- Если ты царь, - говорит он себе, - то сила твоя
в слове том. И в том, что в слове этом - ты сам.
И этим крепнет каждый мускул и каждая жила.
И да будет огонь мой ни холоден, словно змея,
ни, как свеча, горяч в теле, где возвожу я храм
свой - себе. Эта сила - слабость мою искупила,
когда судорогой губы сводило от личных драм.
И когда, за слезу во тьме, день ото дня корила
душа, куда, словно в сад калитку, открыл ворам.
- Жди, - говорит он себе,- если утром с небес заря
чело заклеймит и позолотит воротнички парчою.
- Жди, - говорит он себе, - народы пойдут толпой
и хором воскликнут: «Поставь над нами царя!»
И гласом этим омоются, словно водой речною.
И тогда стены крепки и тверда земля под стопой.
И речь из говора родников и рек станет ручною
сорокой, и за ней, как за псом-поводырём, слепой
пойдёт – тот, кто Солнце захочет звездой ночною
видеть в руках, им шаги свои - за верстой версту
освещать от крайней избы до пруда за холмами,
над которыми ни капканов, ни силков не ставил
ещё никто. И от мыслей таких - костенеет во рту
язык, и слово тогда - узор, созданный ледниками.
И мозг - ядерной вспышкой сверхновых правил
в слове том лес озарит, с папоротниками и мхами.
- Жди, - говорит он себе, - чтобы каждый славил
этот жар в тебе. Он будет мне, как дар волхвами,
отдан каждым желанием каждого в первом ряду
и в пятом ряду, и в амфитеатре, чьё полукружье
орущие: «Браво!» рты разгонят до галёрки и рва
за театром, и в кварталы, где в копоти и в чаду
куют железо в кубах цехов, чьи трубы - оружье
против небес и палят по ним, и эхом деля на два,
и на сотни ответ: «Накормлю!» и на верблюжью
тропу - за питьём в пустыне так выведу. И тетива
верениц таких - напряжена, внимая как пастушье
слово, понятое, как своё, спекает в уголь и торф
водоросли. От жара мщения за долгое ожидание
триумфа, палит листву - в пепел, летящий в веки.
И тогда и вода в стакане - кипящего грога штоф.
И спящий в яслях – агнец и рождён на заклание
Человеку-Солнцу в дар, чтобы, как утро ацтеки,
без страха встречали в сотах зеркального здания
клерки полдень и хуторяне, рожь сметая в сусеки, -
в амбарах. И общая эта мечта - цель для восстания
против всего, и раскалены, как от страсти, виски.
Кровь в них густеет и вены спутывают как пакли
шершавые тело, в ушах не посвистывают дрозды.
И глухой тишиной такой череп сжат, как в тиски.
И все чувства вмурованы в мозг, как в гору сакли.
И сам он врос в большую шапку из чёрной звезды.
И сам для себя - в себе он разыгрывает спектакли
на белом подиуме, где куклами двигает без узды,
пока сюжеты для битв и соитий их - не иссякли.
Полночь. Он в зеркальной келье своей не спит.
Страх от неё - живот обжигает, словно крапива.
И лишь сквозь сон вода родниковая течёт живая.
Но в хрусталике шар из горного хрусталя отлит,
где мерцают вдали, как в мерзлоте, межа и нива,
за ними пустой просёлок, где на мопеде съезжая
с грунтовки, легко до ближнего сада, где слива
синеет, дойти - там и собака не лает сторожевая,
и свисток охранника не свистит, и алеет грива
коня на закате. Но неподвижен в зрачке пейзаж
оттого, что не отпускаем и присвоен взглядом.
И тогда втекают в него, чтобы в нём и застыть:
эстакады, растущие вдоль них - за этажом этаж
башни, перила, ограды, столбы, летящая рядом
электричка – среди чего дальше придётся жить,
ради движения плавя всё под огненным градом,
в своей темноте, зная – в ней и плыть, и плыть
по брови в горящей волне за небесным фасадом.*
И потому - говорит он себе - нужно брать сейчас:
ветры над городом, землю, пылящую под ногами.
Так молнии гонят стрижей в петляющие зигзаги
в мыслях и за окном красный горизонт - ватерпас
за которым чёрные поля, с пылающими стогами.
И дым от них – в лёгкие записывает, словно саги
- Если я царь, то сияю, как Арктур, над врагами -
один вместо Солнца, слушая, как хлопают флаги.
И перистые облака желая сворачивать в оригами.
* Согласно Данту, тираны были обречены на погружение в огненную реку по брови.28 апреля 2024.