Юрий Галич. Орхидея. Рижское издание 1927 года
В. Набоков. Новые поэты
<…> Раскрыв «Орхидею» (опять «изысканное» названье) Юрия Галича наобум, я сразу напал на хорошее стихотворение: «давно, давно, лет шесть тому назад, с берданкою в руке, в поршнях, в кафтане рваном, в пригожий летний день, с рассветом, ранним-рано проселком пахотным идет со мной Игнат». Прочитав весь сборник, я пожалел, что автор не остановился только на одной теме, на теме о вот таких охотничьих рассветах. Все остальное в этом толстом сборнике, кроме двух-трех военных стихотворений, чрезвычайно слабо. Автор посвящает Гумилеву стихи об Африке, но как можно, любя Гумилева и зная е г о Африку, писать о «мотивах мимозной поэзы», об «одеждах солнечных и фейных» и о том, что на озере Чад – «фламинго и львиный галоп»!
Скверной олеографией кажутся эти изображенья тропического мира, и неприятным ювелирным блеском отливают многие и многие строки Галича («в моей душе смарагдная поэма» и т. д.). Нелепостей в «Орхидее» хоть отбавляй: «…И за чарою смеемся мы шампанской, поздно ночью стукнувшись в отель»; «У тамила Бена опыт, где сноровкой, где рублем, пинта рома, тайный шепот, и тамил бежит вдвоем»… Или такие «смелые» рифмы: «тихой лентой вьется Ворскла, небо нежит синий ворс сткла». Автор очень вольно обращается с именами собственными: в Тиргартене он любуется амазонкой, «как пламенный Дедал», Гейне, оказывается, «могучий меч и щит» Германии, «майский полдень на Шпрее» с мундирами, и шлемами, и капралами – «как картина Беклина» и т. д. Лирика автора, по существу, не выше лирики Ратгауза. В ней, правда, много «лиловых печалей», и «ароматностей», и «лунногрез», но от этого она лучше не становится. И я почему-то вспоминаю одну знакомую поэтессу, которая перед тем, как прочесть мне стихотворение, где встречаются слова «изломы», «фиолетовый», «экстазы», предупреждает: «Вот это несколько декадентское, в новом духе». <…>
Руль. 1927, 31 августа
Юрий Галич. Орхидея. Стихи.
Типография А. Нитавского. Рига, 1927 г. 192 с.
Книга стихов Юрия Галича «Орхидея» впервые издана во Владивостоке в 1922 г. В Риге в 1927 г. вышло второе, дополненное, издание сборника. Настоящая публикация избранных стихотворений Юрия Ивановича Гончаренко-Галича осуществляется по рижскому изданию 1927 г. В 2007 г. в Приморье был переиздан сборник стихотворений поэта 1922 г.; рижское издание до сих пор не переиздавалось.
Из цикла «Луногрёзы»
Искатель жемчуга
Н. Гумилёву
1.
Вчера я жил в волшебном храме,
В саду оранжевых фантазий,
Где, в беломраморных бассейнах,
Сверкал янтарь и бирюза.
Где мир, унизанный огнями
И драгоценностями Азий,
В одеждах солнечных и фейных,
Глядел, смеясь, в мои глаза.
Звучал напев незримой лютни,
Струились шёлковые тени,
И бубен юной одалиски
Дрожал в лукавом полусне –
И всё тенистей, всё уютней,
Нас укрывал шатёр растений,
И кто-то нежный, кто-то близкий,
Склонялся ласково ко мне.
2.
А сегодня – скольжу на Замбезе,
В глубине африканской пустыни,
Направляя зулусской пироги
И коварный и зыбкий полёт.
И, в мотивах мимозной поэзы,
Открываю иные святыни –
Водопой, где лежат носороги,
Где резвится седой бегемот.
Пусть густы баобабные чащи,
Пусть колючи и цепки мимозы,
Но железной иглой ассегая
Я пронжу изумрудную мглу –
И всё чаще, всё чаще, всё чаще
Уношусь в африканские грёзы,
А на солнце глядит, не мигая,
Чернокожий мой спутник – Лулу.
3.
А завтра – царственно и смело –
Я подыму косматый парус
Моей таинственной фелуки,
На сонный выкинутой брег.
И, птицей гордою и белой,
Туда, где волн грохочет ярус,
Скрестив на грудь стальные руки,
Уединюсь в крылатый бег.
И, окружённый бездной водной,
Внимая дьявольскому гулу,
Когда мне Крест засветит Южный
Маяк лучистый сквозь туман –
Я, одинокий и свободный,
Умчусь в далёкий Гонолулу,
Где плещет тихий и жемчужный,
И вечно юный – Океан.
Родина
Колокольчик поёт – гьянгьоли…
Колокольчик звенит под дугою.
И плывут, и плывут корабли,
Караваном, над степью нагою.
За кибиткой – жужжанье шмеля,
Вьётся облачко серое пыли.
Колокольчик поёт – гьянгьоля…
Веют сказки и скифские были.
Никого!.. Ни вблизи, ни вдали,
Кони быстро летели и мчали.
Колокольчик поёт – гьянгьоли…
Словно спутник тоски и печали.
Солнце колет и жжёт, как игла,
Льётся дух ароматный и пьяный.
Колокольчик поёт – гьянгьоля…
Только степь да ковыль да курганы.
Грусть
Мне грустно оттого, что след зари погас,
Что тёмных облаков нахмурились волокна,
Что звёзды в вышине, мильоном скорбных глаз,
Таинственно глядят в растворенные окна.
Мне грустно оттого, что близок час ночной,
Что песни, что цветы слились с туманной далью,
Мне грустно оттого, что нет тебя со мной,
Что снова я один с своей немой печалью.
Качели печали
Качели печали меня укачали,
Качели печали качали печаль.
И челны чернели на чёрном причале,
И чёрные чары, как челны, звучали,
А чайки кричали: «Причаль!»
Сказка
В метелях и в россыпях вьюжных,
В аккордах лиловой печали,
Как скорбны, как мертвенны блески
Луны в запушённом окне.
О знойных, о ярких, о южных,
О странах, где нежно звучали
Волны фосфорической всплески,
Мечтаю в ночной тишине.
Пусть снежные смолкнут напевы,
Покинем немую печаль мы,
И в мир экзотической сказки
Умчи меня, буйный муссон.
Там солнце и знойные девы,
Там знойное небо и ласки,
Там звери, там птицы, там пальмы,
А жизнь – неразгаданный сон!
Сон
В дождливый день так сладко спится,
В окно чуть брезжит серый свет,
И на подушке серебрится
Раздумья сонного корвет.
Корвет скользит, оснащен парус,
Звенит прибой морской волны,
И на волне, как белый гарус,
Лёг мост лучистый от луны.
Плывут часы, плывут годины,
Корвет ложится в тихий крен,
И где-то слышен смех ундины,
И слышен где-то зов сирен.
Там феи ткут златые нити,
Там серебрится лунно тень…
– О, не будите, не будите,
Меня вы в этот серый день!
Игнат из Забавки
Поэма
1.
Давно, давно, лет шесть тому назад,
С берданкою в руке, в поршнях, в кафтане рваном,
В пригожий летний день, с рассветом, ранним-раном,
Просёлком пахотным идёт со мной Игнат.
Игнат из Зáбавки, охотник и лесничий,
Знаток зверья, знаток повадки птичьей,
Бирюк и лесовик, живущий круглый год,
Среди своих зверей, среди своих тенёт.
Идём размашисто, походкой мерной, скорой.
Вот – выселки, ивняк, болотный луг, бугор,
За жёлтой полосой синеет дальний бор –
Снимаю карабин и звонко кличу Фора.
2.
Я любил рассветным этим часом
Полевать по низовым заплаткам,
Два дуплета сделать по бекасам,
А потом – по белым куропаткам.
В этом, с детства, наслажденья много,
И лежит в охотницкой потребе –
По дороге зацепить косого,
Снять сапсана, реющего в небе.
В озерце, где шебаршит осока,
И ржавеют тинистые воды,
Взять чирка – и часто тешит око
Ловкий выстрел, в молодые годы.
3.
Всплыло солнце золотистым шаром
И зажгло поляны, пашни, нивы.
Мы бредём по моховым омшарам,
Где лозняк с седой сцепился ивой.
Где во мху маячит тощий ельник,
А кушир танцует под ногами…
– Фор, иси!.. Ружьё с плеча… Бездельник,
Мёртвой стойкой замер перед нами.
Тихо всё… И пёс стоит, как вкопан.
– Погоди, стрелять ведь, барин, надо…
Бах-ба-ба!.. И крыльями захлопав,
Замелькало куропачье стадо.
4.
На опушке, где ольха с осиной,
Есть чудесное и славное местечко –
Там, в кустах, в глуши тетеревиной,
Вьётся змейкой безымянка-речка.
По грему, следами за Игнатом,
Пробираюсь быстро через кладки.
– Барин, стой!.. Гляди за супостатом –
Полевик, а може куропатки!..
Форрр!.. Ба-бах!.. Затрепыхался кочет –
Ко-ко-ко… Па-а-шёл с зарядом в шкуре!
А Игнат смеётся и хохочет:
Плохо, барин… Дай-ко-ся, покурим!
5.
Лес застыл в сухом, томящем зное,
Пахнет мятой, хвоей и ромашкой.
Мы лежим под сонною сосною,
На земле копошатся букашки.
– Уморился… Больно прыток, вишь ты!
В другорядь пущай его ты смело.
Барин, как?.. Чай, вынуть, што ли, фриштык?
Похарчи, сосни, потом – за дело!
Мы лежим… Краюха хлеба, сало,
Огурцы и шкалик добрый водки.
Мошкара все руки искусала,
Фор пыхтит разинутою глоткой.
6.
Мы лежим… Болтаем без умолку
Обо всём – загонах в лисьем логе,
Как дорогу перерезать волку,
Как принять медведя из берлоги.
О следах и о барсучьих тропах,
О леснянках, леших и купавах,
О болотных омутах, о топах,
Об огне и заповедных травах.
Всё Игнат, мне обо всём расскажет,
Как поэму, как легенду в храме.
А когда на запад солнце ляжет –
В тёмный бор идём за глухарями.
7.
Эх, Игнат!.. Где друг ты мой любезный?
Нет тебя давно на божьем свете –
На войне, в Галиции, под Гнезной,
Срезан ты пятидюймовой плетью.
И свернулся где-нибудь под кочкой,
И, как Фор, застыл в земле могильной,
И поют зелёные листочки,
И шумят зелёной говорильней.
И один лишь я, из прежней тройки,
Небеса копчу своей особой.
– Эх, Игнат!.. Ни бор, ни наши стойки
Не забыть мне никогда, до гроба!
Старый Петербург
1.
Седых дворцов тяжёлый мрамор
Закутан блеклой синевою,
На небе саванная тога
И моросит холодный дождь.
Безлистый сквер уснул и замер,
Склонясь пугливо над Невою,
И смотрит пристально и строго
В свинцовый сумрак Медный Вождь.
2.
Сказку из белой былины
Камень недвижный таит –
Эти дома-исполины,
Этот дворцовый гранит.
Бледная немочь рассвета,
Шпиц крепостной и вода
И, замерцавшая где-то,
В небе беззвёздном звезда.
3.
Стали тени бледней и короче,
Очертанья так бледно-нежны.
И, в мерцаньи серебряной ночи,
Вижу профиль хрустальный княжны.
Вижу всё, что так чутко скрывала
Эта ночь фантастических грёз –
И улыбку, и бледность овала,
Опушенного космами кос…
4.
И томит меня сон белой сказки,
Этот мир петербургских поэз –
Вот орёл на золóченной каске
Промелькнул, как фантом, и исчез.
Где-то хрипло пропели куранты,
А заря серебрит синеву…
Томный вальс, кружева, аксельбанты –
И глядишь, и глядишь на Неву.
Рига
1.
Брызги, чайки, волны, льдинки,
Яркий тюль голубизны,
В небе – золото блондинки,
Девы огненной – Весны.
Да, весна!.. А в сердце осень,
Глубже в сердце гнёт оков.
Но сквозит так нежно просинь
Из-под вешних облаков.
Но так сладок воздух тонкий,
Словно дамские духи,
И пропеть готовы звонко
Острых кирок петухи.
Ах, весна!.. Всё снова ново,
Век промчался без следа –
Вот Канала городского
Ярко зыблется вода.
Биржа, баржи, будки, нравы,
Гуще запах сальных свеч,
Звонче чешет в «тирготаве»[1]
Трёхэтажная картечь.
Грозно смотрит серой мастью
Безлошадный пьедестал…
Но зато, какое счастье,
Снег пошёл – и перестал.
2.
Ах, уйти б от острых терний,
Взвиться б, скрыться б навсегда!
Тихо виснет мрак вечерний,
В небе вспыхнула звезда.
Меньше гула, меньше треска,
Пропоёт свирель авто,
В окнах реет занавеска,
Начинается – лото.
Дремлет город сном глубоким,
Нелюдим панельный кварц,
Лишь глядит приветным оком
Старый, милый «Отто Шварц».
Сколько райских обаяний!
Но сегодня я богат,
И звенит в моём кармане
Молодой латвийский лат.
И, мигнув звезде лучистой,
Я гоню тревоги прочь –
С яункундзе[2] золотистой
Проведу я нынче ночь.
А когда голубизною
Разгорятся небеса –
Буду думать, над Двиною,
Про весну и чудеса.
1. Торговая лавка, магазин (латышск.) – прим. ред.
2. Девушка, барышня (латышск.) – прим. ред.
Варшава
1.
Жасмины раздумья срывая,
Я слушаю сонный прибой.
И грезятся звуки трамвая,
И брызги, и смех голубой.
Каштаны Саксонского Сада
И мрамор таинственных Лед –
Ах, трогать не надо, не надо,
Рубца изъявленного след!
2.
Да, чудится мне, не во сне ли,
Сверканье асфальтовых плит,
И запах варшавской панели,
И чёткие стуки копыт.
И шумный бульвар, и аллеи,
И тихий палац и дома –
И грежу я, думы лелея,
А ночь и черна и нема.
3.
Далёкие, смутные вести…
О, если бы вновь увидать
Толпу на Краковском Предместьи,
Как жалкий изгнанник, как тать!
Цветочный боскет и Лазенки,
Лиловую в парке сирень,
И смех сероглазой паненки,
И виллы кокетливой сень.
4.
Фонтаны в клубах аромата,
Узорный трельяж и огни –
Всё было когда-то, когда-то,
В далёкие яркие дни.
И бархатно катятся мысли,
Как спицы рессорных колёс –
О, если бы снова на Висле
Увидеть белеющий плёс.
5.
И кажется, будто я вижу,
Сквозь зыбкий и едкий туман,
Что чувству жасминному ближе,
Что манит, как некий дурман:
Кофейню и панну Ирену,
Лукавый дуэт в уголке,
И герб даже гордый – Сирену,
С мечом серповидным в руке.
6.
Мохнатые шепчутся тени,
Недвижим холодный песок,
И пью невозвратных видений
Я остро-мучительный сок.
Кругом беспросветно и мгла ведь,
В тумане родная земля…
– Куда же, куда же направить
Крылатый мой бег корабля?
Белой ночью
Тихо вея, словно птица,
Полусонными крылами,
Ночь спускается на землю
В бледно-розовой фате.
И тревожно тают тени
И, как сумрак над полями,
Виснут трепетные краски
Над водой и на воде.
В серой дымке очертанья,
Дали тонут в мгле туманной,
Чуть заметно, чуть мерцая,
Звёзды тихие горят.
И таинственно бледнея,
Цепью призрачной и странной,
В небе тянется на север
Облаков прозрачных ряд.
Дремлют рощи, дремлют пашни.
Окроплённые росою,
Спят желтеющие нивы,
Час забвенья – только миг.
И один лишь до рассвета,
Над песчаною косою,
Где-то стонет безутешно
И томительно кулик.
Одиссея
Мёртвая зыбь
Тает вечер, кроткий и янтарный,
И волну колышет сонный бриз.
Грежу я, и, странник легендарный,
Мнится мне – мифический Улисс.
Как и он, расстался я с Итакой,
И храню прощальный Пенелопы взгляд,
Нектар роз сменив для доли всякой
Много дней, о, много дней назад.
И очаг свой, поручив пенатам,
Пятый год блуждаю в дикой тьме,
В мире зла, тревогою объятом,
И с тоской на сердце и в уме.
В час случайный, ускользнув от Сциллы,
Я Харибды вижу мутный мрак,
Тени Парк и злобный смех Сивиллы,
И Циклопа одноглазый зрак.
– О, Калипсо, светлая богиня,
Где ты, нимфа лучезарных вод?
Где твой храм, таинственный и синий,
Целовавший яркий небосвод?
И мне кажется, что некая Цирцея
Мне сулит ещё немало бед –
И с тоской мечтаю о конце я,
И гляжу на серебристый след.
Луногрёзы
Я снова здесь, в краю родном,
Среди полей в зелёном трене –
И снова дышат под окном
Кусты жасмина и сирени.
Я снова здесь, я снова ваш,
Родные степи и долины –
В душе звенит, как «Отче Наш»,
Знакомый голос журавлиный.
Плывут родимые поля,
Луга, повитые туманом,
И звонкий крик коростеля,
В просторе радостном и пьяном.
И заводь тихая реки,
В венце из лоз и жёлтых лилий,
И голубые васильки,
И клочья белых эскадрилий.
И пятна гречи и овса,
И тень синеющего бора,
И золотые небеса –
Вы любы все мне, без разбора.
О, светлый миг, о, яркий час!
Как блудный сын, как странник некий,
Я снова здесь, и в этот раз –
Неотвратимо и навеки.
Орхидея
Сингапурская поэма
1.
В знойных рощах Сингапура,
Где аллеи, как стекло,
Иностранка, мисс Лаура,
Проживала в бунгало.
Днём там тихо, днём там сонно,
Дышит синью свод бездонный,
Жёлтый глаз глядит в упор,
Дверь закрыта на запор,
Но лишь гуще станут тени,
Станет гуще острый яд –
И потоками цветений
Расцветает буйный сад.
Сладострастным цветом рдея,
Расцветает орхидея,
В глубине, как старый маг,
Цедит пурпур красный мак.
От Цейлона до Гонконга
Замирают звуки гонга,
И, сметая думы прочь,
Льётся чувственная ночь.
В ней призыв, в ней страсть и сила…
Робкой поступью дрожа,
Вырастает тень тамила,
– Что прикажет госпожа?
Мисс Лаура хмурит брови,
Голос глуше и суровей:
– Если раб ты госпожи,
Верный Бен мой… Услужи!
2.
Бен бежит на ближний рынок,
Бен бежит в далёкий порт –
Там, средь чёрных и блондинок,
Есть мужчины – первый сорт.
Там – малайские матросы,
Сингалезы, негритосы,
Там – афганцы, там – индус,
Есть – араб там, есть там – русс.
У тамила Бена – опыт,
Где сноровкой, где рублём,
Пинта рома, тайный шёпот –
И тамил бежит вдвоём.
Тень короче, ярче воздух,
Тени ночи мчатся прочь,
И скользит на ярких звёздах
Субтропическая ночь.
От Цейлона до Гонконга
Раздаются звуки гонга,
И, как золото, могуч –
Брызнул с гор далёких луч.
В бунгало, на брачном ложе,
В орхидеях и в крови,
Спит мертвец – мулат пригожий,
Сладок вечный сон любви.
Снова день пройдёт, а к ночи
Мисс Лаура хмурит очи,
Слышен голос госпожи:
– Верный Бен мой… Услужи!
Африка
Далёких стран таинственные зовы
Влекут меня к себе тревожной красотой –
И этот блеск воды, молочно-бирюзовый,
И неба яркий плащ, горячий и густой.
Не сказкой ли сейчас мне кажется чудесной
Высоких строгих пальм чеканный силуэт,
Песок немых пустынь и дали неизвестной,
И на песке немом забытый кем-то след?
О, да!.. В душе растёт и ширится сознанье,
Что это лишь обман и призрачный мираж,
Что это только сон, мечта, воспоминанье –
Гляжу в немую даль и прячу карандаш.
Лунный челн
1.
Зной упал, тревожно и немея,
Свет померк и гаснет без следа.
И дрожит над башней Птолемея
Чей-то глаз – вечерняя звезда.
На панелях тени от решётки
Стали вдруг так явственны, так чётки,
И баюкал кто-то чьи-то сны
В кружевах ночной голубизны.
Синий свод увит чадрой постельной,
А на нём, волнующей мечтой,
Лунный челн катился безвесельный,
Лунный челн, чеканно-золотой.
<…>
Озеро Чад
К. Бальмонту
Лишь завеют пахучие нарды –
Уношусь на таинственный Чад.
Там рычат в тростниках леопарды,
Там лиловые птицы кричат.
Там в тенистой мимозовой пуще,
Где мрак синий спокойней и гуще,
Озарённые светом луны,
Спят в траве голубые слоны
Всё горит там и жжёт, как аграфы,
Там фламинго и львиный галоп,
На просторах пасутся жирафы
И стада золотых антилоп.
Там и чащи, и топи, и дебри,
Где живут полосатые зебры,
И приходят пастись на весну
Чёрный буйвол и пепельный гну.
Разве яркости в этом не много:
Отыскать затаившийся лаз,
И свалить на заре носорога,
Меткой пулей в чешуйчатый глаз!
<…>
Под звёздами
Я устал от гаммы острых звуков,
От чудес тропических и знойных.
И гляжу в глубь ночи близорукой,
И объят тревогой беспокойной.
От цветов и буйных красок юга,
Где весь мир играет вечно свадьбы,
Я хочу забиться в скромный угол
Старой дедовской покинутой усадьбы.
И сидеть над озером часами,
И часами, как влюблённый инок,
Неотступно-жадными глазами
Наблюдать цветение кувшинок.
А когда закат погаснет алый
И в саду зареют тихо тени –
Пусть в душе, моей душе усталой,
Задрожат аккорды песнопений.
Из цикла «Гусарские сказки»
Печаль полей
В мёртвом покое закинуты пашни,
В саван закутаны сёла, деревни –
Нет тебя больше, России вчерашней,
И богоносной, и пышной, и древней.
Той, что носила и лапоть и посох,
Счастье искала в малиновом звоне,
В тихом раздумье и в вечных вопросах
Жарко молилась убогой иконе.
Той, что сверкая огнём самоцвета,
В мир расточалась алмазною пылью,
В жемчуг и в бармы, к венцу разодета,
Мир наполняла особою былью.
Нет тебя больше вчерашней невесты,
Жребий сменив свой на долюшку вдовью –
Скорбно влачишь и безропотно крест ты,
Тихо рыдая слезами и кровью.
Венец терновый
Юдоль страданий и печали,
Проходит жизнь, как тяжкий грех.
Замолкли песни, что звучали,
И яркий звон, и звонкий смех.
Забыта честь, угасла совесть,
Исчез, как дым, священный долг,
И дней минувшей славы повесть,
И голос родины – умолк.
Золотой кубок
1.
В часы бездомного скитанья,
Среди тревоги чёрных дней –
Горит звезда воспоминанья
И блеск слепительных огней.
Былых огней угасшей славы,
Когда сверкал орёл двуглавый,
Порфира, бармы, царский трон
И шелест вьющихся знамён.
О, счастлив тот, кто это время
Хоть краем жизни зацепил,
Кто отдал жизнь другой поэме –
Поэме русских Фермопил!
2.
Весенних дней моих начало
Венчала щедрая судьба.
О, как лилась, и как звучала
Мне кирасирская труба!
Не красный флаг и не заплаты –
Сверкали солнечные латы,
И сталью кованой души
Горели грозно палаши.
Гремели песни и фанфары,
Скликал и пел призывный рог,
И царскосельские гусары
Слетались к нам на огонёк.
<…>
4.
Нет, не забыть вас до могилы
Не позабыть мне никогда –
Сверкнули вновь, с нежданной силой,
Неповторимые года.
И городок, в венце из елей,
И удаль конных каруселей,
И шлемоблещущий парад,
И старый парк мой – Приорат.
Исчезло всё во мгле угарной
И, как падучая звезда,
Блеснуло искрой светозарной –
И закатилось навсегда!
Альманах «Тредиаковский». 17.11.2009
Републикуется впервые. Подготовка текста © 2009 Наталья Тамарович.
Комментариев пока нет. Приглашаем Вас прокомментировать публикацию.