Он был пасынком друга её отца. В очередной её приезд в отпуск из далёкой Сибири этот самый друг отца твёрдо вознамерился познакомить с ней того самого своего пасынка. Она терпеть не могла подобные нарочитые знакомства, столь явно предполагавшие реализацию матримониальных планов. Но, поддавшись уговорам папеньки: "Ну от тебя же не убудет! Никто тебя под венец насильно не поведёт!" — решила уважить родителя.
   Знакомство состоялось у станции метро. Он первым узнал её по описаниям и подошёл. Она бы его не узнала. Примета — рубашка в клеточку — не была особой. Мало того, что рубашек в клетку вокруг крутилось немало, так ещё к этой клетке нужен был и микроскоп. Клетка — это было громко сказано. Так, шахматная клеточка сантиметр на сантиметр. Встреча почему-то как-то сразу не задалась. И дело было вовсе не в том, что Саша был далеко не писаным красавцем — что-то в нём, однозначно, было: в довольно длинном и очень остром носе, в маленьких глубоко посаженных глазах — у Ричарда Гира глаза тоже и маленькие, и глубоко посаженные, но женщины млеют! — в худобе... Для неё внешность потенциального избранника никогда не была определяющим фактором. Конечно, какой девушке не грезится "прЫнц на белом коне"? Она не была исключением, но только до определённого возраста, который, увы, уже давно миновал, как и стремительно умчавшаяся — вероятно, на том самом белом коне — за горизонт юность.
   Саша был молчаливым и патологически грустным. Чем вызвано было это хронически элегическое настроение, было непонятно. Чтобы встречи не проходили в полном молчании, ей приходилось отдуваться за двоих. Когда поняла, что не стОит взваливать на себя функции массовика-затейника, встречи превратились в молчаливое бессмысленное патрулирование городских улиц. Дело не в том, что было скучно. Это была не скука. Убивало такое отсутствие точек соприкосновения. Общих тем, интересов. При этом она отлично понимала, что Саша далеко не глуп. Что за ступор нападал на него в её присутствии — вот в чём был вопрос. Она видела, что нравилась ему, но становилось уже неловко и смешно, хотя, скорее, грустно оттого, что приходилось брать бразды правления в свои руки, чтобы в очередной раз пробить брешь в затянувшейся паузе. Грустные какие-то были эти свидания. Она стала отказываться от встреч, благо был повод: в отпуске она запланированно работала в технической библиотеке над курсовой работой, — она заочно училась в институте — поэтому её часто не бывало дома. Он же, наоборот, стал часами настойчиво караулить её, заняв наблюдательный пункт в будке телефона-автомата у дома напротив. Её мама с интервалом в десять-пятнадцать минут отвечала ему по телефону, что Марины дома нет. Это доводило его до отчаяния. Марины действительно не было дома, но он имел неосторожность заподозрить в обмане и её, и её маму. Он усомнился в правдивости, она — в нём: если сейчас, без каких-либо оснований нет доверия, то стОит ли вообще продолжать встречи? Но она была не из тех, кто принимает скоропалительные решения и рубит с плеча. Она давно вывела для себя формулу: чтобы решение не оказалось опрометчивым, оно должно созреть.
   Провожая её до подъезда после очередной встречи, он сделал предложение. Она отказала. Судя по всему, ожидаемо для него. Но отказала не категорически. Просто напомнив, что их знакомству без году неделя и что как с его, так и с её стороны несколько преждевременно принимать какое-то решение в этом вопросе. Отпуск её заканчивался, она должна была вернуться в далёкий город, где жила и работала, поэтому вполне логично предложила продолжить общение в эпистолярном стиле.
   И полетели письма в морозный степной городок. Да, она ждала их с нетерпением, охотно писала в ответ — редкий случай: она очень любила писать письма. Могла с точностью до дня высчитать, когда её почтовый ящик не окажется пустым. Стопочка писем от Саши росла. Но переписка носила строго взаимообменный характер: от него не пришло ни одного "внеурочного" письма. Она, девушка кавказского воспитания, со своими "внеурочными" письмами вклиниться считала неприличным, а потому и невозможным. Он писал о музыке, которую слушает, о младшем брате... Ничего личного, касающегося их двоих. Какими-то скованными и напряжёнными были его письма. Чувствуя эту скованность, скорее — сдержанность, в ответ она писала о работе, об учёбе и сессии. Писала прохладно, словно старалась сохранить дистанцию. Возможно, всё постепенно получило бы какое-то наполнение, тепло, отдачу и развитие, но... Прилетело очередное письмо от Саши.
"Я понял, что замуж за человека без высшего образования ты не пойдёшь. Придётся идти учиться!" — словно набранные на нитку бисеринки, змеились строчки, написанные мелким почерком.
"Ох, Саша, Саша! Учиться нужно в первую очередь для себя", — отметила мимоходом, продолжая читать. И вдруг!..
"Да! Ты, конечно, не королева, но принцесса — точно".
Прочитав это, она оторопела. Аррогантность, ожидание каких-то особых почестей к себе со стороны кавалеров — это всё было абсолютно не про неё и об этом сказал бы любой, кто её знал. Более того, она всегда боялась поставить своего спутника в неловкое положение, никогда ни на что не то что не претендуя, но даже избегая каких-то трат, связанных с ней, будь то оплата поездки в метро или порция мороженого. Но с осознанием этой одной единственной строчки — "Да! Ты, конечно, не королева..." — словно наступило прозрение: пора, пора принимать решение!
В далёкий, тёплый даже зимой приморский город пришёл ответ из заснеженной степи:
"Принцессами бывают дочери королей. А вот королевы бывают только рядом с королями. Увы, Саша, но стать королём ты так и не сумел".
   Отчим Саши ещё долго пытал отца Марины: "Что произошло? Саша сам не свой, ходит окончательно убитый, мрачнее тучи". Ну что мог ответить отец Марины? Он знал, что произошло, но только и ответил коротко: "А что произошло? Ничего. Произошла "не судьба!"