Разговор с памятником

 

Ты плачешь, солдатик, железный и стойкий солдатик,

в батайских лугах не согнувший немые колена?

Прикован к кровати, в последней атаке – к браваде –

твой брат, ветеран неимущий, избегнувший плена.

Он держит медаль «За Отвагу», не чтит юбилейных,

сегодня пошел бы в атаку, да жалко – болеет.

Был орден, да он затерялся, герой был! – сейчас седой...

Спасибо, что жив остался на поле со снежной лузгой,

где то ли метель, то ли «Мессеры» стонали и выли о смерти,

где выжить в кровавом месиве не удавалось и СМЕРШу,

где падали в поле белое, в его заливные луга,

ребяточки наши смелые, шедшие на врага,

словно пшеница – падали, в небо глаза уставив,

это по ним ПАМЯТНИК выплавился из стали.

...Когда разбитные мальчишки греются Вечным пламенем –

ты подойди поближе – может, они услышат? –

и, словно в молитве (амен!), стой! – и читай список

сгинувших – с нами фронт!

Стой же!

Как грают близко жадные стаи ворон…

 

 

Капут

 

Разинул пасть футляр баяна,

который тем и знаменит,

что лишь когда хозяин пьяный,

футляр расстегнут и раскрыт,

чтоб, соблазняя позолотой,

сверкало кнопок домино,

чтоб светлоокая Шарлотта

на скатерть капала вином –

там, в искореженном Бунцлау...

О как же, Господи, давно

Шарлотта – Сталину во славу –

за их капут пила вино,

и был и цел, и юн хозяин,

плескался вальс "Осенний сон",

и столько было просто мая,

что не баян, а бандонеон

притангивал мотивы страсти

и юбкой ноги обвивал,

и не было ни стран, ни старости –

одной любви девятый вал!

 

...Он забывал потом про лагерь,

про искалеченную кисть,

и огнедышащие флаги

с его окна взлетали ввысь

в разреженную синьку мая.

И водку, молча, сам с собой

он пил, Бунцлау вспоминая,

и день, когда был молодой!