ДНЕВНИК СИЗИФА

15 марта…

Вечер… Вечер дробится
На томительные минуты -
Сгустки наступающей темноты -
Они приходят и уходят,
Каждая в свой черед,
И стрекот часов
Передразнивает их.
Они непродолжительны,
Но их видимо-невидимо.
Их так много, что они могут вместить
Остросюжетные романы,
Сложные расчеты,
Водопады острот
И убедительных доказательств.
Суета жадно пересчитывает их,
Как купец золото,
И рычит по-звериному,
Когда в руки попадает
Фальшивая монета –
Минута, не похожая на другие…
Она – расколовшийся кирпич
В прочной кладке,
Она может дать озарение,
Но может и лишить разума.
Их мало, таких минут,
Но они неистребимы.
Их прогоняют бичами,
И они, прячась, разрывают
Прямую времени,
Превращая ее в отрезки.
А те, кто родился в такие минуты,
Обречены на одиночество.
И, хотя нас много,
Это слабое утешение.
Нас не любят,
Нас иногда снисходительно
Называют поэтами,
Но это неверно:
Поэт должен появляться перед всеми
Хоть изредка, чтобы что-то сказать,
Поэтому мы не поэты.
А когда мы на кого-нибудь натыкаемся,
Идя ощупью по Млечному пути,
То не можем понять, что же произошло,
И остаемся в этом неведении,
Так и не заговорив со встреченным.
Я живу, пока моя минутная стрелка
Не сделает шаг вперед,
Отсекая меня от путаных вечеров,
И тогда никто не вспомнит обо мне,
Даже те, кто приходят в эту комнату,
А ко мне приходит немало людей,
Они сидят вот в этом кресле
И смотрят мне в глаза,
Но все они ищут лишь моего мастерства,
Жутковатого даже для меня,
Но уже снискавшего славу.
Что делать! Человек так устроен -
Его невольно тянет заглянуть в пропасть,
Вытащить глубоко запрятанный страх,
Особенно, если он
Хоть немного продлевает жизнь,
Давая возможность побывать
На собственных похоронах.
Побывать, и не побояться приблизить
Свою настоящую смерть.

16 марта…

А ведь я устроен точно так же…

17 марта…

Вот мой клиент. Необычный клиент.
По-видимому, старый вахтер.
О да, ему часто попадало от начальства,
Ведь он никого никогда не задерживал.
Вялые губы, глубокие морщины,
Все останется так, но подернется
Серой желтизной.
Только губы вытянутся в тоненькую ниточку.
Глаза… Глаза будут закрыты сморщенными веками.
Костюм не подойдет. Он слишком измят.
Там он должен быть выглажен и, пожалуй, темнее.
Обувь. Обувь вычищена до блеска.
Мятый костюм и сияющие ботинки.
Я представил, как дома он чистит их.
Лицо становится сосредоточенным,
Щелки глаз сужаются еще более,
Морщины углубляются,
Он как будто отдаляется от вешалки
С нехитрым гардеробом,
Зеркала, стен со старыми обоями,
Только скрипит под ним табурет,
Да шуршит в руках щетка.
Движения его сноровисты
И монотонны, как у гребца,
И ангел-хранитель умиленно
Наблюдает за священнодействием,
А я вижу маленькую каплю пота
На сморщенном лбу…
Но обувь… Обувь все равно будет закрыта.
Старик достал фотографии,
И я удивился. Зачем?
Неужели он думает, что я
Не запомнил его лица
Не представил себе, как все будет,
Но он решительно пододвинул их мне.
Я вздохнул и начал их перебирать,
Пока не увидел, что в центре их всех
Одна и та же девушка.
«Это моя внучка, – полушепотом
Просипел вахтер, – надо ее…»
Мне показалось, что надо мной издеваются,
Но лицо его осталось
Серьезным и заинтересованным.
Заметив в моих глазах сомнение,
Он торопливо пояснил, что заплатит
Как положено. И добавил:
«Вы похожи на Сизифа…»
Я напрягся. От него, оказывается,
Можно ждать чего угодно.
Мне часто говорят комплименты,
По-видимому, для того, чтобы скрыть смущение
Или завязать разговор
Или задобрить,
Но я не поддерживаю эту игру.
Вы пришли, чтобы посмотреть на себя
В таком… немного странном виде,
Так смотрите.
Я сам по себе.
Я, скорее, Нарцисс.
«Вы похожи на Сизифа», –
Сказал старик и спрятался
Обратно в свою раковину.
Значит, Сизиф? И еще внучка?
Я сгреб фотографии и сказал,
Что мне нужно ее увидеть.

18 марта…

Да, когда люди приходят ко мне,
Они редко выглядят серьезно,
Как этот вахтер.
Напротив, они вызывающе веселы,
Способны побороть любую беду,
Договориться с самим чертом
Об услуге или одолжении.
Бравада, возникая как маска,
Со временем становится панцирем,
Людям кажется, что они под защитой,
А панцирь гулок, но хрупок,
И, уходя с заказом,
Они не могут скрыть
Удивления и неловкости.
Я же серьезен с самого начала,
И ненавидел бы себя,
Окажись я на их месте.
Ненависть иной раз слепа,
Но не беспричинна.
Она заливает пустоты в душе,
Как море заливает трюм
Через пробоину в борту.
А, если человек идет ко мне,
Значит, душа его пориста,
Ее оболочка пробита,
Иначе, зачем ему думать о смерти.
Выполняя его просьбу,
Я встаю над ним
И даже превращаюсь в его бога,
Самозванного и мрачного бога,
Самозванец же достоин ненависти.

20 марта…

…Холодно, холодно и сыро – такова весна:
Солнце отбирает воду у земли,
Чтобы отдать воздуху.
Так одна из стихий – огонь
Ссорит остальные три.
Когда же пурга воскресает посереди марта,
Она закрывает солнце, и это месть интригану.
Но броуновское мельтешение снежинок,
Вовсе не вытекает из сотворения мира,
Ведь «Тот, Который Есть, и Был, и Будет…
Иногда вдруг вспоминал с тоской
Запах опилок в плотницкой».
Но, если и стихиям
Свойственны человеческие слабости,
То что же ожидать от нас,
Кроме беспорядочных проклятий
В адрес никчемной метели?
Каплями маленьких градин
Она разрисовывает воздух передо мной,
Изображая мне себя самого.
Каждый кристаллик ее тела –
Это и моя мысль, унесенная
На потребу весенней непогоде.
Кутайся, горожанин, кутайся потеплее.


21 марта…

Более всего на свете я удивляюсь,
Когда за моим ремеслом
Приходит женщина.
Мужчина что! Мужчина может
Шутить днем и кричать ночью
Во сне.
Ему нужно постоянно удивлять знакомых,
У него семь пятниц на неделе,
И тридцать тринадцатых чисел в месяце,
Но зачем женщинам
Эта игра в привидения?
И все же – они мои лучшие модели.
Контуры женского обаяния расплывчаты, –
Эта нечеткость усиливается
Мужской (и моей) близорукостью, –
И поэтому они непобедимы.
Я вынужден их уродовать.
А, может, наоборот? –
Жизнь уродует их,
А я только возвращаю им предназначенное.
Единственное, что я отнимаю
Безвозвратно – это улыбку…

22 марта…

…Девушка налила нам чай,
И вопросительно посмотрела на меня.
Интересно, что рассказал ей старик?
Как-то он ведь должен был
Оправдать мой приход.
Она смотрела и молчала,
И я пустил в ход свой коронный вопрос,
Приводящий в замешательство клиентуру:
«У вас есть фотография вашей матери?»
Она улыбнулась как ни в чем не бывало:
«Зачем? Я не собираюсь стариться».
Значит, все рассказал.
«Не собираетесь?» – «Не хочу».
«И все-таки, – я решил ее уязвить –
Гроб, знаете ли, всех старит». –
«Причем здесь гроб?»
Старичок выразительно посмотрел на меня,
И я понял, что он ей ничего не говорил.
Ну надо же, каков вахтер!
Выставил меня последним грубияном.
А впрочем, не все ли мне равно.
«Карх-х! Карх-х! – прокашлялся старик –
Сдается мне, вы, э-э, должны присмотреться…»
«Я же не собираюсь жениться», –
Ответил я, стрельнув глазами в ее сторону,
Она не ответила на мой взгляд,
И я вновь обратился к ее деду:
«Скажите, а почему я Сизиф?»
«Карх-х! Карх-х!… Видите ли,
Очень многие слышали это имя,
Половина из них знает, что Сизиф
Обречен вечно закатывать в гору камень,
Но мало кто скажет, за что …»
«Карх-х! Карх-х!» – вахтер снова закашлялся,
Прокурил все легкие за долгую жизнь?
Но в доме я не увидел
Ни одной курительной принадлежности.
Неприятный кашель. Потусторонний.
«Сизиф не просто был повеса – повес много,
Он не просто был коварный и хитрый правитель –
И таких правителей знала земля.
Он не просто утопал в роскоши –
Слава о его сокровищах
Раздвинула границы Коринфа
Почти до краев обитаемого мира,
Но и это не новость в людской вселенной».
Старичок умолк и принялся за чай.
Я разочарованно откинулся на спинку стула.
«Карх, карх-х». По-видимому, старик болен.
«Карх, карх-х». Это меня раздражает.
Внучка могла бы получше заботиться о дедушке.
«Сизиф сумел нечто единственное в своем роде, –
Старик уже откашлялся и освежился чаем, –
Он обманул бога смерти Таната,
Пленив его, он подарил людям бессмертие…»
«Вам, наверное, скучно здесь?» –
Скороговоркой спросил я девушку,
Боясь, что ее дед опять закашляется.
Она посмотрела на меня,
И я почти физически ощутил
Нелепость своего вопроса.
«Скучно? – переспросила она –
Ну, развлечений вашего толка у меня нет».
Я не ожидал от нее таких слов.
Стало быть, знает. Он ей все рассказал,
А меня не предупредил.
Чертов вахтер.
«Я не Сизиф, – громко объявил я, –
Я художник. И уверяю вас, мадемуазель,
Вам будет на что посмотреть.
Конечно, не ждите ничего особенного.
Земные люди создают земное,
Все мы лишь конечные следствия
Одной бесконечной причины».
Она посмотрела на меня и усмехнулась:
«Знаете, был еще один Сизиф.
Его звали Оника-воин…»

25 марта…

Когда я пишу, у меня нет вдохновения.
Я не погружаюсь в мистику творчества,
Душа не поет, а руки, держащие кисть,
Устают через час или два.
Мои легкие пропитаны химией,
Но работа есть работа –
Хозяйка светлого времени суток.
И я пишу днем, когда смерть далека,
И может быть ремеслом.
И можно спокойно,
Перемешав скребком масло,
Превратить человеческое лицо
В подобие старой мутной тарелки…
Вот же мерзкий старик! «Абсолютный вахтер»!
И зачем ему это понадобилось…

27 марта…

На всех фото она улыбается,
И везде легко одета.
По-видимому, зимой
Фотографироваться некогда.
Смешно… Сейчас весна,
А снежинки пригоршнями
Крутятся за окном,
И ничто не может согреть неба,
Чтобы оно растаяло.
И это, может быть, к лучшему –
Холод подстегивает плоть,
Концентрирует дух,
И человек снова готов что-то искать,
А когда ничего не найдено,
Святая вода вся перепробована,
Назвать это «ничего» счастьем.
Но после остается хотя бы
Хрустящая свежая корочка снега.
Надо же…
Впервые у меня не получается то,
Что едва ли не вошло в привычку.
Я всегда был мудр,
Я прикасался к клетке с птицей,
Только к клетке,
Зная, что птица к себе прикоснуться не даст,
А сегодня я попробовал открыть клетку,
И птица, конечно же, улетела.
Мерзкий старик! Получай же –
Ты будешь стоять рядом с гробом,
Ты будешь взывать к усопшей,
Ты сойдешь с ума,
Ты будешь играть ей на скрипке,
Ты будешь чистить у гроба ботинки,
Ты будешь рассказывать ей про свою молодость,
Ты будешь ждать помощи,
Но я откажу тебе в ней,
Потому что я здесь чужой,
Не нужен мне твой суетливый дом.
Я останусь по эту сторону,
В моей комнатке-мастерской,
Оранжевой утром,
Бежевой днем,
Светло серой вечером.
Здесь расплавляется жизнь,
Становясь материнским молоком,
А вечность концентрируется в душе,
Перестав быть недосягаемым монстром.
И конечно, все это похоже на сказку.

2 апреля…

Бессонница дается в наказание,
Как маленький атом бессмертия.
Все спит, все умерло, и я один лишь жив,
И тени спящих смеются надо мной,
Корчась в непристойной пантомиме.
Люди не благосклонны ко мне,
А Бог – тем более.
«По чистому полю на верном коне
Безудержно скачет Оника.
Пьянит ему голову ветер послушный,
И синее небо, бескрайняя воля:
– Эй, Господи, брось-ка булатно колечко,
Я землю на небо,
И небо на землю хочу повернуть.
Чтоб гордыя люди во гроб не ложились,
И рай на земле, а не на небе цвел…»
За окном горит фонарь, и я могу посмотреть
На снежинки, что крутятся в мареве его света.
Я ищу… Я ищу хоть одну
Фальшивую снежинку в белом конусе,
Я знаю, я думаю – она должна быть,
Но нет… Все они искрятся холодом,
Как настоящие звезды.
«Тем я несчастлив,
Добрые люди, что звезды и небо –
Звезды и небо! – а я человек».
Человек же боится темноты, боится ночи
И почитает бессонницу
За недобродетельное вдохновение,
Спать днем и бодрствовать ночью –
Удел великих, но не великодушных.
«Не нравятся Богу Оникины речи,
Безумец, безумец ты, воин Оника»…
Странно, ночь гораздо длиннее дня,
Хотя, если верить календарям,
В апреле должно быть наоборот.
Зима застоялась,
Слишком много повторений,
Как будто все движется по кругу –
Ничто не увлекает за собой время,
И оно останавливается.

3 апреля…

…Она лежит, убранная цветами.
Жидкие букеты беспорядочно навалены
На грудь и живот, перекрещивают
И без того скрещенные руки,
Потушенные, но еще чадящие,
Свечи уже в ногах,
Сейчас закроют крышку, и гроб
Уплывет в преисподнюю крематория,
А рядом – старик. Остальные –
Нечеткая масса на заднем плане.
Масса колышется. Масса ждет.
Масса в нетерпении –
Когда же закончится тягостный обряд?
Умирая, человек рушит ограду от мира –
Тело свое, и обломки мешают оставшимся жить,
Их убирают туда,
Где есть кому встретить умершего,
Или сжигают.
Масса колышется на заднем плане. Масса ждет.
Но старик здесь. Он удивлен,
Он в недоумении. Как это?
Дед хоронит свою внучку,
И не знает, не может знать,
Что она воскреснет.
Он удивлен. А на ее фарфоровом лице – усмешка…

4 апреля…

Утро… Утро сочится
Сквозь немытые стекла
И серые тюлевые занавески.
Я очень устал, толкая вперед время,
Но, кажется, своего добился.
Время сдвинулось с мертвой точки,
И я перевернул еще одну свою страницу.
Я выхожу из дома,
А ветер, только-только проснувшийся ветер
Обшаривает улицы
В поисках выхода на волю,
Но нет… Он снова будет раздроблен городом
И заперт в аэродинамические трубы новостроек,
Он будет недолговечен и порывист,
Он будет и не будет – печальный Фигаро
Промышленного века.
Ветер… Ветер, унеси меня,
Но ему некуда нестись –
Божий свет не его.
Мы – не унесенные ветром,
Мы – смытые дождем, и это плохо:
Ветер уносит куда-то, вперед и вверх,
Туда, где есть чем дышать,
А дождь смывает в канализацию,
Во всяком случае, в городе.
Я говорю: надо податься в деревню.
Бревенчатый домик,
Покосившийся сарай,
Глубокая колея в черной дороге,
Колодец с ведром на цепи,
Флегматичные козы,
Облезлые шавки-пустобрехи,
Взахлеб облаивающие коз,
Солидные кобели за заборами,
БУхающие как пушки на стрельбах,
На окраине каменистый пригорок,
А на нем сосны –
Коричнево-желтые стволы, зеленая хвоя.
Голубое, серое, синее, черное небо,
И снова дождь, уходящий здесь в почву,
Увлажняющий и насыщающий ее.
Девчонка в джинсах и футболке,
С распущенными соломенными волосами –
Барышня-крестьянка,
Студентка ближайшего филиала столичного вуза.
Я говорю:
Это ли не жизнь?
Нет, это не жизнь,
Постный мечтатель…

6 апреля…

Старик забрал картину вчера.
По его лицу было видно,
Что моя месть ему состоялась.
«Вы сошли с ума?» –
Только и спросил он.
Я бы с радостью сошел с ума,
Но кто за мной будет ухаживать?
Да не волнуйтесь Вы так –
Это не она усмехается,
Это я усмехаюсь.
А чего бы Вы хотели?
Вы, старый колдун,
Задумавший лицезреть
Внучку в гробу.
Он развел руками:
«Она хотела покончить с собой,
И я решил показать ей,
Как это будет выглядеть после…
(Но эта усмешка
Ее оправдывает…)»
«Безумец, безумец ты, воин Оника,
Хвастун и безумец –
В награду не слава –
Недобрая слава, молвы зубоскалье…»

7 апреля…

«… – Ну же, чудо-чудное,
Ну же, диво дивное,
ПОляк малый ты, или не пОляк,
Смерь ты скорая-скоропостижная,
У меня же есть сабля вострая,
Отмахну же тебе буйну голову…
– Ай, не хвастай, Оника-дубинушка,
Пустохвалишко, воин липовый,
У меня есть шипы заостренные,
Подпилю твои тонкие жилушки,
И не дам тебе жизни на три часы –
Ибо жизнь твоя вся неправедна…»

9 апреля…

……………………………………….

10 апреля…

Я шел и видел, как дождь
Смывает остатки снега и грязи весенние,
И мягкий шум его оттенял
Фальцет пьяной девицы,
Голосившей под «Наутилус»:
«Я так хочу, блин, домой,
Я так хочу, блин, домой,
…………………………..,
И я еду домо – о – о – ой!…»

Игорь Иверин, 2003

Сертификат Поэзия.ру: серия 204 № 18513 от 22.09.2003

0 | 0 | 1835 | 22.11.2024. 04:09:30

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []