***

Залетели снегирьки

в ёлку:

зажигают огоньки -

толку?

Мало света и дрожат

звери.

Для зайчат и медвежат

двери

кто откроет в рождество?

Ласки

прячут в страхе за листвой

глазки.

Вспыхнув щёлкнула звезда

шишки -

запищали: Ох беда...

мышки.

Дальше снится Мишке сон -

пальмы,

и в стране пресветлой он,

дальней,

где не страшно, как зверям,

люду,

и рождается, ну прям,

чудо.

Сон исчез внезапно, сняв

маску,

но пацан лежит, обняв

сказку.

***

Тонкой стенкой отгорожен, гложет душу мир.

За стеклом вагонным - ложе сложно-чёрных дыр.

Сыр пейзажа - мышеловка пахнет и влечёт

и в глазах моих c чертовкой разыгрался чёрт.

Ну, возьми, на остановке спрыгни и пойди.

Ковыляй потом неловко в солнце и дожди.

Про ковыль, сомненьем гладя, стих прошелестит.

Сыр пейзажа на оладья тёплых дум глядит...

***

Двор любимый, родной. Вечной тени обитель.

Отражённым лучом тёплый воздух прошит.

В диафрагме ворот паранджа зацепилась за китель.

И колонну террасы жалеет зелёный самшит.

Не жалеть молодых, и тем паче чужих и безмолвных,

направляя колонны безбожно на матерный юг.

На зелёном сукне нарождаются пачки зелёных.

Умирают в "зелёнке" не только от вражеских рук.

Старый двор - на замок. Из-под крана колонки

под журчание ос ключевою напиться спеши.

За ворота пойдёшь - не прикрыться материей тонкой

от прозрачных ударов стеклянной судьбы-госпожи...

***

В горечь света добавится слёзная соль.

Глотку прошлым повяжет хурма.

В самолётик сверну напряжение слов,

запущу от грудного холма.

Самолётик - не голубь, и текст неживой

отпечатан на мятом крыле.

Запах мяты. Ютится букет полевой

на расшатанном болью столе...

***

От серых простуженно-мокрых небес

течёт в почерневший промасленный лес.

Скольжение слёз по седой паутине

в упившийся грунт на дождливой картине.

Листьев растерянных мёртвые пятна

ветер сгоняет на холст безвозвратно -

там стрёмная песня собачьего лая

и сторожа крик до души пронимают.

На крестики уток в сердце затона

всплакнёт напоследок осень-мадонна:

"Весной возвращайтесь в свои палестины

сюда, где шуршат на ветру берестины..."

***

Как вол устал за мирно-трудный день.

Стучать и в дверь, и в ночь, - ну что за хрень?

Мне снился сон, где красная страна

лежит в гробу на сто частей раз-де-ле-на.

И вот повестка с красною полоской -

туда где Марс устроил чёрный бал.

Вот подлый чёрт: как на картине Босха

нам вечный путь на бойню заказал.

Стучать и в дверь, и в ночь, - ну что за хрень?

Мне снится бело-сине-красный день...

***

Их слышно с чувством или без, но часто с фальшью придыханья:

ни глина, ни тесто - фразы месятся в поисках места -

больного места.

Околесица в хитросплетении слов укрепляется удареним.

Щиты гуттаперчевых, но кажущихся весомыми лицемерных

выражений, дают надежду на прикрытие от общей беды.

Подтягиваются бесконечные обещания похожие на правду.

За обещания отдают своё золото и себя в услужение.

Власть устанавливается...

Покупаются глина, тесто и грозная мускулистая сила.

Вспомни варваров царства Атилы.

Никакой поэзии - проза.

*

Угол правый - картина пришествия, угол левый - чадят две лампады.

Запах масла - горчит деревянное, хочешь стой, истукан, хочешь падай

на колени: себя уговаривать и просить Иисуса под тусклыми

огонёчками зелено-жёлтыми, шепотком - оборотами русскими...

Супротив сумасшедшего мира, за бревенчатой стенкой ревущего,

отгонять перебоем сердечным от избы непотребное, злющее.

Каждый миг за родного Василия ты намолишь, крестясь, - не блаженная.

Я Марию мою свет Ивановну обнимаю в окне наваждения...

*

Здравствуй, отец! Мы теперь живём с тобой по разные стороны

Моря Времени. И когда я вижу, что Солнце падает в него, знаю, что

оно там у тебя греет твои кости, и, наверное, тебе спокойно.

А здесь в это время появляются Луна или Месяц с белокурой Венерой,

и тогда мы с Лорой выпиваем по рюмочке памяти.

  А помнишь, на Угаме мы ловили солнечную маринку

и лунных пескарей? Я засмотрелся на рыжую Венеру

и упал в родник. Так холодно, как тогда в июле, мне было только

ещё раз в жизни - через двадцать лет, когда я, встречая Новый год,

лежал на снежном хлопчатнике, неосторожно проклиная свою страну.

  Ты хлебнул из чекушки, крякнул на пролетавших уток и остатком

водки стал растирать мои прозрачные ножки. А потом был потоп.

Гром не грянул - ревел не переставая. Как испуганные утки мы взлетели

на горку, и застенчивый Угам превратился в пугающего зверя. Ты сказал:

"Не ной, Серёжка, есть в жизни вещи и поважнее наших потерянных."

  Обдирая виноградные кисти, мы шли вдоль полотна к накрытому

акварельным облаком посёлку. Мальчик, хитро, по-лисьи улыбаясь,

лаял на встречных девчонок, собака! Ты был пятидесятилетне молод,

я счастлив так, как это бывает, наверное, только в самом начале жизни.

  Иногда мне кажется, что живу слишком долго и времени у меня уже

было море. Вот и опять сижу, жду хорошей погоды, чтобы увидеть,

как Солнце идёт к тебе...