I. Ultima Thule
Однажды на далёкой-далёкой планете одному человеку было грустно. Он пил кофе в парке у озера, по которому вальяжно с виду, но напряжённо внутри («Ах, как тяжело папке крутить эти педальки, мама…»), плыли катамараны: лебеди, дельфины, коньки. Человек смотрел на отражение горы в воде, взбирался на гребень припева, что звучал в его наушниках, и вместе с музыкой опрокидывался в летучую субстанцию, от которой щекотало в носу и сырели ресницы.
В таких подъёмах и падениях прошло, должно быть, около тысячи лет. В какой-то момент пахнуло корицей и пачули. Мимо человека прошелестела детская коляска. Её толкала перед собой девушка с красивыми серьгами в форме радуги. Сама девушка тоже была красивой. Она остановилась у деревянного ската и, обернувшись, что-то произнесла.
Человек вытащил один наушник, посмотрел на неё выжидательно, но, сопоставив детали, – устремлённый в пространство взгляд, наличие коляски, – догадался, что есть ребёнок. Пока голова поворачивалась влево (а это ещё несколько лет), человек нарисовал силами воображения строптивую девчушку в измазанном шоколадкой комбинезоне, которая глядит исподлобья, скрестив на груди ручонки. Однако особенность описываемой планеты заключается как раз в том, что воображаемое здесь никогда не соответствует зримому.
У дальнего края лавочки, на которой расположился человек, стоял малыш. На нём была вязаная кофточка с заячьими ушками на капюшоне: длинные и перекрученные, они понуро свисали на плечи.
– Валера!.. Ну ты чего? Пойдём! – послышался голос девушки.
Но мальчик даже не смотрел на маму. Он сделал несколько шагов в сторону человека и замер, немного подавшись вперед. При этом вид у него был по-взрослому подавленный, что не вязалось с детским личиком, которому могла бы подойти сонливость, скука, сосредоточенность и бог весть сколько других эмоций, только не это мрачное самосозерцание.
Что случилось, дружок? Ненароком поймал своими ушками дядину волну? Почувствовал перемену? Дай-ка угадаю: запахло йодом, рыбой и гниющими водорослями, промозглый туман коснулся вдруг плеч… Послышался неразборчивый голос, скрипучий, словно старая трирема, и взошла где-то над нездешним горизонтом чёрная луна. А главное – мелодия… Ты тоже её слышишь? Нечто диковинное и родное одновременно, струящееся между пальцами, но всякий раз ускользающее. От этого грустно, горько и восторженно на душе. Знакомо?
– Валер! Ну чего ты?..
Мама подошла к нам. Выныривает из корице-пачульного облачка частями: сначала влажные губы, расплющенные в улыбке, и хрупкие, маняще протянутые руки; затем волосы – целая гроздь упругих, покачивающихся в такт прядей; наконец, бурая овчинка воротника, в которую хочется зарыться лицом… Осколок янтаря в солнечном свете.
– Первый раз с ним такое…
Валера печален. Стоит и не шевелится.
– Послушай, малыш, – говорю, – если тебе станет от этого легче, знай: дяде тоже грустно.
Как будто почувствовал смысл моих слов… Сделал небольшой шажок навстречу. Но смотрит всё так же в пространство перед собой.
– Валера, а ты спроси, почему дяде грустно? – переливается голос мамы.
– Потому, – отвечаю Валере для мамы, – что дядя – путешественник во времени. И он не может найти свой дом.
Смех вперемешку с ароматом духов взвивается над озером, какое-то время озорничает в кронах деревьев, постепенно ослабевает; он отчаянно хватается за ветви, словно передумавший самоубийца, и, сорвавшись вниз, оседает в завитках воротника.
Чудная планета. Такое внимание к гармонии деталей и перспективе. Однако населяющие её существа мало чем отличаются от других. Они смеются. Не понимают моей проблемы.
Я протягиваю перед собой руку с вытянутыми указательным и средним пальцами.
– В твоей грусти нет ничего плохого. Иногда нужно погрустить, чтобы понять себя лучше, малыш.
Валера поднимает взгляд. В его ясных, но печальных глазах будто занимается огонёк понимания. Он подходит в упор к моему колену и протягивает ручонку в ответ.
Начать форматирование…
Мама стирается слоями: смех, духи, кудряшки, серьги, овчина, губы, коляска. Катамараны выталкивают из себя облегчённые вздохи мужчин и тают в воде, как куски рафинада. Становится одномерным и складывается в небольшой лист блёклой материи киоск мороженщика. Бьются на пиксели деревья, превращаются в облачка вагончики фуникулёра вдалеке. Люди, словно шутихи, исторгнув последние бессвязные фразы, растворяются в их многоцветье.
А человек с зайцем смотрят друг на друга, держась за руки…
На далёкой планете.
Тысячи лет напролёт.
И им грустно.
II. Non Serviam
Однажды на далёкой-далёкой планете отец позвал сына к себе в комнату, чтобы учить его боксёрской стойке. Вот как это было.
– Подними правую руку выше, прижми к челюсти! Иначе зевнёшь левый. Сколько тебе втолковывать!
– Так, пап?
– Ну, положим… Главное, не отводи, когда двигаешься или кидаешь джеб. Что там ещё?.. Ах, да… Поясница. Стоишь, будто аршин проглотил. Расслабься! Чем больше ты напряжён, тем скорее устанешь. Вся конструкция постепенно обретает упругость во время удара. В конце ты – ни дать ни взять дерево. Но нечего постоянно зажиматься!
– Расслабиться… Сейчас попробую.
– Плечи немного урони, выведи вперёд.
– Понял, пап.
– Вот. Уже лучше. Подбородок вниз. Нечего твоей челюсти торчать у всех на виду. И ноги попружинистей.
– Хорошо.
– Носки чуть внутрь. Хм… Ладно, Бог с тобой! Пойдёт. Теперь держим стойку, пока я не дам команду расслабиться.
– …
– Твоё тело должно запомнить исходное положение, чтобы, даже когда ты устал, возвращаться к нему и защищать от урона.
– А сколько мне стоять?
– Это что ещё за скулёж?! Я же сказал: столько, сколько нужно.
– Ясно.
– Ясно ему! При надобности и до утра будешь стоять. Думаешь, на улице кто-то станет тебе отчитываться о своих действиях, прежде чем шею намылить?
– Не станет, пап.
– То-то же. Там, снаружи, бродит тьма всяких ублюдков, голодных до дармовщинки. «Без лоха и жизнь плоха» – слыхал, небось, такую присказку?
– Нет, не слыхал.
– Что ты вообще знаешь… Им такой недотёпа, как ты, – настоящий подарок. Поэтому ты должен быть твёрдым! Должен уметь постоять за себя.
– Хорошо, пап. Я буду делать, что ты скажешь.
– Похвально… Но я тебя не заставляю. Тут не тюрьма. Мне казалось, ты сам хочешь стать сильнее…
– Да, наверное.
– Что-то не чувствую энтузиазма в голосе. Ну да ладно, стоим… А я пока прочитаю десять кругов Маха-мантры.
– Пап…
– Чего?
– А зачем ты её читаешь?
– Руку правую не отрывай!
– Да-да...
– Растяпа… И далась тебе моя Маха-мантра. Лучше бы о деле подумал да силы поберег!
– Но мне интересно. Давно хотел тебя спросить.
– А я будто прежде не рассказывал. Ты просто сделал себе за привычку пропускать слова отца мимо ушей.
– Прости меня.
– Прости, прости… Что тут вообще толковать? Маха-мантра – это древняя практика. Она помогает очистить карму. Понятнее, небось, стало?
– Не особо… А что такое, по-твоему, карма, пап?
– Толкины и Льюисы о таком не пишут, хе-хе? А ведь мог бы в своём возрасте разобраться, стоило только в отцовой библиотеке больше времени проводить… Карма – это сумма поступков, плохих и хороших, которые ты совершаешь от воплощения к воплощению. Кем тебе родиться, зависит от кармы. Каков будет твой путь – тоже. Уловил?
– Получается, мы рождаемся уже виноватыми в чём-то?
– Именно! И наша задача – работать над собой, чтобы… Как бы сказать… Вывести себя из темноты непроглядной к яркому свету, что ли.
– Но, если мне суждено исправлять ошибки того, кто, может быть, в обычном понимании превесело пожил до меня, разве не вправе я знать, в чём именно виноват?
– Что ты пытаешься сказать?
– Ну… Так мне будет понятнее, что именно требует работы, верно? Раз уж дальше своего воплощения видеть я не могу. А то нечестно выходит… Мне предлагают сыграть в Игру, но скрывают правила. Говорят: «Зажмурься и делай ход». Мошенничество какое-то, да и только.
– Поясница, плечи! Расслабься ты, наконец! Раздухарился тут и мигом одеревенел.
– Да-да, пап… Дай мне минутку.
– Не расстраивайся. У тебя, может быть, до самого утра время будет. Вижу, сил мучить меня дурацкими вопросами полно, стало быть, и на боксёрскую выправку пять-семь часов изыщем.
– Куда мне... Ну да как скажешь.
– Именно. Как скажу.
– Эм, пап… Хочу тебя ещё спросить. Для меня это важно… Как же тогда быть с детьми? Ну, знаешь… Которые умирают совсем ещё несмышлёнышами. Или, скажем, с инвалидами. Взять вот Оленьку, дочку Олега и Ларисы… Она ведь так и не смогла ничего понять, почему всё так устроено. Ей повредили головку при рождении, и она была все шесть лет практически как растение. С угасшим сознанием. Только тельце продолжало дышать, сердечко биться. Почему Бог не дал ей шанс почистить карму?
– Понесли Митю тапки…
– И ведь сама она ничего скверного или хорошего не могла совершить. Просто помучилась и ушла. Скажешь, это было испытание для родителей? Чтобы они выросли над собой? Но кто и как определяет эти роли? Все грешат из воплощения в воплощение. Но один рождается сразу в тюрьму, а второго Бог испытывает и призывает к себе. Так, выходит?
– Заладил своё… Почему тебе всегда нужно ковырять то, что проверено тысячелетиями? Гордыня из ушей так и лезет!
– Да, может быть, может быть… Я просто не могу понять… Хочу и не могу. Разве судороги и боль невинного существа не должны вспороть до основания Вселенную, которая, как нас убеждают Священные книги, пронизана Любовью? Разве может быть такая любовь, которая достигается истязанием беззащитных?
– Эх ты, простота! Ни аза не знаешь, а туда же – шашкой махать! А истины-то общеизвестные, любой второклассник тебе растолкует… Страданием ведает Тёмная сила этого мира. Дьявол, Шайтан, зови как угодно. Хоть треклятым Пазузу!
– Вот, так я и знал...
– Плечи!!!
– Да-да, прости. Просто… я знал, что ты это скажешь… Когда случается иное зверство, Бог всегда ни при чём. Есть какие-то специальные сущности, дабы гадить здесь, под солнцем. А он – чист-пушист. Но разве ты не говорил мне раньше, что всё, что ни есть во Вселенной, создано Богом. Стало быть, и Дьявол – только его часть. Не отдельное что-то. А именно плоть от плоти.
– Не богохульствуй! Ишь, распоясался! Тебя, как видно, не хулиганы в подворотне обработают, а молния поразит. Прямо здесь. И, чего доброго, меня зацепит!
– …Меня не покидает какое-то кислое ощущение. Будто меня обманывают. Жулят. Усомнился – получай молнию. Решил разобраться – гордец посягающий. Странно это… Но вот скажи, ты читаешь Маха-мантру, и она чистит Карму, так? Но каким образом? Это же механическое действие. Не поступок, не медитация даже. По крайнем мере, в твоём случае. Я ведь наблюдал…
– Что бы ты понимал! Вечно грязными пальцами лезешь. Увидеть хочешь, пощупать… А тут вера нужна!
– Вера, да… Ты говорил… И всё же, как это работает?
– Будто тебе правда интересно…
– Интересно.
– Всё это из древности, сколько раз повторять! Сами произносимые слова Маха-мантры создают вибрации, которые влияют на карму.
– Хм…
– Локти не разводи, господи ты боже! Уже без печени бы остался!
– Пап, вопрос… Ты вот пишешь стихи, и я немного крапаю... Скажи, если я соберу из букв что-то крайне созвучное этому твоему заклинанию и, предположим, затолкаю туда из озорства срамное словцо, будет ли заклинание чистить карму? Будет ли излучать вибрации?
– Ну вот откуда, откуда в тебе эта чертовщина?! Как в здоровом уме вообще может возникнуть подобная мысль?
– Но если дело лишь в фонетике… Не в страдании, не в созерцании, не в преодолении и осмыслении. Если я могу просто перебирать косточки чёток и бубнить себе под нос волшебные слова, разве не должно работать то, что я предложил?
– Впору экзорциста вызывать!
– …Днём убил, ограбил, изнасиловал. Вечером покамлал хорошенько и свёл дебет с кредитом. Так выходит из твоей логики? И вообще, я видел, как ты читаешь Маха-мантру и ешь одновременно борщ, новости смотришь. Что же это за кощунство такое выходит?
– Подними руки выше и не трать силы! Ты меня этой софистикой всё равно не возьмешь!
– Я просто пытаюсь разобраться, пап. Нет мира в душе.
– Так разбирайся, а не отрицай всё и вся! Говорят тебе: Маха-мантре тысячи лет. Сам Кришна передал эти священные созвучия посвящённым.
– То есть не обычным людям? Избранным, верно?.. Они что-то уже успели сделать над собой, познать себя и заслужили Дар?
– К чему ты клонишь?
– А к тому, что, вручи сейчас самому обычному невеже хоть дюжину чёток, янтарных и нефритовых, и усади его за чтение Маха-мантры на десять, сто лет, ни черта это не почистит! Потому что он не смотрел, не слушал, не вдыхал, не скоблил этот мир пальцем, дабы понять, кто он и для чего здесь находится.
– Во-первых, не выпрямляй ноги! Во-вторых, ты болван и нигилист! Больше мне сказать тебе нечего. Надеюсь, ты донесёшь свой запал туда, в ночь, и сможешь так же яростно отстаивать свою честь перед лицом всякой швали!
– В этом всё дело, пап, именно в этом… Ты говоришь: «Держи удар!», «Будь сильнее здесь, на земле!» Ты постоянно линчуешь кого-то словами, хочешь расправы, свирепой и непреложной. Не терпишь слова поперёк, алчешь власти и обычных земных радостей. Но, сидя за тарелкой борща, не забываешь стелить соломку…
– Соломку?..
– Заботишься о будущем блаженстве в мире абстрактности и иррациональности. Но так, чтобы без усилия, фоном. Я почти восхищаюсь, правда. Всё у тебя подогнано и гладко. Видимо, это какая-то звериная самозащита от всамделишной борьбы… Ты выбрал всё принимать на веру. Оброс постепенно толстенной коркой непогрешимой правоты. Ты не знаешь сомнений! Никогда не допускал мысль, что какой-то злокозненный джинн опоил тебя отравленной водой и сбил с пути?
– Как есть – нигилист! Всё в одну кучу… Джинны, иррациональное, правота…
– И – да, как я уже сказал… Восхождение твоё к райским кущам всегда происходит одновременно с жертвоприношением.
– Каким ещё жертвоприношением, бестолочь?!
– Богу Резни, пап… Он твой любимчик, сам знаешь. Ведь в самых отдалённых схронах своего сердца ты прячешь и лелеешь эту мечту… Закатить резню. Такую, чтобы вопли повсюду и лохмотья плоти в разные стороны…
– В последний раз говорю: не суй мне эту ницшеанскую валютку в руки!
– Моя валютка скорее, чем твои бусы на нитке, почистит карму. Потому что я хочу по-настоящему… Хочу пристально вглядываться! Искать! Влюбляться… Строить что-то в себе и потом сносить одним махом, поняв, что не наполняюсь больше новым и стал чужд сомнениям. Мне мало готовых ответов на вопросы. Я хочу понять, о чём именно спрашиваю и почему. Тёмный переулок, о котором ты постоянно говоришь... Там никого нет. Или есть. Неважно, папа. Я в любом случае пройду по нему с высоко поднятой головой.
– Заткнись! И подними левую руку к подбородку.
– Нет!
– Чего?!
– Я сказал – нет!
– Будешь перечить отцу, сопляк?!
– Ты сам сказал – это не тюрьма. Я могу держать руки, а могу не держать.
– Совсем офонарел?! Я из тебя пытаюсь человека сделать! Мужчину! А ты в лицо плюёшь?! Хочешь уйти?!
– Но я ведь могу, так?
– Дело не в этом! Ты ничего, слышишь, ничего не сможешь сделать без моей помощи! Там на улице тебя просто сожрут... Вся эта хищная, озлобленная сволочь! Ты просто не понимаешь…
– Да-да, они только и ждут… Слышал... Ты всё сказал?
– Я просто хотел… Как же так… Ты не можешь… Я не пущу… Не дам…
– Прощай.
И сын вышел из комнаты отца.
III. Deus Otiosus
Однажды на далёкой-далёкой планете в большом и светлом доме собрались люди. Ни один из них не помнил наверняка, как там очутился, но каждый чувствовал всем сердцем, что в лучшем месте оказаться не мог.
Расположились кто как. Сонный Лёня, проплыв через гостиную, словно дирижабль, в огромном оливковом худи, бросился в объятья кресла-качалки, вытянул ноги к камину и, взяв с кофейного столика книгу, принялся напряжённо искать в ней что-то созвучное своему настроению. Он часто зевал, а на губах его блуждала рассеянная улыбка. Книга называлась «Ностальгия по будущему».
Денис замер у открытого холодильника, который был под завязку набит банками «Доктора Пеппера». Он страсть как хотел выпить холодной газировки, но, в силу начальственной привычки равномерно распределять свою благосклонность в рабочем коллективе, не мог решить, какой банке отдать предпочтение, поскольку все они, откровенно говоря, были одинаковыми. Каждые несколько минут Денис поворачивался к столу, где сидели остальные ребята, и конфузливо пожимал плечами, как бы признавая: «Я правда хочу выпить «Доктора Пеппера», но по совести…». И так далее. В остальном он выглядел совершенно счастливым.
Слава, по обыкновению, был в ударе. Не человек, а вечный двигатель! С каким жаром он говорил, восседая в центре стола, о благотворительности и образовательных грантах. Это, чтоб вы знали, его конёк. Он только с виду похож на сытого бюргера с влажными до банкнот ладошками. Внутри же – сущий ребёнок. Мечтает изменить мир, верит в светлые идеалы и укрощение в человеке звериных страстей.
Светильник с оторочкой из мятой тесьмы покачивался над его головой, рассеивая в пространстве реденький шафран. Возникал театральный эффект. С одной стороны, тусклое освещение контрастировало со Славиными пассажами, сообщая им дополнительный объём, с другой – его лысоватое темя сакрально бликовало, а это, согласитесь, совсем иной уровень убедительности: мессианское что-то, богоявленное. Одним словом, неотразимое зрелище.
Вера была аккуратна в жесте и позе, но всё равно вела себя более непринуждённо, чем обычно. Глаза её мерцали от выпитого вина. Подбородок, по-воински отбитый под девяносто градусов (Вера любила, когда чужие взгляды застают её профиль в патрицианском величии), обращался то к одному собеседнику, то к другому, в зависимости от того, где вспенивалась интересная беседа.
Она, как всегда, лучилась женственностью. Из-за этого мужчины в её присутствии часто впадали в меланхолию: их начинало одолевать какое-то досадливое чувство по поводу самих себя. Казалось, чего-то не успели, потеряли, упустили, выразились глупее, чем думали… Вере это льстило.
Витя был весел и румян лицом. Он подбросил над столом утверждение, что некая река, знакомая всем присутствующим из детства, входит в тройку самых протяжённых рек описываемой планеты, и затем блаженно наблюдал, как катится по окружности от одного к другому волна недоумения. Ведь остальные запомнили её совсем жалкой, такой, что не поместится и плот.
Но каков Витя! Он загадочно улыбался, делал паузы, как будто даже немного стыдился. А потом вдруг схватил телефон и прочитал одним духом статью, в которой олимпийские достоинства упомянутой реки категорически подтверждались. Витя налил себе по случаю триумфа облепиховой настойки (жёлтые капли на поверхности стола сверкали, как щучьи икринки) и шумно опрокинул стопку.
Там был ещё один человек. Все как будто знали его, но ничего конкретного припомнить не могли. И выглядел он как-то покато, что ли… И не дурно, и не исключительно. Возможно, шатен среднего роста с ладонями пианиста. Или – грузноватый блондин с редкой бородкой и сапфировыми глазами. Наружность его постоянно как бы скрадывалась за речью и жестикуляцией. Но у каждого из присутствующих позвякивала внутри нотка узнавания, стоило посмотреть на него, так сказать, в совокупности деталей. Этого было довольно.
Стол в чуткой режиссуре Веры выглядел так, будто накрыли его за минуту, безо всякого усилия, хотя все знали, сколь тщательно на самом деле продумывалась каждая деталь. Как бы походя расставленные блюда при внимательном рассмотрении обнаруживали невероятную цельность цветовой композиции и рельефа.
Беспородные на вид вихры латука, карликовые томаты, оливки и фета соседствовали с изумрудной рукколой, в перьях которой, подсвеченные маслом, полыхали кунжутные семечки; хрупкие кораллы морского винограда словно предвещали появление более сложных морских даров: внешне неказистых, обрамлённых дольками лимона, устриц (они покачивались на тающих кусочках льда, как бы передавая свою зыбкую природу тому, что с ними соприкасалось), гребешка, нарезанного тонкими пластинками, и раскалённых на первый взгляд, но прохладных на деле тигровых креветок.
Салатницы, миски, тарелки и соусницы тоже выбирались не случайно. Они безупречно гармонировали с содержимым своими оттенками, и всё это, испаряя диковато-изысканный аромат водной и земной стихий, дополняло то общее настроение, которое можно было выразить одним словом – вечер.
Да, ещё в большом и светлом доме, а вернее, в той его части, где сидели ребята, висели между сводчатыми окнами часы. Антикварные, с корпусом из тёмного дерева, будто прямиком из воспоминаний о гулких комнатах бабушкиного дома в деревне. Часы показывали двадцать минут после полуночи. Ребята вдруг почувствовали, что говорить им друг с другом осталось лишь сорок минут.
– Слушайте, – послышалось со стороны холодильника, – давайте проведём это время как следует! Сыграем во что-нибудь, например…
– На игры времени немного, – зевнув, отозвался Лёня и отложил книгу. – Да и что за нужда играть? Разве нет занятия поинтереснее?
– Ну так предложи, если моя идея не по душе.
Слава воздел к светильнику палец:
– А может, вывернем, так сказать, душу? Поделимся чем-то важным?
– Это чем, например? – спросил Лёня.
– Ну, впечатлением каким, мечтой несбыточной, идеей... Мало ли важного у любого из нас за пазухой.
Денис задумался, прислонив заиндевевшую банку «Доктора Пеппера» к щеке, и простоял так, не шевелясь, некоторое время (вероятно, проводил внутри себя ревизию на предмет наличия, количества и срока годности подобного рода мыслей).
– А что, по-моему, здорово! Я готов! – наконец азартно резюмировал он.
– Ты уверен? – иронично сощурился Лёня. – А то, может, ещё подумаешь, времени у нас вагон.
– Язва ты, и больше ничего!
– Только не начинайте, сведёныши! – пригрозила Вера. – Не до споров сейчас. Лично я – за!
Витя налил себе настойки и выпил её с видом человека, который был вынужден соблюсти докучливую формальность для легитимизации своего мнения.
– Что ж, с обычной рекой не вышло. Давайте попробуем умозрительную. Хоть я и не большой дока по этой части.
Человек без конкретных черт сказал что-то неконкретное.
– Ладно, приступим, что ли? – сказал Денис. – Предлагаю по часовой… Лёня, начинай ты. Самому вредному и флаг в руки!
Лёня хмыкнул, выбрался из кресла-качалки и подошёл к камину.
– Есть у меня одно старинное «впечатление», – задумчиво произнёс он и, спрятав руки в карманы худи, устремил взгляд на огонь. – Во дворе, где я вырос, было несколько детей с инвалидностью. Глухих, немых, знаете… Они всегда держались друг за дружку, а к нам, обычным пацанам и девчонкам, относились враждебно. Видимо, защищались авансом, поди разбери… Так вот, к ним каждую неделю приходил мальчишка из другого двора. Тоже немой. Все, кого я знал, считали его полным отморозком. Вечно то с ножом, то с палкой. Всегда дерётся, рушит, нападает. Старшие ему несколько раз по шее давали, да тот хоть бы хны. Дичок, одним словом. И вот однажды, помню, я вышел вечером во двор. Ковыряюсь себе в песке перед турниками, каналы какие-то рою… Между домами такой закат полыхает, словами не описать. Дичок наш, только что отведав зуботычину от местного, стоит у дома, утирая кровь с лица. Глухие и немые его друзья – рядом, суетятся, говорят что-то жестами. Вдруг вижу: прямо из сияния появляется женщина. Стройная, в платье по колено, с распущенными волосами. Будто прямиком из романтического фильма… Силуэт эфирный такой, полупрозрачный, и от всего образа как бы нежностью веет. Идёт себе – порхает. Красивая невероятно! Ольга, что из соседнего подъезда, заскакала на месте, показывая на женщину. Мычит, как обычно, гримасничает. Потом и другие давай пальцами в её сторону тыкать. А Дичок к закату спиной стоял... И тут поворачивается, видит женщину, и что-то такое невозможное с его лицом происходит. Будто известь осыпается. Вижу из песочницы лучезарный взгляд, улыбку до ушей, беззащитность, совершенно доверительную. Дичок бросает платок, которым утирался, и со всех ног бежит навстречу женщине в закат. Она распахивает руки, крепко сжимает порхнувшее в объятья тельце. Он оплетает её руками и ногами, словно осьминог какой-то. Отчаянно так, понимаете, будто в последний раз. Меня эта картина поразила тогда. Нет-нет, да вспомню…
– Так он был её сыном? – спросил Витя.
– Да.
– Какой красивый получился этюд, – похвалила Вера.
– И грустный, – добавил Слава.
– И грустный…
Лёня неопределённо кивнул и сел, не доставая рук из карманов, обратно в кресло. Он опять взял книгу, повертел её в руках так и эдак, скривился, словно она не оправдала самых заветных его надежд, потом посмотрел на часы.
– Ну, нерешительные мои, кто следующий? Напомню, что время, в отличие от нас, перерывов не берёт.
Денис убрал банку «Доктора Пеппера» обратно в холодильник и вздохнул.
– Ладно, пусть будет моя очередь… Сразу предупреждаю: как Лёня, я не умею. Скажу коротко. И тут скорее такой… образ в вакууме, а не яркое воспоминание. Но для меня это важно. В общем… Был в моём детстве мультик. Там в одной из серий появлялась рожица – то ли человека, то ли комического вампира какого-то, уж и не знаю, – и так забавно делала трубочкой губы…
Денис попытался изобразить гримасу, но, кажется, остался недоволен.
– Она как бы изображала недоумение. При этом взгляд стекленел, и забавная речь за кадром с сильным английским акцентом звучала. Представьте, настолько это был яркий образ, такое сильное он впечатление произвел, что я к нему все эти годы возвращаюсь. И всё мнится, будто, увидев ту рожицу снова, я пойму вдруг, что она предназначалась как раз для меня повзрослевшего, что тогда, ребёнком, я ощутил только эхо некоего послания, скрытого за кадром, а теперь, когда стёрся о реальность достаточно сильно, чтобы наконец расшифровать его смысл, моя миссия – найти тот мультфильм. Но вот проблема… У меня слишком мало деталей. А те, что есть, возможно, заинтерпретированы до неузнаваемости. Сколько ни пытался на всяких форумах искать и с гиками советоваться – ничего. Вот это чувство мне и интересно.
– Какое? – спросил Витя, замерев с рюмкой облепиховой настойки у самого рта.
– Невозможности как бы. Понимания того, что есть где-то в прошлом образ-самородок, который прошил меня, словно булавка, насквозь. Что есть в нём некий источник силы. Но я никогда, совершенно точно никогда не попью из него снова. От этого на душе грустно. Томительно и грустно.
– Как-то даже не ожидал услышать от тебя подобное, – удивился Слава.
Денис рассмеялся.
– Почему?
– Не знаю, слишком лирично, что ли. Я думал, у тебя одно воспоминание во всю жизнь – «Доктор Пеппер».
– Да ну тебя! – отмахнулся Денис только что вынутыми из холодильника запотевшими банками.
Вера, Лёня, Витя, человек без конкретных черт тоже засмеялись. А Слава поднялся, приблизив лысоватое темя так близко к лампе, что, казалось, она насквозь просветит его голову, и нарочито напыщенным тоном провозгласил:
– Верочка, родная, силой власти, данной мне самим собой, на правах самопровозглашённого председателя нашего ретроспективного кружка объявляю следующим докладчиком тебя!
– С честью принимаю эту роль, – со сдержанным артистизмом поклонилась Вера. – У меня, кажется, есть для вас кое-что любопытное. Не фонтан эмоций, конечно, но я такие штуки люблю.
Она отпила из бокала вина и нарисовала в воздухе витиеватый пасс рукой (видимо, он был эквивалентом вступительному «итак»).
– Я часто ходила проведать родителей, пока жила в городе. Шла пешком от своего дома ко двору, в котором выросла. Покупала по пути ромовые бабы в кондитерской или айран… Мама всегда страсть как любила айран. И это бывали самые обычные встречи: мы пили чай, делились чем-то, мыли вместе посуду, иногда смотрели старые фото, иногда – какой-нибудь фильм. Потом обнимались у порога, и я уходила. Мы обе знали, что не пройдет и двух дней, как я вернусь.
Вера загадочно улыбнулась.
– Однажды после изнурительных дебатов со своим парнем я решила подышать свежим воздухом. Время было позднее. Что-то около часа ночи. Не лучшая идея, наверное, ну да ладно… Так вот. Я шла и шла, пока вдруг не вывалилась из своего анабиоза прямо возле родительского двора. Теперь представьте. Я сажусь на лавочку напротив их дома, ночью. Вокруг ни души. И просто наблюдаю за тем, как на шторах в маминой комнате пляшут яркие пятна от включённого телевизора.
Меня там не должно быть, понимаете? Мама живёт в эти минуты той частью жизни, которая не переплетена с моей. В ней – своя рутина, свои эмоции, радости. Возможно, бесхитростный, но совершенно незнакомый мне уклад.
Я как бы становлюсь нечаянным соглядатаем и, отбросив привычный ход событий, открываю новые чувства, яркие и необычные. Такие, что захватывает дух. Ведь мама не знает. Она просто смотрит телевизор. Когда я приду завтра в обед, это будет ещё одна наша встреча с чаем и объятьями. Но я не выдам свой секрет. Вот так…
Лёня подскочил с кресла.
– О! Дождь пошёл!
– Хм, и вправду… – подтвердил Слава, выглянув в окно. – А такое небо ясное было.
Витя укоризненно поцокал языком.
– Ветреная она дама, эта погода. В смысле переменчивости, то есть.
Тучи растворили в себе луну. За окнами свирепел ливень. Сотни водяных шнурков посекли видимое из окон пространство двора на прямоугольные ленты: взбудоражили сонные цветы палисадника, закипели на поверхности бассейна, ещё недавно безмятежно баюкавшего на своей поверхности листки карагача, разбросали лужицы по бетонным дорожкам. Всё как-то невпопад ожило и неестественно зашевелилось. Шум дождя моментально проник в гостиную и распугал робко шелестевшие до той поры вечерние звуки.
Часы показывали 00:40.
Человек без конкретных черт не вполне конкретно поблагодарил Веру за рассказ и густо зевнул.
– Да! Да! – раздались возгласы других ребят.
– Спасибо, Вера!
– Ты очень ярко описала!
– Просто здорово!
– Не то что Лёня, – иронично сощурился Денис, – или, скажем, я.
Все засмеялись.
– Что ж! Времени остаётся немного, друзья! – театрально изрёк Витя. – Поэтому приглашаем к нашему виртуальному микрофону Вячеслава. Под настойчивый аккомпанемент дождя, разумеется.
Слава поднялся с места, посмотрел на плафон над головой, будто опасаясь, что может произойти каверза с освещением, и немного взволнованно, хоть и не так явно, как во время рассуждений о благотворительности, начал:
– Мне особо выдумывать не приходится, потому что свежо предание. Примерно два месяца назад на меня подписалась девушка. Говорит, что случайно в рекомендуемом увидела... Вполне допускаю. Как бы то ни было, мы начали живо интересоваться друг другом. Я понять не успел, как вдруг очутился в эпицентре задушевнейшей переписки. Говорили и, кстати, продолжаем говорить обо всём: от страхов и житейских сомнений до предпочтений в кино и музыке. Нам как-то легко и свежо в диалоге. Но есть один момент…
Слава пощёлкал пальцами, подбирая слова.
– Словом… Мы уже были знакомы раньше. Много лет тому назад. И переписывались с таким же аппетитом. Даже флиртовали и громоздили планы романтической встречи. Но потом что-то разладилось. Мы отдалились. Она турнула из друзей меня, я – её, но больше от обиды. В общем, финал был вполне себе прозаичный.
– Погоди, – нахмурился Лёня, – так она что…
– Именно, мой друг! Забыла. Напрочь.
Вера скептически повела ладонью.
– Да разве так бывает.
– Как видно, да! – сказал Слава. – Вы поймите, такое не сыграешь. Всё с чистого лица: бурлящие эмоции, жадное ожидание ответов с обеих сторон. А слышали бы Вы, с каким жаром она рассказывает мне о своих переживаниях по новой. Просто удивительно. Я тоже думал, что чувства людей друг к другу умеют ходить только в одну сторону. Вот они расцвели, а вот завяли, и отправляйся-ка ты, дружок, дальше. Ан нет. Есть нечто превыше всего этого.
– Что?
– Что же?
– Да, что?
Слава покосился на плафон, убедился в приличествующем моменту освещении и, воздев над столом перст указующий, произнес:
– Забвение! Или по-простому – забывание. Оно сильнее любых чувств. Благодаря его могуществу я имею возможность не только заново переживать яркие эмоции к человеку, терять которого не хотел и прежде, но и получаю в подарок нечто особенное. Своего рода приправу от шеф-повара. Этот дар наблюдать наш диалог с двух точек. Возможность соотносить, предвосхищать, даже контролировать, хотя такой потребности я не имею. И важно понимать… За прошедшие годы мы оба многое повидали. То есть это не абсолютная копия того, прежнего, общения. Скорее, его сгущённая и обострённая версия.
На какое-то время голоса стихли. Только шум дождя продолжал хозяйничать в гостиной. Ребята, не сговариваясь, попрятались внутрь себя и что-то напряжённо осмысливали.
– Не пойму почему, но мне от истории к истории только тоскливее становится… – наконец поделился Лёня.
– И мне, – еле слышно прошептала Вера.
Денис облокотился спиной о холодильник и смахнул ладонью чёлку со лба.
– Забвение…
Человек без конкретных черт, возможно, выглядел сонным. Он неотчётливо пытался указать всем на поджимающее время.
– Без пятнадцати, – объявил Витя, – нужно закругляться. Я вас надолго не задержу.
Он молниеносно опрокинул заранее наполненную стопку.
– В общем, мне за неделю дважды приснилось одно и то же место.
Снова тишина.
– Э-э-э… Всё? – пожал плечами Слава.
– Ну да. А чего размазывать.
– Как знаете, а, по мне, это пока лучшее…
Вера грустно улыбнулась.
– Ну чего ты язвишь. Вить, чуть подробнее можно?
– Я пытаюсь сформулировать… Суть в том, что в жизни я в таком месте совершенно точно не бывал. Отсюда вопрос: как же мне могло дважды присниться место, где я не бывал?
– Да мало ли, – без большого интереса отозвался Денис и снова полез в холодильник.
– Вы просто до сих пор не можете забыть мне речку, вот и не хотите думать, – Витя звонко, но как-то неловко хохотнул. – А я настаиваю, чтобы вы задумались. Одно место. Два раза. Во сне. И в жизни я там не бывал. Какие выводы напрашиваются?
Все дружно попросили не томить и растолковать, что к чему.
– Простейшая логика, как по мне… Одно из двух. Либо после первого сна это место срослось с потоком моих воспоминаний и во второй раз возникло уже не как отвлечённый повтор, что, вообще говоря, невозможно со случайными образами, а воспроизводило картинку из первого сна по моим воспоминаниям. Успеваете? Либо – второе, и это куда интереснее…
– Говори уже!
– Не томи, Вить.
– Что там со вторым?
– Закономерный вывод, – невозмутимо продолжал Витя. – Место из моего сна объективно существует. Где-то за пределами нашей реальности.
– Шах и мат! – почти вскрикнул Слава.
– А по-моему, интересно, – поддержал Лёня.
– Витю по обыкновению занесло в мир «невероятно, но факт», – посмеялся Денис.
Вера посмотрела на часы. Они показывали 00:50.
– Время, ребятушки, время…
И все повернулись ко мне.
Едва осознавая происходящее от сонливости, я всё же отметил некоторую абсурдность ситуации. Мне следовало с самого начала понимать, что говорить придётся. Иначе к чему вся эта затея с игрой. Но о чём рассказать ребятам? Ведь истории уже израсходованы. Может быть, как есть… Вывалить все карты на стол. Пусть это и будет моя особенная повесть.
Тем временем дождь, в последний раз отчаянно набросившись на дом и двор, кажется, заскучал и отправился галдеть в другое место.
– Что ж… – начинаю прозрачным от усталости голосом и вдруг замечаю, что на стене, за кухонными шкафчиками, появились фотографии моих дочек в красивых лакированных рамках (вот оно, самоуправство сна). – Моя история точно наиболее юная из всех. Потому что происходит прямо сейчас.
Ребята переглядываются, а я продолжаю, больше для себя, и ещё потому, что боюсь уснуть:
– …Знаю, знаю. В тот вечер всё было не так. И говорили вы совсем о другом. Я снова сорвался и разбавил каждого из вас собой до похабной чрезмерности.
Звук вскрываемой банки. Денис стоит у холодильника и, изумлённо глядя на меня, пьёт «Доктор Пеппер».
– Минуточку, Вань… – нервно прерывает Слава. – Ты это о чём?
На каминной полке появляется электрическая открывашка для вина. Из-под лестницы, ведущей на второй этаж, высовывается колесо моего велосипеда.
– Я всё испоганил. Простите меня. Величие замысла и бездарность воплощения. Ничего нового... Мне всё казалось, что есть способ победить. Отвоевать хотя бы кого-то из дорогих моему сердцу людей у Времени. Я вслушивался, всматривался, запоминал. Думал, что можно закатить такой импрессионизм, от которого Время оцепенеет. Но каждый раз выходит одно и то же. Это не вы. То есть не те вы, с которыми мы однажды провели прекрасный вечер на Сахалине. Те ребята живут сейчас своей жизнью и умрут своей смертью. А вы останетесь здесь навсегда, стиснутые неряшливым сценарием, если только наутро я не надумаю удалить текст. Дети возомнившего себя Богом солипсиста…
– Вань… – Витя положил ладонь на мое плечо. – Я тебя правильно понял?
Смотрит на меня пристально. А у меня слипаются веки.
– Мы – герои твоего рассказа?
– Да, Витя. Всё так.
Огонь в камине гаснет. Нервно поморгав, выключается Славин плафон, мерцавшая в кухне подсветка захлебывается мраком. Потом миг непроглядной темноты, и вдруг – ослепительный свет в окно. Золотистые мазки на балках под потолком, стенах и мебели. Все подрагивает, сияет. Не комната, а волшебный грот.
Ребята, похоже, ничуть не удивлены. Они окружили меня со всех сторон, смотрят сочувственно. Когда раздаётся грохот и в стене у камина появляется дыра, они даже не оборачиваются посмотреть, что происходит.
В дыру по очереди заглядывают несколько насупленных лиц. Они принимаются забрасывать в гостиную строительный инструмент, изобретательно чертыхаясь.
– А что с часами? Куда мы спешим? – подошёл к столу Денис.
– Это такой образ... Не особенно оригинальный, нужно сказать. В час ночи я уроню голову на клавиатуру и усну крепким сном.
– И наша история закончится? – спросил Лёня, поднявшись из кресла.
– Да. И это будет очередное моё поражение.
Сознание то смеркается, то снова немного прояснивается, но с каждым разом возвращаться в гостиную к ребятам становится сложнее. Я близок к окончательной капитуляции.
– Бедный, как уморился за своей писаниной, – слышу голос Лёни.
– Может, налить ему эспрессо, – предлагает Денис, отставляя банку «Доктора Пеппера» на стол.
– Вряд ли поможет, – сомневается Вера.
– Забавно… – говорю, спотыкаясь на каждом слове. – Я ведь не прописывал осознанно ни велосипеда, ни строителей этих, ни фотографий Лилюши с Настенькой. Образы прокрались сюда откуда-то из неподвластного мне Запределья. Даже последние ваши слова… Разве мог я такое сочинить? Ни за какие коврижки не позволил бы вам так откровенно меня жалеть!
Строители почти демонтировали стену. Перед нами открылся живописный летний вид: дорожка из жёлтого кирпича, змеящаяся от дома к горизонту через овраги и холмы; склонившиеся над ней пышные деревья, влажные от дождя и бронзовые от вечернего солнца. И главное – радуга. Огромная яркая радуга через всё небо.
– Осталось пять минут, – произнёс Витя где-то у моего уха.
– А мне всё понравилось! – бодро заявил Слава. – Чего сопли развозить! Вечер был замечательный. И кстати, ты говоришь, что половина происходящего прямо сейчас – не твоего, так сказать, воображения дело?
– Угу…
– Хм. А не добавить ли нам немного от себя, ребят?! Пока зодчий окончательно не уехал к Морфею.
– Ты о чём?
– А вы вспомните… Потому что у меня это воспоминание только что возникло. Наша общая традиция!
– Да-да! Я вижу! – одобрительно воскликнул Лёня.
– Точно! – засмеялся Денис.
– Как здорово! – улыбнулась Вера.
Я практически ничего не соображаю. Перед глазами скользят, наползая одна на одну, волны света, из которых, словно обронённые по невнимательности, возникают не связанные между собой образы. В гостиной появляется Каспар Хаузер, найдёныш, астронавт в пыльном скафандре, ребёнок с заячьими ушками на капюшоне (он тут же принимается играть в кубики прямо под ногами у строителей). По лестнице с чудовищным гвалтом сыплются музыкальные инструменты: лоснящийся лаком клавесин, барабанная установка, укулеле, саксофон, маракасы. И всё это то теряется в складках света, то снова проявляется.
В порыве какого-то строптивого отчаяния я подскакиваю с места и, растолкав ребят, забегаю в ванную. Стены в ней увиты лианами, с потолка свисают, будто влажные парики, копны странной флуоресцентной травы.
Я окатываю себя пригоршнями холодной воды, бью по щекам, злюсь, плачу. Всего несколько минут – и всё закончится. Я отрублюсь, как это часто бывало, прямо за столом, а утром, перечитав написанное, угрюмо схлопну созданную Вселенную. И все они погибнут. Ужасно.
– Выходи скорее! – доносится из-за двери голос Славы. – У нас мало времени!
Опираясь о стены и любые подвернувшиеся предметы, ковыляю к двери. Сил сопротивляться почти не осталось.
Ребята стоят у места, где начинается кирпичная дорожка. Смотрят на меня, улыбаясь.
– Мы хотим, чтобы ты пообещал нам кое-что, – говорит Лёня.
– Что?
Денис кладёт мне руку на плечо с одной стороны, Витя – с другой. Вера касается моего лица ладонями. Так по-матерински нежно.
– Когда проснёшься, – говорит она, – не трави себя, не линчуй, не сокрушайся. Перечитай написанное и поставь наконец точку.
– Тебе пора закончить свою книгу, Вань, – объясняет Слава. – Сколько ты её пишешь? Пять лет? Шесть? Хватит уже откладывать и разыгрывать до верного. Потому что нет никакого «верного», понимаешь?
Денис ободряюще треплет меня по плечу.
– Слава прав. Пусть этот рассказ будет последним.
Я тру глаза, глубоко дышу, пытаюсь попрыгать на месте, только бы не уснуть.
– Поставь точку, – повторяет Вера, – хорошо?
Она целует меня в лоб.
– Хорошо, да…
– Ты обещаешь?
Секунду молчу. Осмысливаю её вопрос едва тлеющим сознанием. Наконец поднимаю вверх руку, будто давая клятву на Библии.
– Обещаю.
– Вот! То-то же! – радостно кричит Лёня.
– Умница! – поддерживает Витя.
– Мы в тебя верили! – подбадривает Вера.
– И мы, стало быть, поживём! – смеётся Денис.
– А теперь – музыка! – машет руками Слава кому-то за моим плечом.
Я оборачиваюсь, пошатываясь, и вижу, как появившиеся из ниоткуда музыканты в бравурных смокингах начинают играть на инструментах. Звучит песня, очень знакомая… Силюсь вспомнить название, но не могу.
– Не мучайся! – говорит Лёня. – Уже поздно!
– Что?
– Песня… Она так называется – «It’s Late». Группы Beacon School. Ты её любишь, мы узнавали в этом твоём Запределье.
– Точно, она… – киваю. – Спасибо вам, ребят.
– Итак, все готовы?! – вопрошает Слава и делает несколько шагов по сверкающей жёлтой дорожке. – А ну, становись за мной!
Ребята скачут от радости, хлопают в ладоши. Пятна яркого света скрадывают от меня их глаза и улыбки, но я вижу силуэты, сбивающиеся гусеницей позади Славы: ребята берут друг друга руками за бёдра. Музыка звучит всё громче и теперь, кажется, со всех сторон одновременно.
– Ты идёшь? – спрашивает меня Вера, замыкающая шествие.
– Куда?
– Как куда? – отзывается Витя. – И ежу ясно: искать конец радуги!
– Но конца радуги…
– Что? Скажешь, не бывает?
И все заходятся смехом.
– У нас мало времени, Вань… – голос Веры больше похож на тепло, чем на звук. Он будто доносится из меня самого и в своей безмятежности поднимается над музыкой и всеобщим весельем.
– Решайся! Ты с нами?
Я поворачиваюсь в сторону дома, который строители к этому моменту полностью разобрали. Из-под полуприкрытых век смотрю на малыша в капюшоне с заячьими ушками. Он поглощён игрой в кубики и не видит меня. Хочется крикнуть ему что-то на прощание, но нужные слова не приходят на ум.
– Ваня!
– Эй!
– Скорее, товарищ писатель!
– Ты идешь?
Иду.
И они отправились в сторону радуги по дорожке из жёлтого кирпича, крепко держась друг за друга и забавно пританцовывая на ходу, пока солнечный свет не растворил их в себе вместе с музыкой под гулкий бой антикварных часов.
Однажды на далёкой-далёкой планете.
Комментариев пока нет. Приглашаем Вас прокомментировать публикацию.