В яркой красной рубахе идёт человек
/тычет пальцем зевака в актерские спины/,
отмеряет шагами и «метр», и век
этой светлой и грустной, бессмертной картины.
И никто не смекнет, не прикинет: ага,
ведь вот-вот и не станет того исполина,
о котором, вздохнув, заревут города,
и в деревне на взгорке засохнет калина.
Светит в полночь Луна, хочет церковь пришить
серебристою нитью к речной переправе.
«Хорошо на Земле. Только б правильно жить...», –
карандаш занесёт в чуть помятый сценарий.
Под баллады сверчка, в двух шагах от стрехи
он разгладит ладонью берёзке манжеты,
а потом закричат на заре петухи,
нараспев предлагая любые сюжеты.
Он уехал...
уехал совсем и давно.
А берёзки всё вслед ему машут и машут –
безотчетным фрагментом немого кино, –
так удачно играя и Олю, и Машу...