Я бы добрые дела возложил к Твоей Плащянице,

И цветы принес вместе с плачем ко гробу 

В том саду, где камни тихи и высоколобы, 

И в апрельский полдень впервые замолкли птицы. 

Я слезами своими Её окропил бы, как миро, 

В алавастровом белом сосуде, любовью полном, 

В том саду, где в полночь как будто шумели волны, 

Набегая на берег скальный со всех четырёх концов мира. 

Я бы ждал и ждал, очищая слезами боли, 

Шепотками отчаянья, страха, тоски, невзгоды

В том саду, где полночь, – разрушенный дом природы,

Жалом смерти пропятый, иглой греховной неволи. 

И от слез моих в сердце моём, и во плоти, во всем существе состава, 

Крохах страха и гнева, комьях праха и глины, 

Как цветы в том саду, тихи, воздушны, невинны, 

Три крупицы веры взросли бы – на смерть дармовую управа! 

А затем я цветы возложил бы, омылся смиренным плачем, 

В тишину окунулся глухой и смертной гробницы, 

А потом вдруг закончилась полночь, и снова запели птицы.

И страницу иную Распятый для смертных начал. 

Страстная Седмица, чин погребения Плащаницы, 2006