Море не спит, холодея и солонея,

как перед танцем будущим Саломея.

Бледные её плечи напряжены.

«Царь, разве ты не ласкал чужой жены?!»

Медленное движенье, едва дрожит

ткань бирюзовая, отражает жизнь –

лодку, Крестителя, облак…Зари румянец

вспыхивает. Вода начинает танец.

Горькая пена – руки, изгибы, стан –

ну, перестань, не бейся так, не тарань

не нападай на скалы и валуны.

«Царь, разве ты не ласкал чужой жены!?»

Ткань истончается, ткань всё прозрачней. Тело

моря лазурного бурею потемнело,

семь покрывал, срываясь, стекают с бёдер,

Царь, вожделея, картинку перстом обводит –

сладостный сон, забытье и почти что транс.

Как говорится, море волнуется раз.

Капли сверкают на лунах и животе.

Море не отступает. И в наготе

дышит змеиный искус, огонь вины.

«Царь, разве ты не ласкал чужой жены?!»

Сердцебиение – то ураган, то смерч.

Нить разрывается, бусы с покатых плеч

градом слетают. Бьются волна с волной –

это катарсис, за ним, как всегда, покой.

Черные локоны. Небо воды темней.

Море стихает у ног песка и камней,

что возлежат обездвижены, сражены.

«Царь, разве ты не ласкал чужой жены!?»

Юной энергией пышет, почти Психея,

тонкая, гибкая, сладкая Саломея.

Бабочка бьётся в стеклянном садке Востока,

рядом награда дня – голова Пророка.