Облака

Слыхал я предсказание учёных.
Ещё одиннадцать всего-то лет –
И на Земле, так трудно-долго ждавшей
Сего открытия – в небесном теле
Пойдут необратимые процессы.
А там лет сто, ну двести – и конец
Цивилизации самовлюблённой.
Мне представляется сейчас Земля –
Сначала любознательным ребёнком.
Он в спичечный сажает коробок
Жука, что шебуршится в кулачке,
Потом глядит в глаза вам долгим взглядом,
Как утро чистым, голубым, невинным.
Затем передо мной подросток
В потёртой школьной форме и прыщах.
Пиджак кургуз и брюки коротки;
Шпане постарше глупо подражая,
Он девочку с косичкой и бантом
Ломающимся голосом срединным
Меж женским и мужским – влюблённо дразнит.
А третий возраст – юная пора.
Хандра, переходящая в восторги.
Она легко уже через момент
С улыбкой об обиде забывает –
И друга порывается обнять.
А что случись – какой-нибудь пустяк,
И сердце вдруг замрёт, перевернётся.
И может быть, в опасный этот миг
Она стоит над бездной, как Отелло...
Потом – о зрелость! Мирная пора –
Уступчивости к самому себе
И требований к прочим самых строгих.
И старость, наконец, друзья, седея,
Лысея и теряя зубы, смирно
Она сидит в углу, и всё канючит,
Что жизнь прошла так скоро, что душа
Так молода ещё! Что так грешна.
Что старые привычки и ошибки
Сильней её состарившейся воли…

А в небе над Архангельским порой
Проходят, постояв, белы, как овны,
С подбрюшьем плоским кучи-облака.
Они бредут неспешно, невозвратно
Всё в сторону одну, гонимы ветром.
Они уйдут – и где-нибудь прольются,
Собравшись в тучи, может, над такой же
Рекой с лесами в зеркале, часовней,
Картинно опрокинутой с обрыва.
А сосны, сосны!.. Как неверный муж,
Двоится мир, рекою повторённый.

Хороший часовщик

Хороший часовщик всегда потребен.
Абрам сидел в своей унылой будке,
В окошечке, крепленьем окольцован –
И с лупой любопытною в глазу.
Другой – он жмурил, словно ему больно –
И терпит он. О, сколько поколений
Прошло под тополем пушистым тут
Через вертеп с картавою кукушкой:
«Ку-ку! с вас рубль, с вас руп-писят, ку-ку».
И принимался снова за работу
Абрам в кипе, почтенный часовщик.
И люди приходили, уходили…
Снимала с ручки «крабы» на пружинке,
Голубка-Таба; Ритушка, в очках,
Несла ему настольные, под лаком;
Карманные, с камнями, с гравировкой,
Совал Абраму лысый, как коленка,
Давид богатый; у него в дому
Ванилью пахло или чем-то вроде…
Да, приходили люди, уходили,
И лишь Абрам сидел на том же месте.
Сидит он и теперь ещё; вокруг
Ни дворика, ни липки не осталось.
Сидит он с лупой в старческом глазу,
Другой сощурив, говорит кому-то:
С вас рубль, дама, приходите завтра.

Хор Пятницкого

Висит орган свирелью многоствольной,
Немотствует, а хор поёт привольный
«Бродягу» и «На Волге», а потом
Визг, свист, – и пляска кубарем, винтом.

А дЕвицы, как утицы,
А парни – заводские.
А эта, эта! крутится,
И хлопают другие.

А паренёк в фуражке,
Ступает, руки в боки,
А у мещанской пташки
Ужимки той эпохи.

Стыдливая и скромная,
Она не ест скоромное,
А только всё танцует,
И глазоньки рисует.

Ах, калинка, калинка, калинка моя!

И снова – бродяга, и вроде
Опять его дума гнетёт.
И вот он к Байкалу подходит,
Рыбацкую лодку берёт.

И вал оглушительно грянул,
И лодку, как щепу, поддел…

Певица в наряде багряном
Умолкла, а хор – загудел.

2019