Сидит мой друг в Париже и брюзжит:
Где бритвенный прибор его лежит,
Что тут за сервис, что за общепит,
И почему в мешках все бабы ходят?
Не лечат арманьяк и куантро
Душевных ран, полученных в метро,
Где плавится парижское нутро –
И друг страдает, и меня изводит.
 
А лишь два дня назад всему был рад!
И вот – ворчит, утяжеляя взгляд,
Что я пишу не то и невпопад,
Что я – дитя антикультуры, чтО я
Смеяться не умею, говорить,
Глаза не крашу, мать мою едрить,
И даже не пытаюсь угодить
Начальственной мадам, и всё такое.
 
Да, не люблю экскурсии, театр,
Но я ведь так стремилась на Монмартр,
И в вуз, где защищался Жан Поль Сартр,
Войти хотела – то не от культуры?
Мечтала в Лувр попасть, увидеть храм –
Готически-суровый Нотр-Дам,
А не косой прищур его мадам,
А он сказал: «Да не о том я, дура!»
 
И мне открылся вдруг Париж иной –
Замусоренный, пасмурный, больной,
И стало ясно нам, какой ценой
За всё заплатим при таком раскладе.
И мне открылся по-иному он –
Усталый и поблекший Аполлон.
Клубился восемнадцатый район,
Мы жили не в Париже, а в Багдаде.
 
Шел мелкий дождь, туманилось стекло,
Мы выпивали, ели устриц зло,
И примириться было западло:
Моя «культура» – девушка с причудой.
Но наступила ночь – куда идти?
И он пришел, сказал мне: «Прекрати
Французский фарс, нам завтра к девяти», –
И я сказала: «Хорошо, не буду».
 
Мы не уснули, а под потолком
Сгорала ночь последним мотыльком,
На лампу налетевшим. Старый дом
Шептался, и томился, и плевался.
Был девушки-красавицы портрет
На полке – к ней он ехал тридцать лет,
И близилась заря, и тихий свет
Над Эйфелевой башней разливался.
 
И в памяти вставали города,
И оказалось: ехать никуда
Не нужно было нам, но – вот беда, –
Всё думаешь, что счастье лишь в Париже,
Не в сумерках за письменным столом
И не в рассвете, встреченном вдвоем
В промозглом Петербурге, и не в том,
Что в нас самих – не дальше и не ближе.
 
 
 2016 г.