Одиль Белькеддар (Odile Belkeddar) – переводчица (с русского на французский), автор статей про советскую и русскую детскую литературу. Живет в Париже.

Работала директором библиотеки. В 1995 – 1999 годах руководила серией Passages («Забытые классики мировой детской литературы») в издательстве Le Sorbier («Рябина»). С 1977 года делала обзоры русских детских книг в Revue des livres pour enfants («Обозрение книг для детей» – журнал, который выпускает отдел детской литературы Национальной библиотеки Франции). Автор ряда статей о различных аспектах русскоязычной детской литературы.

С 2011 участвует в составлении двуязычного литературного издания LRS-Lettres Russes. В 2016 получила престижную премию Russophonie за лучший перевод года: К. Чуковский, «Серебряный герб». В 2018 входила в жюри конкурса «Культурный мост», организованного ассоциацией «Папмамбук».

Среди переводов: Сергей Козлов «Как Ослик, Ёжик и Медвежонок встречали Новый год»; Анатолий Ким «Детские игры»; Николай Атаров «А я люблю лошадь»; Владимир Маяковский «Конь-огонь»; Сергей Третьяков и Александр Родченко (фотографии), «Самозвери» (перевод текста совместно с поэтессой Валери Рузо); Владимир Даль «Лиса и заяц»; Марина Москвина «Что случилось с крокодилом?»; Ирина Преснецова «Снег»; Борис Акунин «Детская книга»; Михаил Есеновский «Храбрый Юра»; Маша Вайсман «Правда весело?»; Елена Липатова «Девочки»; Борис Минаев «Умное лицо»; Исаак Миллман «Меня зовут Исаак, и я – спасенный ребенок»; Эль Лисицкий «Про два квадрата»; Ольга Седакова «Как я превращалась»; Корней Чуковский «Серебряный герб»; Анастасия Коваленкова «Капля»; Лида Ларина «Коля»; Евгений Бунимович «Неглинка»; Ирина Краева «Баба Яга пишет»; Иосиф Бродский «Кто открыл Америку?», «Баллада о маленьком буксире»; Наталья Попова «Мемуар-р-р бывалого кота Васьки».

В разные годы выходили статьи Одиль:

«Ослик, обеспокоивший многих (о сказке С. Козлова)» («Un petit âne dérangeant»), La revue des livres pour enfants, N°171, 1996; «Про русский язык, такой редкий язык…» («A propos du russe, langue rare»), Nous voulons lire, N°170, 2007; «В стране Мишки» («Du côté de Michka»), Translittérature 13, 1997;

«О переводах на французский русскоязычных книг для детей» («Traduction des livres russes pour enfants»), in: Etat des lieux de la traduction, sous la dir. de Virginie Douglas, PURH, 2015

«Литература, имеющая ценность, а не одни лишь сказки» («Une littérature qui conte»), Voyages en Russie » (La joie par les livres, N° 221, 2005);

«Звучание слов двадцатых годов» (Le son des mots des années 20), BIBLIOthèque(s), N°19, 2005;

«От «вчера» до «сегодня», от одного семнадцатого года до другого: детские книги, совершившие свою революцию» («Entre hier et aujourd'hui, d'un 17 à l'autre, le livre pour enfants fait sa révolution), Ligéia, N° 157-160, Juillet-Décembre 2017;

«От серебряного герба до «тайны» Корнея Чуковского: биография подростка в трех действиях» (De L'insigne d'argent au "Secret" de Kornej Čukovskij, une autobiographie adolescente, en trois épisodes), in: La littérature de jeunesse russe et soviétique: poétique, auteurs, genres et personnages (XIXe -XXe siècles), Ed. EUM, 2018.

Как перевести: «шантрапа со Старопортофранковской», «дубоватый незнакомец с топорным лицом», «фу ты ну ты», «браслетка с бонбончиками», «шуровать мочалкой»? Повесть Корнея Чуковского «Серебряный герб» почти вся состоит из таких выражений. Читая ее (а сюжет увлекательный, о трудной жизни подростка в дореволюционной Одессе), даже русский школьник сегодня не все поймет. А тем более французский! Однако переводчица Одиль Белькеддар превратила эту работу в увлекательную игру. Ведь она еще раньше не побоялась взяться за другую книгу Чуковского, «От двух до пяти». Одиль уже много лет переводит детскую литературу, воспринимая перевод как квест, решая сложные задачи. «Перевод не для слабонервных, а для тех, кто хочет делать невозможное», — считает она.

 – Одиль, расскажите, пожалуйста, как русский язык вошел в вашу жизнь? Почему вы решили стать переводчицей? 

 – Как непросто рассказывать о себе… Но – попробую. Как же все началось?

Мне 3 или 4 года, мы с моей старшей сестрой летом на море, и у нас с нею интересная игра: мы произносим разные смешные звуки, но не на французском, а так, как будто разговариваем на других, чужих языках. Это обычно перед сном, так и засыпаем…

Мне 6 лет. У моей тогдашней подруги была «странная» бабушка: она говорила с сильным акцентом . Почему? Откуда она? Она кормила нас очень вкусными, необычными, нефранцузскими блюдами. Но чтобы понять, чтó она сказала по-французски, надо было очень внимательно вслушиваться в ее речь, как будто «расшифровывать» ее (гораздо позже я узнала, что бабушка – из Белоруссии).

Мне 9 лет. Мы все тогда читали истории про генерала Дураки́на и про проказы Софии (Malheur de Sophie), которые еще в 19 веке написала по-французски одна графиня. Ее звали Софи де Сегюр, но на каждой книге было написано, что она – урожденная Ростопчина. Я не понимала, что Дураки́н – «говорящая фамилия», и хотя многое в этих книгах было непривычно, непонятно, зато – красиво, привлекательно…

А еще я читала комикс Эрже «Тинтин в стране Советов». Там тоже много странного и непонятного, но захотелось узнать больше про это.

В 12 лет мне попадает в руки книга Жюля Верна «Мишель Строгов». Это про Россию, и я повторяю вслух загадочные названия «Омск», «Томск» и другие: тех мест, где-то там, в далекой России, куда я никогда не попаду…

В 13 лет решилась моя судьба! В лицее надо было выбрать «второй живой язык». Какой взять: немецкий, испанский, русский? И я выбрала – русский! Наша группа была меньше, чем испанская, но мы чувствовали себя особенными, как будто мы члены тайного общества: пусть некоторые буквы – такие же, как в латинице, но вот другие…

Но самое главное – наша учительница, мадмуазель Пети́. Она старше нас на десять лет, мы ее первые ученицы, она использует хороший учебник (Davydoff et Pauliat); а еще – она строгая, но улыбчивая. Лицо ее было «типично русское», скуластое, как у бабушки из русской сказки – пусть ей всего 23 года. Прошло 40 лет, и я, наконец, спросила ее: «Вы родом откуда из России?» Она рассмеялась и ответила: «Из Буррррргундии!» (там ведь произносят «р-р-р» точь-в-точь как русские!) – то есть она родилась на берегах Луары.

С 13 до 17 лет наши уроки русского языка пролетают незаметно – так интересно! Мы не «учим» его, а «живем» в нем, и наша группа очень дружная (с некоторыми я дружу до сих пор). У одной ученицы фамилия Lopukhine, то есть она – Лопухина, и она может бегло говорить по-русски, а это для меня – чудо.

Мне 15 лет, на уроке истории в лицее учительница спрашивает: «Какая разница между совхозом и колхозом?» Из всего класса только я знала ответ. Очень горжусь!

После выпускных экзаменов в лицее я не знала, кем быть. Продолжать заниматься русским в университете или стать учителем физкультуры в лицее? Я ведь любила спорт... А если пойти в университет, то где я найду работу с русским языком?

Пошла в университет – училась там с 18 до 21 года.  Там работала все та же госпожа Пети́, там я познакомилась с преподавателями, которые сами занимались переводами с русского. Это был, например, Клод Фриу́, мой руководитель диплома, который предложил мне писать о … Хлебникове. Можете себе представить, какой шок я пережила? Да нет, положительный шок! А еще там была Ирина Сокологорская, с кем я до сих пор поддерживаю тесный контакт: она ведь вместе со своими бывшими студентами издает журнал-билингву, где публикует отрывки из текстов современных авторов из России на русском и в переводе на французский.

В университете давали стипендию тем, кто соглашался поехать на стажировку в Москву и Ленинград – летом, на полтора месяца. Мне давали ее три раза, потому что мало кто из студентов хотел ехать: они боялись СССР.

Потом мне повезло с работой: нашлось место в детской библиотеке под Парижем. Но я смогла в последний раз съездить по стипендии в Москву, когда там была книжная ярмарка. Я накупила много детских книг и стала некоторые переводить – для себя, как будто играю.

Вот тогда мне понравились сказки Сергея Козлова, и я послала перевод одной из них, про новогоднюю елку, в очень известный журнал «Пом д’Апи» – вдруг им тоже понравится? И – получила положительный ответ. Ура! Но оказалось, что у редакции есть своя точка зрения на то, какими должны быть тексты для детей, поэтому они мой перевод «отредактируют». В тот раз я не стала спорить с редактором – мне было важнее напечататься. Но было интересно понять, что и как делает с текстом редактор. А еще – что иногда нужно отстаивать свою позицию.

Потом я нашла книгу Николая Атарова «А я люблю лошадь», которая меня удивила своим содержанием: там отец героя, работавший на ипподроме (а я и не знала, что в СССР они существовали!), был пьяницей, мать страдала от этого, а сам мальчик столкнулся с «плохой компанией» (я и не думала, что в СССР бывают хулиганы). В общем, я перевела эту историю – и опять повезло: издательство приняло мою работу, книга была издана. Но через несколько лет, когда ее захотело издать другое издательство, я перечитала свой перевод и огорчилась: он был «плохой» – точнее, я выросла как переводчик. В общем, отредактировала свой старый текст, и это был замечательный «урок перевода» для меня.

 – Значит, вы не получали специальный диплом литературного переводчика? 

 – Я нигде не училась литературному переводу, поэтому на практике дошла до важных «простых истин»: что нужно стараться «войти в голову автора», понять контекст его жизни, эпохи, уметь увидеть подтекст, всевозможные аллюзии – более того, уметь почувствовать, «где собака зарыта», проверять «подозрительные места» в тексте, а для этого – не стесняться задавать вопросы, либо автору, либо хотя бы своим русскоязычным друзьям.

Мне это очень помогло, например, когда я переводила повесть Корнея Чуковского «Серебряный герб». Я тогда не только съездила в Одессу (там происходит действие книги), но и обнаружила второй вариант повести, где сам автор сокращал ее, редактировал.

 – «Серебряный герб», автобиографическая повесть Корнея Чуковского о его детстве и отрочестве – замечательная книга, но мне кажется, сегодня она сложновата даже для российских подростков из-за каких-то уже устаревших слов, отживших своё понятий и предметов быта... А каково было переводить её на французский?

 – При переводе даже простые слова могут создать сложность для переводчика. Вот слово «хлеб», например, сразу понятно, что это, так? Но ведь он бывает такой разный (белый, черный, круглый, длинный), что потребуется по-разному перевести или представить этот образ, в зависимости от ситуации. Вообще я вижу процесс перевода как просмотр кинофильма: читаешь на русском и видишь (или же – не видишь, или – неясно видишь) некую картинку, некоторый образ или целый ряд образов, а потом эту картинку, этот образ описываешь (или пытаешься описать) на своем языке, на французском. И тут, конечно, неизбежны потери смыслов, утраты деталей, четкости «изображения». Но нужно стараться выбрать максимально точные слова и понятия на родном языке, чтобы до читателя дошло как можно больше от изначального образа, от текста...

Конечно, задача это трудновыполнимая, и поэтому я решила в «Серебряном гербе» добавить послесловие – не просто сноски, а порой развернутые объяснения событий и фактов. Современному французскому подростку нужно очень многое объяснять про далекую, загадочную Россию, тем более про Россию конца 19-го века. Начать с того, что у нас сейчас нет школьной формы, а тем более специальной фуражки. В тексте упоминаются русские цари –  их, конечно, у нас не знают, так же, как у вас не знают французских королей…  Даже обычная для русских еда – каша, котлеты или даже куда более известный борщ – и про нее нужно было что-то сказать (более того, художник все это нарисовал – как и вареники, калач, бублик, самовар).

А вот – замечательное слово «шантрапа» (которое я сохранила в переведенном тексте).  Для меня это пример этакого «кривого зеркала», казус для переводчика: «шантрапá» ведь русское слово, хотя изначально (согласно расхожему мнению) произошло от французского.  Однажды некий француз-хормейстер, оказавшись у русского помещика в услужении, стал выбирать среди крепостных певцов для хора, а про тех, у кого не было голоса, говорил, морщась: «нё шантрá пá» (ne chantera pas – «не будет петь»). Вот этих, непринятных в хор, а дальше – в принципе никчемных, никуда не годных людей – в России и стали называть «шантрапой». Но во французском нет в данном случае столь яркого слова с такой забавной историей происхождения. Поэтому я решила рассказать об этом в послесловии, объясняя контекст русификации – ведь это и любопытно и поучительно для читателя: понимать, как слова путешествуют по свету (и особенно, когда их смысл изменяется в другом языке).

Зато в истории Одессы есть много интересных фактов про роль французов в ней. И про них я тоже написала: и о Ришельё, и о Де Рибасе (испанце, служившем сначала во Франции, а потом и в России). Что касается, например, названий улиц, я старалась оставлять неизменными те, которые можно было бы произнести, а вот «Старопортофранковская» – этого ни один француз не выговорит. Поэтому название этой улицы было переведено как rue Vieille-du-Port-franc, чтобы было понятно, что оно означает. А насчет украинских слов и реалий – это было не так уж сложно. Хотя бы потому, что я специально ездила в Одессу и там на месте задавала вопросы сведущим людям – в Литературном музее, например.

 – А еще вы не испугались взяться за перевод такой труднопереводимой книги Чуковского, как «От двух до пяти»...

 – С этой книги вообще началось мое знакомство с Чуковским. Когда я работала в библиотеке, то могла приглашать авторов детских книг для выступления перед читателями. Выбирала авторов я сама – тех, кто мне казался интересным. Один из них был Жан-Люк Морó, он детский поэт, и, как я узнала от него, переводил русских детских поэтов. Он и рассказал мне о Чуковском и его необычной книге: «От двух до пяти». Я нашла ее, и мне она показалась настолько интересной (я же писала диплом в университете о Хлебникове и о «зауми»!), что я начала по вечерам – просто для себя – ломать голову, пытаясь понять, как это можно передать на французском. Конечно, не все удалось, но все же процентов 80% текста были «переводибельны». Главное для меня было в том, чтобы родители во Франции обратили внимание на это детское словотворчество: чувство языка ведь требует свободы!  

Эта книга пока что не издана, но я перевела весь текст, поскольку очень увлеклась ею. Чуковский поднял очень важную тему: что дети не «совершают ошибки», а обращаются с языком творчески, осваивая его и создавая новые смыслы. А еще – эта игра со смыслами мне очень интересна. Это – как фехтование, как поединок, пусть и не всякий раз я  выхожу победительницей. Вот некоторые примеры тех случаев, когда я, надеюсь, смогла «выкрутиться»:

Когда Ляле было два с половиной года, какой-то незнакомый спросил ее в шутку:
— Ты хотела бы быть моей дочкой?
Она ответила ему величаво:
— Я мамина и больше н и к о в о й н а я.

Я решила поиграть со словом maman, поскольку в нем есть слог ma (то есть «моя») и со словом autrement (то есть «по-другому»), так как оно произносится «отреман». Конечно, орфография разнится, но в том-то и шарм французского языка и его творческие возможности. В общем у меня получилось так:

 – Je suis à maman et pas à autre-man !

Конечно, можно было бы также перевести это даже буквально:

 – Je suis à maman et pas plus personnée.

Вариант с autrement («отреман») сразу понятен и смешон (благодаря тому, как звучит это слово вслух), однако второй вариант, с personnée,  более тонкий и для читающего будет смешон не в первую же секунду, а немного позже. Почему? Да потому, что слово personne означает либо «кто-то», либо «никто»… А вот pas plus personnée — это неправильный французский, так французы никогда не скажут. Вопрос для переводчика здесь в том, какой из двух вариантов лучше выбрать? Переведенный текст этим и отличается от оригинала: по производимому им впечатлению на читающего. Но каким будет впечатление — о, это вопрос для бесконечной дискуссии.

 

А вот другой пример:

Скажешь, например, в разговоре: — Я этому до смерти рад.
И услышишь укоризненный вопрос: — Почему же ты не умираешь?

Тут ребенок понимает слова «до смерти» буквально. Но при переводе приходится отойти от буквальности: во французском (как и в русском) есть выражение «умирать со смеху», то есть mourir de rire.

 – Je suis mort de rire. (то есть «Я умираю от смеха»)

 – Pourquoi tu es toujours vivant alors ? («Почему ты пока еще жив?»)

 

Иногда легко переиначить:

Услышав, что женщина упала в обморок, ребенок саркастически спрашивает:
— А кто ее оттудова вынул?

На французском можно в таком случае сказать «она упала в яблоки» (Elle est tombée dans les pommes), а значит тогда можно это использовать, и ребенок по-французски спросил бы:

 – Et qui est allé la ramasser ? (А кто ее оттуда /«из яблок»/ подберет?)

Иногда приходится отходить от оригинала довольно далеко, но сохраняя идею «ошибки»:

— Эта вода стоячая.
— А где же лежачая?

По-французски воду, которая не движется (то есть в луже или в пруду), можно назвать спящей (dormante) и, соответственно, она может «просыпаться» (se réveiller):

 – C'est de l'eau dormante.

 –Et où est l'eau réveillée ?

Или такой пример:

Когда он слышит слово «близорукий», он спрашивает, при чем тут руки, и доказывает, что нужно говорить б л и з о г л а з ы й.

Я выбрала слово polisson (шалун), но есть еще слово poli (вежливый) и, добавив слово mal (плохой), возникла возможность уточнить настоящий смысл слова, что дает урок взрослым (именно это и объясняет Чуковский):

 – Il faut dire un malpolisson et pas un polisson !

А иногда мне кажется, что у меня вполне хорошо получается, хотя все же в данном случае пришлось поменять порядок строк. И даже, что на французском получилось ничуть не хуже, чем на русском.

Маленьки ребятки
            На маленьких козявках
            Поехали кататься

Les p'tits garçons        (маленькие мальчики)
ont filé à califourchon (понеслись верхом)
sur des p'tits moucherons...  (на маленьких мушках)

 – Вы переводили стихи Иосифа Бродского, одни из немногих, опубликованных в СССР (они появились в детском журнале «Костер») – «Балладу о маленьком буксире» и «Кто открыл Америку». Как велась работа над переводом? И не кажется ли вам, что эти стихи больше рассчитаны на взрослых, чем на детей? 

 – Бродский опубликовал детские стихи, вероятно, благодаря помощи Льва Лосева, который работал в журнале «Костёр». Бродский был еще молод (22 года), когда удалось напечатать «Балладу о маленьком буксире». Он ведь в 18 лет работал смотрителем на маяке на выходе из ленинградского порта, он мечтал быть моряком, вот только его не приняли в морское училище.

Мне кажется, что «Баллада» собрала разные мысли и чувства, связанные с морем, свободой, осознанной необходимостью, судьбой, гордостью за свою работу, за свое место в жизни и так далее. То есть взрослые читатели, особенно искушенные, прочтут в этой поэме одно, а дети увидят и услышат рифмованный рассказ о жизни такого вроде бы неодушевленного существа как буксир… А это уже – сказка, чудо, магия. Притом, что Бродский пишет о простой, черновой, повседневной работе, о трудовой жизни.

Трудности при переводе были и в том, какой у Бродского особенный, «раскачивающийся» ритм, и в выборе им некоторых слов. Например, вот такая строфа:

Облака проплывают
в пароходных дымках,
отражаясь в воде.
Я плыву в облаках
по прекрасным местам,
где я был молодым,
возле чаек и там,
где кончается дым.

Понятно: «я плыву в облаках» – это потому, что они отражаются в воде, по которой плывет буксир. «По прекрасным местам, где я был молодым» – тоже понятно: он ведь плывет у себя в порту, где был молодым, а когда ты молод, то многое представляется прекрасным. Но уже тут возникает момент расщепления реальности. Это – воспоминание. И чайки – они и сейчас, и тогда, когда он был молодым. Но вот строка «где кончается дым» – это трудность. Это метафора, которую можно интерпретировать. Жизнь идет, когда идет работа, дым из трубы. А когда дым кончается – наступает остановка, уход на покой… И ведь заканчивается поэма грандиозным образом: «И когда я состарюсь на заливе судьбы»… Это для детей будет скорее непонятно. Однако это некий знак, сигнал. И – надо ли все объяснять детям? Тем более в поэзии! В конечном счете, многие сказки не понятны нам до конца.

Стихотворение «Кто открыл Америку?» написано легко, забавно, тоже содержит игру, но уже другого уровня, для детей постарше – ведь читатели должны бы знать, какие глупости говорят школьники-неучи:

 — Шекспир открыл Америку.
Давно. При Г. Ю. Цезаре.
Он сам причалил к берегу.
Потом — его зарезали.
— Вы что? Шекспир — Америку?
Он умер до открытия.
Принадлежит Копернику
честь этого открытия.
— Да нет, перу Коперника,
французского поэта,
принадлежит трагедия
«Ромео и Джульетта»...

У меня получилось так:

Shakespeare a découvert l'Amérique.

Jadis. Sous Jules César.

Il accosta dans une crique.

Puis reçut un coup de poignard.

 

Vous rêvez ! Shakespeare... L'Amérique ?

Il est mort avant d'embarquer !

C'est plutôt à Copernic

Qu'en reviennent les lauriers !

 

Mais non ! Ce Copernic

Est Français et poète,

Auteur d'une tragédie :

"Roméo et Juliette".

Я посылала свой перевод Алексею Гринбауму из Фонда Бродского, и он дал мне важный совет: дайте привилегию ритму, а не рифме, однако не забывая рифмы! Мне это помогло, я лучше продумала звучания слов, переделала французский текст так, чтобы он читался с ритмом, похожим на оригинал, и чтобы обязательно было ощущение живой речи подростков. 

Сложна ли поэзия Бродского для детей? Думаю, что она и для взрослых-то сложна. Но мне кажется, что нужно давать возможность и детям, и взрослым увидеть что-то необычное, новое, пусть непонятное, но прекрасное. И если автор пишет искренно, то это интересно, даже если не все очевидно. «Искренно» для меня означает, что автор ищет в себе самом то, что в нем живет от детства, в чем он сам еще – ребенок (ведь детство – самое творческое состояние в жизни человека!). Тогда будет контакт.  И взрослые, даже забывшие себя в том творческом, детском, состоянии, могут отозваться на посланный автором сигнал.  Ведь детство, на самом деле, ни в ком из нас не теряется, не исчезает. Но часто прячется, поскольку взрослые и солидные люди стесняются его показывать, думают, что это уже «недостойно».

 – Помогают ли вам в работе ваша профессиональная среда, коллеги?

 – Конечно, для меня были бесценны контакты с более опытными коллегами, их советы, критика.

Я уже говорила, что  Жан-Люку Морó познакомил меня с творчеством Чуковского. А как он вел семинар поэтического перевода: благодаря ему я вошла в перевод, как в магический мир!

Я обращалась к такой замечательной переводчице, как Люда Шнитцер (она, в девичестве Маковская, писала детские истории и сказки под псевдонимом «Луда»), и она тогда, давно, очень тонко ответила мне, что, мол, надо постоянно работать над собой…

Очень важным было мое знакомство с издательницей Сюзанн Бюкьéт: она создала серию книг-билингв и приняла мое предложение издать «Детские игры» Анатолия Кима.

Отдельная строка в моем «послужном списке» – перевод детских книг, изданных в  России в 1920-е годы: издательство МеМо заказало перевод текстов для факсимильного издания «Про два квадрата» Эль Лисицкого и стихов Сергея Третьякова, которые иллюстрированы фотографиями Родченко («Самозвери»).

Мне нравится работать вместе с другими. «Самозвери» мы делали вместе с моей знакомой  –  она поэтесса, но не знает русского. Вот где нам пришлось немало поспорить и насчет ритма, и насчет рифм.

Об Ирине Сокологорской я уже говорила, но хочу кое-что добавить.  Ирина преподавала русский язык и литературу в университете, который был организован после событий 1968 года: его открыли на востоке Парижа, в Венсенском лесу, и там учились многие из тех, кто устроил бунт, одним из главных лозунгов которого было «Запрещается запрещать!» (Позже,  в 1990-е годы, Ирина была президентом этого университета). Ирина с 1987 года начала издавать вместе со своими студентами журнал «Русская литература» (LRS-Lettres russes). Идея была в том, что во Франции были мало известны имена современных писателей из СССР. Началась перестройка, и студенты обнаружили, что в Советском Союзе существует «живая литература», а не только официозная. Студенты оказались большими энтузиастами, они до сих пор сотрудничают с Ириной, причем бесплатно, «из любви к искусству», и журнал выходит по сей день, это билингва. Принцип работы такой: один из переводчиков читает перевод другого, делает замечания (которые тот может не учитывать), но в конце концов все переводы читает сама Ирина и одобряет текст для публикации. Несколько лет были только переводы литературы для взрослых. Но когда я встретилась с Ириной, она предложила мне участвовать в их проекте, а также сделать специальные номера о детской литературе.

 – Не разочаровала ли вас работа переводчиком, особенно детской литературы, при том, что современные дети все меньше читают? 

 – Переводить – занятие не для слабонервных… Приходится немало помучиться, прежде чем текст начнет получаться, жить на родном мне, французском языке. Порой так устанешь, измотаешься, что говоришь себе: всё, больше никогда и ни за что не буду это делать! Но потом отойдешь – и снова тянет сделать «невозможное».

Почему я люблю переводить? Да потому, что ты все время знакомишься с не обыденным, не обычным – это и авторы, и их персонажи, и реалии, и типы общения, проявления взаимоотношений. При этом все это дает любопытный, не банальный взгляд на жизнь, и это показывает, в чем есть одна для всех правда, а в чем есть своя точка зрения.

Что касается «нечитающих детей», то они, на мой взгляд, не обязательно глупее, чем юные читатели прежних лет: у них просто иные ориентиры, иная система отсчета, они по-другому осваивает окружающий мир, потребляют информацию. Когда они повзрослеют, то будут, надеюсь, интересоваться рассказами, песнями, книгами, кино – пусть со своими детьми.

 

Беседовала Юлия Медведева

Интервью было опубликовано в журнале «Литера-глобус» в 2021 г.