Он хотел петь песни, а пришлось

раненых вытаскивать из боя —  

ползать от отбоя до отбоя,

ну а с пеньем как-то не срослось.

 

Уходя за ленту, думал он,

петь бойцам о чем-то очень светлом,

но война — не грезы о заветном,

не гитар лирический трезвон.

 

Кровь и грязь, и трупный смрад в полях,

взрывы, вопли, чьи-то ноги в небе

и тела кровавые в укрепе,

и скулящий о пощаде лях.

 

Не до песен! Не до куража!

В этом пекле, в этой тьме угарной

доползти бы с сумкой санитарной

до бойца, а там — до блиндажа.

 

Впору бы завыть, но только страх

скулы свел. Враги от злобы воют.

Минометы бьют, и арты кроют,

в небе дроны, чернозем в глазах.

 

Вот в окоп десятый втащен. Вот,

кажется, очнулся, — бел от боли.

А наш медик вновь ползет по полю —

гром, разрыв… и свет уже не тот...

 

Так и сгинул, ничего не спев,

сослуживцам с простотой сердечной.

Может там, за белой дымкой Млечной,

пенье задушевное — не блеф?

 

Может там, в далеких небесах

с песней у него верней сложилось?

Здесь же проверяется на вшивость

род людской, чтоб взвесить на весах.