*    *    *

Кто живёт под Богом, кто под солнцем, кто под луной,
Кто вообще ни под чем не живет, скитаясь во тьме земной,
Кто живёт под сенью закона, от страха живой едва –
Лично я живу под деревом «два-четыре-два-два».
Засыпаю под шум его, просыпаюсь в тени его,
Ощущая связь, удивительно похожую на родство:
То есть, вроде, и общего мало у нас – огонь и лёд,
А поди ж ты, уже никуда друг без друга. Жара встаёт,
Разевает белую пасть и прет ко мне напролом,
И тогда моё пыльное древо заслоняет меня крылом;
И пока на землю не спустится благотворно-прохладная мгла,
Я безбедно живу под сенью солнцем траченного крыла.
Потому я прощаю ему семена, терзающие пяту,
Его мусорный вид на фоне купающихся в цвету,
Я прощаю ему листву, засыпавшую комнату по окно, –
Эту узкую, неинтересную, как советское производственное кино,
Листву. Я мету её, но она возвращается вновь и вновь –
Как наглядный пример того, что дереву не прекословь,
Не пытайся перековать его привычки, исправить нрав.
Я прощаю ему нарушенье границы, попрание прав.
Я прощаю ему вечно гадящих, галдящих, как на базаре, птиц,
Оборванные шевроны, контуры споротых петлиц,
Непонятный характер, поношенную крону, замызганные кружева
И отчётливо лагерный номер «два-четыре-два-два».
Потому что, когда прилетит ракета на скате дня,
Моё дерево примет осколки грудью вместо меня,
Отведёт от меня беду, отвадит старуху с косой.
И покатится дальше это божье, это чертово колесо.
И я буду лежать себе и слушать шелест дождя,
Улыбаясь блаженно, в сознанье сознательно не приходя,
Чтоб не знать, что это моё неспокойное дерево ввечеру
Шелестит сухой листвой на сухом, как песок, ветру.