодуб. Василиса услышала об этом от высинского почтальона, с которым иногда подолгу обсуждала деревенские новости. «Вот блин!» – искренне огорчилась она и старалась Горыныча по пустякам не дёргать и не злить. Больше всего Вася боялась, что Дэн Джо может запить с горя и начудить дел бесспорно равнозначных концу света.
Однако, к концу лета Ванька снова спал у неё на веранде. Руку на неё он больше не поднимал, да она и не допустила бы – вилы и топор теперь всегда были наготове. На сеновале она как-то задела этими вилами свою ногу – шрам остался заметный. Деревенские вилы от постоянной работы с сеном затачивались и напороться на них грозило массой неприятностей вплоть до летального исхода. Садовые лопаты каждую весну затачивали на специальном станке у Денисыча, чтобы резали землю, как бритвой. Потому-то Васька и гоняла Славика, который бросал где ни попадя инструменты, не думая об опасности, которую они несут.
– Мам, просыпайся! – прошептал Рыжий, поднявшись раньше Васьки. – У нас приплод!
– Какой приплод? – спросонья «не врубилась» она.
– Жеребчик у нас! – просиял счастливый Ванька.
Васька тотчас соскочила с кровати и босиком, в ночной рубашке спустилась в хлев.
Рядом с Манькой покачивалось, стараясь сохранять вертикальное положение, вихрастое чудо на полупрозрачных, ещё не затвердевших до конца, копытцах. Гордая мать вылизывала своё сокровище, а жеребёнок норовил ухватить её за вымя.
– Как назовём-то его?
– Сивка-Бурка, – предложила Василиса.
– Так он не сивый. Вот Славик сивый, а этот – не, – возразил Рыжий.
– Тогда Буран, – сходу придумала она.
– Красивое имя, – согласился Ванька. – Буран так Буран.
Он подошёл к Василисе сзади и обнял её, положив свои ладони на её груди.
– Удобные они у тебя, – прошептал он ей в ухо. – Как раз по размеру – каждая в руку помещается.
– Отстань, – вяло попыталась освободиться Васька, но в итоге положила свои маленькие, как у подростка, ладошки сверху на Ванькины ладонищи, нежно сжимавшие её грудь.
Он шумно дышал, прижимаясь к ней всем телом. Его усы и щетина приятно щекотали её шею, от чего по телу до самых пят пробегали мурашки.
В такие минуты с Ванькой она оттаивала и даже ощущала нечто, напоминавшее времена её первой любви. Тело её оживало и наполнялось почти забытым желанием, от которого ей становилось неловко и стыдно перед собой, словно это было что-то запретное или недостойное. Или она считала себя недостойной обычной человеческой радости и удовольствий, как будто опасаясь, что они лишат её силы и сделают безоружной перед очередным сражением с обстоятельствами, которые, впрочем, ни на секунду не ослабевали и постоянно давали понять, что в любой момент готовы к новому нападению.
– Вань, что мне сделать, чтобы ты пить бросил? – вдруг спросила Василиса. – Есть у тебя мечта? Вот скажи, чего тебе хочется? Хочешь машину?
Ванька задумался. Вася воспользовалась заминкой, высвободилась из его объятий, и, повернувшись к нему лицом, продолжала.
– Если подарю тебе машину, бросишь пить? Потому что если не бросишь, никакой машины, так и знай.
– Если подаришь, брошу, – решительно пообещал Ванька.
– Ладушки, – обрадовалась Вася. – Договорились!
– Вась, ты серьёзно? – удивился он.
– Я сама серьёзность, Иван Юрьич! – почти пропела Васька и побежала домой одеваться.
Ей удалось привести в порядок дом Рыбаков, и они с Иваном уходили туда по вечерам, когда дети ложились спать, а иногда и днём, когда Рыжему «приспичивало». Некоторое время Ванька проработал у Дэна на вырубке, но быстро запил. «Шериф», вопреки разводу с женой, который его скорее бесил, чем расстраивал, к спиртному по-прежнему не прикасался. Однажды утром он вломился в дом Рыбаков, чтобы поднять с постели своего нерадивого работника, и обнаружил Ваську с Иваном лежащими вместе в одной кровати. На Горыныча, имевшего любовницу в каждой деревне, Васькины отношения с Рыжим произвели странное впечатление. Он стал ещё чаще унижать Ваньку перед ней, будто ревнуя и желая, чтобы она убедилась в ничтожности своего избранника и отвернулась от него. Рыжий, как обычно, голосил: «миленький, родненький», ползал перед Демьяном на четвереньках, и Ваське всякий раз становилось тошно.
Что она встретила чудовище из своего сна, Василиса уже не сомневалась. Сама же напросилась помочь ему – куда деваться?
Дэн Джо содрал с Рыжего простыню.
– А ну поглядим, какой тут «половой гигант», с которым Василиса никак расстаться не может.
– Не надо, Дэнь, – захныкал Ванька, прикрываясь руками.
– Руки-то убери, – приказал Дэн Джо. – Убери руки, кому сказал! – заорал он, видя что Рыжий не повинуется.
Ванька покорно убрал руки.
– Ничего особенного, – разочарованно констатировал «шериф». – А я-то думал! Оденься и марш в кузов. И чтобы ждал меня там! Поедем Васину делянку вырубать, жених хренов.
Когда Рыжий вышел, Дэн овладел Васькой прямо на его постели.
– Так лучше? – спросил он, когда закончил.
Васька машинально кивнула. Не объяснять же Горынычу, что она ничего не почувствовала: ни боли, ни чего бы то ни было другого. Её мозг научился блокировать сигналы, поступающие во время насилия над телом. Но притворяться она научилась, тем более что никто её никогда не спрашивал, получает ли она хоть какое-то удовлетворение от близости – все её мужья и любовники были уверены в своей бесподобности и мужских талантах.
Ненавидя себя, Горыныча и трусливого Ваньку, она оделась и вернулась домой.
      В июле за Ольгой и Надей вернулись из Москвы уже знакомые молодые люди со смешными именами, но на этот раз с ними была Елена, которая без особого труда расположила к себе Василису и её дочерей.
Вася благословила девочек, и «эстеты» помчали их сначала в столицу, а затем, на поезде, в Ростовскую область.
    Васька с сыном ещё раз пропололи огород и пашню. Вася накосила и насушила листового сена козам, а Рыбаки с грехом пополам помогли ей скосить уступленный Ягой луг для Маньки с Бураном (аренду других лугов пришлось отложить за неимением косилки). Сено сложили в огромные скирды, под которыми часто распивали и ночевали оба Рыбака.
    Вернулись из Ростова Васины дочки – загорелые, полные восторженных впечатлений. Елена, снова приехавшая вместе с Бимом и Бомом, привезла с собой несколько сотен фотографий на лазерных дисках. Все были очень довольны, а девчонки – просто счастливы. Елена смогла один день посвятить их знакомству с Москвой, а в остальное время, в палаточном городке под Ростовом, занималась проведением фестивалей и игр, где детей одевали в яркие костюмы и раскрашивали им лица. Особенно понравились Васе фотографии, на которых вся компания из двух десятков детей, подростков и дюжины взрослых, погрузилась в лесную реку, так что над водой возвышались только красочные физиономии участников съёмок.
Ольге сильнее всего запомнились арбузы, которыми они объедались на отдыхе.
     С Васькиным приездом в Берегах закипела жизнь. Это было не удивительно, поскольку везде, где бы ни появлялась Василиса, начиналась трудно объяснимая «движуха»: запускались доселе скрытые, глубоко дремавшие процессы и механизмы, и ещё недавно казавшееся мёртвым мучительно воскресало, словно почва, после долгой тёмный зимы обласканная солнцем. Василиса не догадывалась, как она это делала, и быть «солью земли», как бы пафосно оно ни звучало, ей не нравилось. Впрочем, так её никто не называл. Чаще всего она слыла «занозой в заднице», «стихийным бедствием» или «чумой». За «воскрешения» других приходилось расплачиваться, нередко собственными хворями и ранами, а потом длительно и крайне болезненно восстанавливаться, на последнем издыхании отползая в сторону. Сначала её воспринимали как возмутителя всеобщего спокойствия, потом – как чудо, а за уход – ненавидели и проклинали. Особенно усердствовали оставшиеся без неё – те, кого она вытаскивала из самых глубоких расселин бытия, показывая им, что жить можно и по-другому...
«Она работает, как деревенская и больше, чем деревенская», – гордился своей подопечной Денисыч. Ваську зауважали, глядя, как она убивается с утра до вечера то в огороде, то на картофельнике, то во дворе с колуном, раскалывая плашки. Кто-то зауважал, а кто-то позавидовал, как всегда бывает в людском обществе.
Гена, при каждой встрече пожиравший Василису недвусмысленным взглядом, ещё пару раз окучил пашню на тракторе, и в августе Васька созвала всех, кого могла, на уборку картошки. Пришли Рыбаки, её сосед Клепиков и Натаха с Валькой. Детишек Васька поставила на подпол, где они должны были высыпать картошку из мешков, принесённых с поля. Они и высыпали, но чаще играли, бросаясь друг в друга картофелинами.
– Катоска, катоска, – повторяла Надя, а Рыжий её передразнивал, и все смеялись.
Васька оформила детям прописку и договорилась о садике для младших и школе для старших.
Она умудрилась выбить из области «Газель», чтобы Надю с Павликом возили в садик, но другим её детям достался лишь рейсовый автобус.
Собрали картошку и урожай с огорода. Рыжий приволок откуда-то множество трёхлитровых банок, и подпол вскоре наполнился вареньем, солёными огурцами, маринованными помидорами и всякой всячиной, среди которой были и грибы, и мочёная брусника – как Василиса всё успевала, один Бог ведал.
А в конце августа Натаха что-то там наговорила Кощею, и тот с перепоя разбил все стеклопакеты в доме Галицких.
– Не ходи! – схватил Рыжий Ваську за рукав, – Он тебя прикончит.
Они спрятались за баней и оттуда наблюдали, как со звериным рычанием Аркадий швырял камни в окна.
Васька позвонила Ольге, которой был куплен мобильник (Славику тоже) и попросила её закрыться, уйти в сени и сидеть тихо.
– Он детям ничего не сделает, – заверил её Ванька. – Переклинило его. Натаха натравила, наверно. Та ещё змея. Побуйствует и уйдёт.
Так и случилось. Бросив в последнее целое стекло серый угловатый булыжник, Кощей удалился, а Васька прибежала к перепуганным детям. Славик отсиделся в хлеву.
Она позвонила в милицию, потом Горынычу.
– Зря ты ментов вызвала, надо было сразу мне звонить, – Дэн Джо прикатил через полчаса.
Он дождался приезда властей и, переговорив с милиционерами, отправил их обратно.
– Она не будет заявление писать. Мы сами тут разберёмся, – заверил он.
– А стёкла? Скоро заморозки, а это комната детей.
– Вставлю я тебе стёкла, – успокоил Ваську Дэн. – А ты, – он повернулся к Аркадию, – ты мне всё отработаешь.
– Да, Джо, – виновато закивал Кощей. – Рамсы попутал. Сам не знаю, что на меня нашло.
Неделю ребятишки вместе матерью спали на кухне на русской печке – ночи были уже холодные, а потом вернулся Горыныч и вставил новые стёкла в стеклопакеты.
В садике младшие начали потихоньку разговаривать. Их забирали около дома и привозили к дому. А Славик с Ольгой пошли в школу в райцентре – на класс ниже из-за того, что отставали в русском языке. В школе их поначалу обижали, но потом быстро привыкли и потеряли к «немцам» всякий интерес.
Ольга училась хорошо и прилежно, а Славик прогуливал и лгал, что опоздал на автобус. Когда не делал домашнее задание, оправдывался тем, что он «пасёт скотину» и «рубит дрова» – ему, де, некогда. Васька, узнав об этом, подняла его на смех и пригрозила, что отдаст в интернат, если прогулы и враньё продолжатся. Угроза подействовала.
Ванька ударился в длительный запой и житья от него не стало вовсе.
Василиса сильно пожалела, что не вняла предупреждениям «шерифа».
Рыжий преследовал её, не давал ей покоя, орал под окнами, караулил каждый её шаг, и она не могла спокойно к колодцу за водой сходить. Из-за него Васька стала пропускать автолавки, и ей приходилось либо ехать за продуктами в райцентр, либо в Высино, и в такие дни она не всегда могла без посторонней помощи загрузиться со всеми мешками и кошёлками в автобус.
– А я предупреждал, – корил её Горыныч. – Ты не послушала. Какой смысл его гонять, если ты на другой день уже бежишь к нему: «Ванечка, Ванечка»?
Осенью на картофельник стали приходить кабаны – Василиса вставала чуть свет и слышала их хрюканье и копошение на пашне.
В самом начале своей деревенской эпопеи, испугавшись самой себя, она отдала Демьяну ружьё обратно, даже не возвращая свои деньги. А тут пожалела: могла бы мясца кабаньего попробовать...
За скважиной, где она регулярно полоскала бельё, пролегала лосиная тропа. Два раза в год по ней проходили животные. Шли, как правило, в утреннем тумане – большие тёмные тени с огромными тяжёлыми рогами. Вожак иногда останавливался и «трубил», чтобы отставшие самки с детёнышами могли определить направление. Ванька подметил, что у лосей плохое зрение, но на глаза им лучше не попадаться, в особенности когда они с молодняком следуют на зимовье.
Места вокруг давно использовали для охоты. Приезжали в основном из Новгорода, реже из Питера. Приезжали к Дэну Джо, который специально сеял в лесу овёс и возводил деревянные вышки. Кроме кабанов и лосей, местные леса славились болотной птицей, тетеревами, лисами и зайцами. Волки встречались нечасто, медведь был один и где жил – никто не знал, только следы его находили. У переезда мужики встречали рысь с рысятами.
В лесу за деревней жила лиса – Васька часто слышала её лай и как-то раз видела её с лисятами на краю леса.
Деревенские курятники регулярно подвергались набегам хорьков. Эти лесные проныры наносили большой урон долгими деревенскими зимами. Если хорёк залезал в курятник, то ради пропитания загрызал одну курицу, но ещё с десяток мог придушить для забавы.
По весне из леса выползали змеи и грелись на солнышке прямо на железнодорожных шпалах. В деревню змеи тоже заползали, поэтому Васька стращала детей, чтобы не ходили в высокую траву, не лазали в руины бывшей кузни и вообще смотрели под ноги.
Рыжий рассказывал, как змеи погубили родительских лошадей: коня ужалил змей на выпасе, а кобылу змея укусила в кормушке с сеном.
Вплоть до заморозков Василиса стирала на улице. Машина крутила бельё, но полоскать его всё равно приходилось на скважине вместе со Славиком или с Рыжим, если тот был трезвым.
Работая, она молилась, пела или перебирала в голове варианты действий, которыми могла бы отвадить Рыжего от алкоголя.
    После очередного дня, Ванькиных воплей под окнами и прыгания черед забор в попытке проникнуть в запертый от него дом, она дождалась темноты, чтобы выйти на улицу и походить по деревне относительно безопасно.
От Кощея доносились пьяные возгласы и хохот, обильно сдобренный матом. Васька различила голос Ваньки.
«Радуется, гад», – с обидой подумала она. Нехорошее чувство захлестнуло Василису. Она вдруг припустила бегом в сторону Ванькиного дома.
Дверь в дом была не заперта – Рыбаки пропили все замки.
Василиса огляделась: никого на дороге. В избушке Чеботаря свет был погашен, значит, Лёшечка уже спал.
Васька вошла в дом: беспорядок, грязь, алкогольная и табачная вонь, словно она и не прибиралась здесь летом.
В комнате около окна работала плитка – дров у Ваньки тоже не было, а за электричество можно было не платить годами, если не десятилетиями.
«Значит, надерётся у Вальки и завалится спать в тепле» – ядовито подумала Василиса. Она подошла к плитке и, как заворожённая, подтянула к ней занавеску с окна так, что та сразу загорелась. Безучастно глядя, как пламя перекидывается на стену, Васька ещё минуту постояла в комнате, потом спохватилась и выбежала. Никем не замеченная, она добралась до своего дома.
«Оставшись на улице, он примет мои условия и бросит пить, – оправдывала она себя. – Лучше остаться без дома, чем без жизни». И в чём-то, наверное, была права.
Рыбаки горевали по своему дому недолго. Колька горевал слегка, а Ванька только нашёл дополнительный повод, чтобы выпрашивать у всех на стакан. Пил он по-прежнему, по-чёрному, ночевал в заброшенных домах или с теми, с кем топил жизнь в вине дождливыми осенними вечерами.


*  *  *

– Та - да-ам, та - да - да-ам - там, – Севкин густой голос пропел в телефон начало симфонии.
– Ну?.. – с замирающим сердцем спросила Васька.
– Та - дам та-да-да-та та-ам там! – продолжил напевать начало симфонии Сева. Затем наступила тишина.
Пауза длилась секунд тридцать, за которые Василиса чуть с ума не сошла от волнения.
– Да.
– Да? – у неё перехватило дыхание. – Севонька, это правда?
– Да, Васёна! Чёртов граммофон – наш!
– Господи! – выдохнула Васька. – Любимый, родной, я так тебя поздравляю! Слов нет! Как же я за тебя рада!
– Папин Малер получил «Грэмми»! – крикнула она детям.
– Пап, ты молоток! – запрыгала от восторга Оля.
– Поздравляю, отец! – сказал в телефон Владик.
– Спасибо, дорогие мои, – растрогался Всеволод.
– Мы все за тебя болели, – Васька всё ещё не могла до конца поверить в услышанное.
– Я каждую минуту это чувствовал, – в ответе Всеволода была какая–то щемящая простота, которая случается там, где любые слова излишни.
– Возвращайся скорее. И граммофон не забудь, – улыбнулась Василиса. – Будем праздновать!


*  *  *

Потом погиб Миха. Вышел пьяный на переезд ночью, и его сбил поезд на всём ходу. Так сбил, что от Михи не осталось почти ничего, да и то пришлось собирать всем миром вдоль железнодорожных путей. Но одну ногу отыскать не удалось, и Васька с Рыжим отправились через лес на её поиски.
Дорога к переезду напоминала послевоенные времена. Безлюдная, «раздолбанная» дэнджовским лесовозом, она редко ощущала человеческую поступь и постепенно уходила в небытие.
В канавах плавала полусгнившая листва, лёд ещё не вошёл в полную силу. По обе стороны заиненная ольха позвякивала веточками и поскрипывала стволами, нарушая гробовую тишину перешёпотами, перестуками и всплесками звука, необработанного и по сути непригодного для людских ушей, а потому неопределённого, как отзвук из другого мира. Васькин сапог соскользнул в очередную яму, наполненную водой. Она с трудом высвободила его из топкой грязи, ухватившись за придорожные кусты.
– Зачем он это сделал?
– Он часто так делал. Бывало напьётся, встанет на путях, руки раскинет в стороны и орёт какую-нибудь песню. Поезд ему гудит, гудит, а он в последний момент отскакивал в сторону-то, – Ванька будто совсем не удивился жуткой Михиной смерти. – Вот и допелся. Жить не хотел. Надо у него грабли забрать сенные. Я для тебя заказал, а забрать не успел. А то украдут.
Вторую Михину ногу они так и не нашли. Через некоторое время путейцы обнаружили её километров за двести – она зацепилась за что-то на тепловозе, и он протащил её такую даль.
На месте, где поезд сбил Миху, на путях осталось большое кровяное пятно с мелкими кусочками мозгового вещества, кожи и осколков черепа.
Ваську вытошнило на обочине.
    Зимой она уже знала наверняка, что беременна.  


__________________________________________________________
* «Ангел вопияше Благодатней: Чистая Дево, радуйся! И паки реку: радуйся! Твой Сын воскресе тридневен от гроба и мертвыя воздвигнувый; людие, веселитеся! Светися, светися, новый Иерусалиме, слава бо Господня на тебе возсия. Ликуй ныне и веселися, Сионе. Ты же, Чистая, красуйся, Богородице, о восстании Рождества Твоего».
** Перевод Вячеслава Маринина



                                                (продолжение следует)


Иллюстрация: ИИ