Не помню кто первый назвал Русакова «патологически неконфликтным человеком». Скорее всего друг юности Евгений Попов. Характеристика очень точная и, на мой взгляд, виновата в ней не только врождённая интеллигентность Эдуарда Ивановича, но и многолетняя практика психотерапевта. Мне кажется, что на людей, с которыми вынужден был общаться он смотрел как на потенциальных пациентов, не делая скидки на должность или род занятий.

    Ему не повезло с именем. Эдуард звучит слишком помпезно, Эдик – слишком фамильярно. Молодёжь, естественно, обращалась к нему по имени отчеству, а мы близкие по возрасту, звали его Эдиком, тем более, что выглядел он моложаво чуть ли не до старости.

    Испорченный в командировках желудок загнал меня на курорт Шира. Сосед по палате принёс из библиотеки зелёную книжку «Конец сезона» выпущенную Красноярским издательством в 79 году и предложил почитать рассказ «Голос пропащей жены». Книжка была не сказать, что потрёпана, но успела пройти не через одни руки. При этом она была первым сборником автора. Я не ограничился одним рассказом. Прочёл от корки до корки. Поражали прежде всего лёгкость языка и доверительность интонации. Имя автора я уже слышал, а познакомился с ним на совещании молодых писателей.

    Обсуждалась моя повесть «Ноль пять», московский прозаик Борис Костюковский имел неосторожность восхититься ей и неожиданно для себя вызвал бурный протест работников нашего издательства и некоторых «мэтров» присутствующих на обсуждении повести. В чём только меня не обвиняли: и в воспевании отрицательного героя, и в отсутствии авторской позиции, в натурализме и, даже, в порнографии. После обсуждения Русаков подошёл к молодому сочинителю (который выглядел старше его) и попросил повесть. При встрече, возвращая рукопись, успокоил, сказал, чтобы не обращал внимания на критику и не вздумал что-нибудь менять в повести. Единственное о чём спросил – откуда я знаю о нравах старательской артели.

   «Конец сезона» вышел в 79 году, автору было уже под сорок. Странное название для первого сборника. Потом он объяснил мне, что название должно было символизировать завершения периода писания «в стол». К тому времени у него было написано более двухсот рассказов и повестей. Большинство прозаиков заставляют себя работать. Если верить слухам, Бальзак привязывал себя к креслу. Русаков писал не насилуя себя. Сочинительство для него было потребностью, образом существования. Впрочем, и чтение тоже. Почти до смерти он ходил в Краевую библиотеку, набирал «толстых» журналов, через месяц возвращал и брал новые. Подобного регулярного читателя среди «собратьев по перу» я не знаю.

     Он был, неожиданно для меня, очень педантичен и в Рождественские праздники заносил в специальную тетрадь заголовки текстов законченных за истекший год. К концу жизни список перевалил за 800 наименований.

    Выросший без отца, он нежно любил матушку. Может поэтому так и не уехал из Красноярска, хотя Москва и манила. Переселись он в столицу, его известность была бы несравненно шире, я в этом уверен, да и сам он наверняка осознавал это, но долг совести удерживал в родном городе. О матери, при мне, он говорил редко, видимо не хотел перегружать семейными отношениями, но часто вспоминал о сыновьях, потом, когда появилась внучка Лизонька, его разговоры о ней было трудно остановить. Честно признаюсь, я даже удивился, что он превратится в такого фанатичного дедушку.

    Сколько помню, он постоянно где-то работал: сначала, по первой специальности, потом литконсультантом, потом в различных газетах. Я всегда завидовал его способности переключаться с медицины на сочинительство. если в больнице или редакции появлялась пауза, он мог достать из стола заветную тетрадь и набросать черновик рассказа. Мне, чтобы отойти от инженерных дел требовалось два-три часа одиночества.

    Когда Олег Пащенко учредил «Красноярскую газету», назвав её народной, для солидности позвал в неё уважаемых авторов: Третьякова, Ерёмина и Русакова. Газета выходила под патронажем крайкома партии, поэтому первое время платила не только приличную зарплату, но и приличные гонорары. Далёкий от идеолгии Русаков согласился ещё и потому, что в наших столах накопилось много неопубликованных рассказов и он, не увлекаясь продвижением собственных текстов, активно печатал друзей. Сразу после августовского путча он уволился, а Роман Солнцев позвал его на службу в краевую администрацию при новом губернаторе.

   Вряд ли, у кого повернётся язык подозревать Русакова в карьеризме. Другому бы обязательно припомнили и службу в газете с сомнительной репутацией, и работу в администрации – к нему подобная «грязь» не приставала. На мой взгляд, он согласился на предложение чтобы прочувствовать атмосферу «коридоров власти». Его вело прежде всего любопытство прозаика. Находясь на высокой должности, он оставался по-прежнему прост и ровен в общении – ни надменности, ни чванливости.

    Этот период совпал с его полувековым юбилеем. Меня попросили написать статью о его творчестве. Опыта у меня не было. Критик я никудышный, но чтобы не превращать статью в юбилейный дифирамб (которые до сих пор писать не научился) позволил себе несколько читательских замечаний. Писал старательно и долго. Анализировал характеры и поступки героев, где-то выразил сомнения в местах, которые мне показались спорными или неточными. Поставил точку, внимательно вычитал и отправил статью в «Красноярский рабочий». Не знаю, чем руководствовались в редакции. Может им не нравились рассказы Русакова, но скорее всего в них взыграл бунтарский дух – статья то была о человеке из краевой администрации. Сократив абзацы моих восхвалений, они оставили только критическую часть. Посмотрев газету, я сильно расстроился, оставалось взять свой экземпляр и понуро плестись оправдываться. Хозяин встретил меня спокойно, а жена даже не ответила на приветствие. Эдик посмотрел мой вариант, пожал плечами и сказал – «Не переживай, меня тоже правят без предупреждений». Я достал из сумки бутылку, прихваченную для примирения. Он редко отказывался от застолий, но пьяным я его никогда не видел. Точно не помню, но скорее всего и в тот раз мы не допили бутылку.

    Через год или полтора мы оказались в Заозёрном на так называемых «встречах с читателями». Он никогда не «тянул одеяло» на себя. Выкладывал на стол часы и старался уложиться в отведённое ему время, при этом обязательно читал приготовленный заранее рассказ. Читал не актёрствуя, ровным чётким голосом, как бы предлагая слушателям самим разобраться в написанном автором. Поэтам на таких встречах намного проще – прочитал десяток стихотворений и передал эстафету напарнику. Прозаикам сложнее – надо заинтересовать беседой. В отличии от большинства прозаиков, которые заполняли выступления историями из собственной жизни, или делились тем, как возникали в них замыслы и сюжеты, Русаков считал обязательным прочитать собственный текст, чтобы слушатели могли почувствовать особенности его стиля. Подобные командировки длились, как правило неделю по несколько встреч за день. Публика менялась, а братья-писатели вынуждены были слушать одни и те же истории на протяжении недели. Русаков стеснялся повторяться, поэтому старался сократить вводную часть и оставить время для рассказа, благо выбор у него был богатейший.

    Когда выдался свободный вечер мы зашли поужинать в местный ресторан. День был будничный. Оркестр молчал и не мешал разговаривать. Сидим, сетуем, что народ слушает вроде внимательно, даже аплодирует, но вопросы задавать стесняется и записок из зала не приносят. К нам подошла молоденькая стройная официантка, довольно-таки симпатичная, но лицо у неё было хмурое и нервное, Мы оба обратили на это. Русаков даже высмотрел надменность в её взгляде. И тогда я поделился задумкой рассказа, Сюжет его, с одной стороны, несложный. Девочка в 18 лет выиграла абсолютное первенство мира по спортивной гимнастике. Досталось это, разумеемся, большим трудом, изнуряющими тренировками и отказом от детских радостей. Но выдержала. Победила. Достигла всего. Но гимнастки в наше время к 20 годам становятся бесперспективными. Цель достигнута. Стремиться дальше некуда, а впереди долгая жизнь. Можно перейти на тренерскую работу. Можно удачно выйти замуж. А удачно ли? Как вести себя с мужем? Слава портит характер, особенно уходящая слава. Тут-то и возникает много нюансов, которые легко пересказать, а выписать трудно. Я не чувствовал, что смогу воплотить задумку в достойный рассказ и посетовал что пропадёт. Русакова сюжет заинтересовал.

Он спросил: – ты точно не будешь об этом писать? Я подтвердил. Тогда Эдик подозвал официантку и заказал ещё одну бутылку вина. Через две недели он сказал, что рассказ уже написал. Я попросил почитать, он пообещал, но видимо забыл, а я постеснялся напомнить.

    Когда его медицинский коллега Николай Негодин занялся изданием сочинений Русакова в 16 томах, в одной из книг я наткнулся на свой сюжет. От моего замысла в нём почти ничего не осталось. Впрочем, другого и не следовало ждать от давно сформировавшегося автора. Он видел мою героиню своими глазами. Но читать было всё равно интересно.

    Второе совпадение сюжетов случилось несколько лет спустя. Мы возвращались из Енисейска. Город отмечал очередной юбилей. Уставшие после гостеприимного праздника мы дремали в каюте. Когда проходили Казачинский порог вышли на палубу полюбоваться как наш теплоход борется с кипящей бурной стремниной. Незабываемое зрелище. Сам по себе возник разговор о «СВЯТИТЕЛЕ НИКОЛАЕ» на котором Владимир Ильич отбывал в Шушенскую ссылку в компании со Старковым и Кржижановским. По тем временам пароход считался самым быстроходным судном на Енисее, а уже в 27-м году его переоборудовали в нефтеналивную баржу, а в 60-м отправили на кладбище кораблей. К столетнему юбилею вождя пароход восстановили и на нём была развёрнута экспозиция посвящённая Ленину, потом учредили музей.

    У меня в голове давно зрел сюжет о пароходе. я вычитал в каком-то журнале, что на нём довелось плыть и цесаревичу Николаю и мне захотелось провести параллель.

     Интернета в ту пору не было, но авантюрную повесть можно придумать и самому. Складывалось примерно так. Опальный столичный журналист прилетает в Шушенское. Чтобы оживить провинциальную газету он организовывает шоу двойников Ленина. Детали шоу придумать не трудно, например, отклеившаяся бородка на вспотевшем от волнения лице участника или морщины на парике или чрезмерная картавость и т.д. В итоге победитель шоу награждается поездкой в Красноярск с правом разрезать ленточку на входе к мемориальному пароходу. Заканчивалась история тем, что один из предприимчивых чиновников организует на судне платный туалет и ставит пропускной автомат по примеру московского метро, чтобы потом самому вынимать выручку. Повесть должна была называться «Судно».

    Содержание повести я ему не пересказывал, потому что по опыту знал, если перескажу, потом трудно будет заставить себя сесть за неё. Просто признался, что собираюсь написать о пароходе. Русаков рассмеялся и сказал, что и он подумывает о повести про «Святитель Николай» И я почему-то не удивился, даже не расстроился, сюжет был в его духе, даже характернее для его прозы нежели моей.

    В итоге не написали ни он, ни я. А жалко. Мне очень интересно куда бы завела его прихотливая фантазия.

    Я начал с того, что Русаков считался патологически бесконфликтным человеком. Человеком, но не прозаиком. Тексты его переполнены конфликтами, потому что и герои его и сам автор никогда не отгораживались от жизни. Садясь за рассказ, он не задумывался будет ли он опубликован в ближайшее время и, вообще, будет ли он опубликован когда-нибудь при его жизни. Но случались и приступы редакторской смелости (или недогляда). Меня, например, сильно удивило появление в сборнике «Театральный бинокль» вышедшем в1982 году рассказа «Мой папа японский шпион». Но, главное, что он был написан задолго до публикации.

    На поминках, как и полагается об усопшем, говорили только хорошее. В последнее время мне, к сожалению, всё чаще и чаще приходится бывать на этих скорбных застольях и слушать поток признаний в любви, преувеличенных похвал и оценок. На поминках Русакова и боль утраты, и восхваления были искренними. Он действительно был одним из лучших (если не лучшим) рассказчиком своего времени.