Мир остыл. Последний уголёк он лелеял, обжигая руки. С пионерских давних лет он мог развести костёр… Но времена науки, как и всё, остались позади. Мир вокруг – дремуче-зябкий холод. Да, тогда он был наивно молод. А теперь в ладонях уголёк, и безумный страх – а вдруг? Что дальше? Вспомнил, как у свежих пепелищ грелись в холода порой на марше. Уголёк… надежда на тепло. Как случилось, кто ему доверил? Он же, как и все, нёс миру зло. До седин в добро наивно верил. Осторожно, в пальцах немота, он из потаённого кармана вытащил письмо. Смешно и странно. Столько лет хранил его от глаз тех, кто были постоянно рядом. Не хотел, чтоб осквернили взглядом.

Вот и пригодилось на сейчас, не отправленное давней той письмо, с первыми наивными стихами. Как они в тот день, сплетясь руками, целовались в зеркале трюмо. А потом… Потом была война. Не его война, но он в ней умер. Не совсем. В ушах тревожный зуммер. И она. Незримая она, на груди письмом дарила веру, превращаясь в странный сон, в химеру… Дальше в памяти прореха, пелена. Уголком письма он осторожно прикоснулся к жизни уголька… Чья-то зябко-жёсткая рука, по лицу скользнув, закрыла веки. Он не знал, спасён ли мир навеки, или вместе с ним ушёл в века.