одет по петроградской моде.
— Пожалуй, да, читатель многоликий.
и деревцу с единственным листком.
4
Ты весь в делах: бумаги и звонки,
по вечерам — собаки, дети, баги,
и музыка, что кормится с руки,
а ты не запрещаешь ей, бедняге,
включать вполвдоха жизнь и ностальжи —
мне много проще: жесты и стрижи.
Я слушала: на днях ты волновался
и места будто бы не находил.
«Всё хорошо» — замыленная фраза,
«всё плохо» — так не выдержит акрил,
смычок скользнёт, спружинит взгляд и струны
(уж ты-то разберёшься что к чему).
Я рада беспокойству твоему,
безумный, безымянный, безымунный.
5
Бездарно притворяясь,
что читаю Гаспарова...
(Тимур Кибиров)
Бездарно притворяешься, что нем.
Когда родился ты, январский беби,
и близился советский Вифлеем
с пятиконечной звёздочкой на небе,
мне было два, я пряталась в снегу,
стараясь обойти квартет сорочий,
и будущее льнуло к четвергу
среди обычных будних заморочек,
мы с бабушкой сходили в магазин.
Тебя привили от туберкулёза
и от меня, но нет таких вакцин.
Я в дом впорхнула хрупкая с мороза
(то дом второй, что вычудил Хрущов) —
твоя, со снегирями вместо щёк.
6
То мяса нет то — колбасы и сыра...
(Генрих Сапгир)
До встречи оставалось нам полвека
всего. Тут, как назло, развал и путч,
то нет страны, то нет в ней человека,
то... впрочем, это спрячем под сургуч.
И ты — поэт, я — в музыке, всё в норме,
студенчество, картошка и морковь,
но кто бы знал, что мы не сгинем в шторме,
а переплавим бурю на любовь,
где я поэт, ты музыкант, — так странно,
и гречки с пармезаном — завались,
и новая (уже с джакузи) ванна,
одно здоровье обглодала жизнь,
и мы — в плену строптивой железы.
Есть позитив: нам не до колбасы.
7
А может быть, мгновенность — высший дар,
Господне милосердие ко смертным —
какая плоть перенесёт пожар,
раздутый открываемым конвертом
и пляшущими строчками письма
(внизу «Прощайте!», как из пистолета)?
Мы — вспышка, ветер, а потом — зима
из глубины мерцающего света.
Ну, а пока мы здесь и мы сейчас
из персти и любви, из ниоткуда,
мы открываем спрятанное в нас,
срываемся в него без парашюта,
мосты сжигаем, обрываем связь,
и нежности полны — какое чудо!
8
Выходит тишина из-под контроля.
Ты будешь ветер или просто поле
с запаханной соломой и с дождём,
с дурной вороной в тусклой вышине.
Когда ж влюбляться, как не на войне?..
Ты будешь светом, лесом, сентябрём
в кроссовках и джинсе, иконой стиля,
бузинным сном замедленных дворов
и всадником в седле автомобиля,
исполненным имён и адресов;
заботливым примерным семьянином,
прохожим, тенью, точкой, пустотой,
часами Думской башни над Гостиным
и зингеровской сферой голубой***.
9
И вот опять брожу по СПб,
иду к себе, в свои дворы-колодцы,
где ангел мой играет на трубе
и в паузах передвигает солнце.
А думала: всё в прошлом. Ну и ну!
Мост и направо — Карл Иваныч Росси:
я в улицу любимую сверну —
пускай меня не ищет эта осень,
не говорит: «работайте, мой друг,
не то загнётесь от великой лени,
нам с вами расслабляться недосуг»,
и на Ватрушке, высветленной вдруг
среди заморских щебетов и фени,
мой дерзкий праздник станет на колени.
10
...дорогой, уважаемый, милая, но не важно...
(И. Бродский)
Потому что мало быть super Star,
согревая память о нас каку-нить,
надевая ветхий репертуар,
извиваться ночью, мычать и нюнить,
по утрам зеркалить друг друга — не,
добивать риторикой без ответа,
лучше на мгновенном сгореть огне
и остаться в комнате, что без света,
оставаться светом совсем без комнат,
потому что мало, что нас запомнят
за дырой, которых тут выше крыши,
далеко в долине, на самом дне
«потому что мало, что мы напишем
соловьиным пёрышком на струне».
_____________________________________
* Голощёкин, джазовая филармония на Загородном пр.
** Собор.
*** Купол Дома Книги.