У Бога случайностей не бывает

У Бога случайностей не бывает

Когда-нибудь, очнувшись, Россия

воздвигнет ему памятник,

достойный его святой любви к родине.

Александр Куприн.

 

Вам приходилось когда-либо замечать, с какой пугающей неотвратимостью притягивает к себе вода? Нет, не река и не море в солнечный радостный день, когда хочется прыгнуть с разбега в глубину, подняв вокруг себя фонтан хрустально сверкающих брызг, и погрузиться в ласкающую голубую прохладу. Загляните в темный, гулкий колодец, где далеко внизу, в десятке метров от поверхности, тихо дрожит черной слюдой масляная поверхность воды, в которой отражается нечаянно соскользнувший по темным бревнам колодезного сруба солнечный луч,  а там, под ней, еще глубже – мрачная бездна… И ты вглядываешься в нее и чувствуешь щекотливый холодок в груди, и первобытный страх бежит зябкими мурашками по коже, и ты невольно думаешь: а если прыгнуть? Что – там? Пустота? Забвение? Или вечность, в которой ничто не теряется и ничто не исчезает бесследно…

 

Адмиралу - адмиралово…

 

Раннее утро было светлым – полнолуние! – и морозным, таким, каким и полагается быть утру в феврале. С реки дул пронизывающий, пробирающий насквозь, безжалостный ветер. Караульный взвод мерз в тонких шинелишках в ожидании недолгой уже развязки: сейчас они выполнят ставшую привычной работу и вернутся в вязкое, умиротворяющее тепло натопленной тюремной караулки. Двоих расстрелять – дело нехитрое...

Приговоренные в сопровождении палачей неторопливо, безоглядно спустились с высокого обрывистого берега по узкой, накануне вечером протоптанной тропинке, то и дело оступаясь и проваливаясь по колено в снег. Первый – в расстегнутой, несмотря на ветер, длинной шинели, подбитой мехом, в высоких хромовых офицерских сапогах. Жесткое, словно из гранита высеченное, шершавое лицо, резко очерченные скулы, сухие, поджатые губы, глаза – колючие, пронзительные. Второй – в гражданском, с мягким безвольным лицом, круглым подбородком, пухлыми, трагически скривившимися губами, беспокойными, ищущими ответного взгляда глазами.

Их подвели к самому берегу. Чуть поодаль – всего в нескольких метрах – темнела прорубь. Она не успела затянуться ледяной пленкой, и черная вода вздрагивала хищно и страшно под порывами налетавшего ветра, и манила, манила в глубину – туда, где было тихо и  безмятежно, где кончались все тревоги, и начинался вечный покой.

Им дали последнее слово – как будто в зале суда, где сидят за длинным столом строгие и беспристрастные судьи в черных мантиях и напудренных париках, и как будто это последнее слово что-то может значить и что-то сможет изменить в Книге их судеб, где вот-вот будет поставлена решающая  точка.

– Я прошу сообщить моей жене… – голос приговоренного, того, что в шинели, был спокоен, фразы рассыпались в морозном воздухе на звуки, словно горсть воды на капли, замерзавшие на лету, – что я благословляю своего сына.

Наклонился и положил на снег серебряный портсигар – единственную ценную вещь, которую он мог оставить в наследство.

Второй, тот, что в гражданском,  упал на колени, пополз по притоптанному снегу к расстрельщикам, умоляя о пощаде.

– Встаньте, – строго и даже резко одернул его офицер. – Разве вы не видите, с кем имеете дело? Примите смерть достойно.

… Вернувшись в тюрьму, один из палачей написал на оборотной стороне приговора: «Постановление Военно-революционного комитета от 6 февраля 1920 г. за № 27 приведено в исполнение 7 февраля в 5 часов утра в присутствии председателя Чрезвычайной следственной комиссии, коменданта города Иркутска и коменданта Иркутской губернской тюрьмы, что и свидетельствуется нижеподписавшимися. Председатель Чрезвычайной следственной комиссии С.Чудновский

Комендант города Иркутска И. Бурсак»

Тела казненных – Верховного правителя России Александра Васильевича Колчака и председателя Совета Министров Всероссийского правительства Виктора Николаевича Пепеляева спустили в прорубь. Река Ушаковка приняла их. Адмиралу – адмиралово…

 

Он хотел найти Землю Санникова

 

Однажды такая же черная, такая же холодная, коварная в своей видимой неподвижности вода уже подстерегала его, уже принимала в свои обжигающе ледяные объятия…

1900-й год. Мечтатель и романтик, лейтенант Александр Колчак грезит полярными странами, мечтает найти путь к таинственному Южному полюсу. Пока он еще молод, ему только 26 лет, и у него две страсти – наука и морские путешествия. Позже он так напишет о своем увлечении: «Еще будучи в корпусе и во время плавания на Восток я интересовался океанографическими исследованиями в полярной области. Моим всегдашним желанием было снарядить экспедицию для продолжения работ в Южном Ледовитом океане, начатых нашими знаменитыми исследователями – адмиралами Беллинсгаузеном и Лазаревым».

Но полярная одиссея Колчака началась не с Южного полюса, а с Арктики, точнее, с поисков Земли Санникова. В начале ХIХ века охотник-промысловик Яков Санников увидел в Ледовитом океане, далеко-далеко, у самого горизонта, контуры земли. На протяжении следующих ста лет четыре поколения полярных исследователей искали Землю Санникова. В 1899 году Императорское русское географическое общество организовало две полярные экспедиции. Одну из них – на ледоколе «Ермак» возглавил адмирал С.О. Макаров, другую – на шхуне «Заря» – известный полярный исследователь Э. В. Толль.

Лейтенант Александр Колчак приложил все усилия, чтобы попасть на «Ермак», но ему не хватило времени на оформление бумаг. Ледокол ушел в плавание без него. Он расценил это как неудачу, но в действительности это было Провидение. Стань он членом команды «Ермака» – и жизнь могла бы повернуться совсем иначе.

Колчак не оставляет попыток стать участником следующей полярной экспедиции, встречается с бароном Толлем, почти не надеясь на успех, и… «Наш гидрограф Колчак, – напишет позже Толль в своем дневнике, - прекрасный специалист, преданный интересам экспедиции…». 

Толль поручил энергичному лейтенанту проводить топографические, гидрологические и магнитные исследования. Он отправляет его на стажировку в Норвегию, в Христианию (Осло), где Александр Васильевич встречается с Фритьофом Нансеном. Знаменитый полярник сказал тогда фразу, которую Колчак вспоминал потом не раз: «Потерять в Арктике жизнь легче, чем выронить монету из дырявого кармана».

Полярная экспедиция барона Толля не просто искала загадочную Землю Санникова. Ее участники проводили и большую научно-исследовательскую работу. С 1 августа по 15 сентября 1900 года только гидрографом Александром Колчаком проведены наблюдения на тридцати двух гидрологических станциях. Им собрано около ста образцов воды и грунта, проведено шестьдесят пять объемных анализов по определению содержания хлора. Через каждые 4 часа измерялись температура воды и удельный вес поверхностного слоя, один раз в сутки, когда шхуна останавливалась и ложилась в дрейф, проводились глубоководные исследования.  Кроме того, Колчак производил отбор проб воды для последующего их изучения на берегу. Записи, заметки, карты и схемы складывались до поры до времени в отдельную папку.

Первая зимовка экспедиции прошла на Таймырском полуострове. Полярники время даром не теряли. Э.В. Толль наметил провести санную поездку вдоль берегов – топографическую съемку Таймырского полуострова с тем, чтобы уточнить карту, полученную А. В. Колчаком от Нансена, а заодно и очертания берегов.

В этих нескольких строчках, написанных так легко и просто, сконцентрирован путь двух человек – самого Толля и гидрографа экспедиции лейтенанта Колчака, путь длиной в 500 км и в сорок один день. В этих строчках сконцентрирована не увеселительная прогулка по морскому побережью, а ежедневная, ежечасная борьба с природой и с человеческой слабостью – борьба за выживание.

«…Температура упала до -33 градусов по Цельсию, – пишет Толль в своем дневнике. – Попытка отапливаться взятыми с собой дровами оказалась неудачной, т.к. они сырые. … Собаки устали и проголодались… Некоторые из них падали, и вся упряжка превращалась в живую глыбу измученных животных…».

К тому же путешественники вскоре остались почти без продовольствия: склад, который они устроили еще в начале пути, ушел под снег, и раскопать его не удалось. Потом целую неделю бушевал шторм, и по утрам приходилось откапывать нарты, палатку и полуживых собак, чьи хвосты вмерзали в лед.

«Сегодня съели последний сухарь, – пишет Э. Толль на 38-й день пути,  – осталось немного крошек, которые бережем в качестве приправы к супу… Мы оба обессилили… Чувствую себя особенно плохо… Гидрограф бодрее и сохранил достаточно энергии, чтобы дойти сюда».

Двух собак пришлось застрелить. Еще несколько погибли от голода. Двоих, самых любимых, положили на нарты, привязав ремнями, чтобы не свалились на ходу, после чего люди впряглись в лямки, чтобы помочь тащить нарты собакам, которые уже не способны были тянуть их вперед.

Судьба на этот раз оказалась благосклонна к ним обоим, причем к Колчаку в большей степени. Ему была суждена другая жизнь и другая смерть.

Желая увековечить заслуги лейтенанта Колчака, Э.Толль назвал его именем мыс на полуострове Таймыр и один из вновь открытых островов у его берегов. Ныне это остров Расторгуева, Таймырский залив, Карское море.

 

Остров для жены героя

  К результатам своих исследований, их обобщению, написанию научной работы на основании данных, полученных в ходе этой экспедиции, Колчак приступит только спустя 4 года, осенью 1905 года. К этому времени он станет героем Порт-Артура, будет награжден золотой саблей за храбрость, двумя боевыми орденами – Св. Анны 4-й степени и Св. Станислава 2-й степени с мечами, получит орден Св. Владимира 4-й степени за работу в полярной экспедиции…

Все это будет потом, а сейчас Эдуард Толль должен «отработать» огромные деньги, данные ему в своеобразный кредит под открытие Земли Санникова. Именно она была главной целью экспедиции. Но непроходимые льды сделали Землю, если она, действительно, существовала, недоступной для шхуны «Заря». И тогда Толль принимает трагическое решение: оставить судно, высадиться на берег и идти на остров Беннета, чтобы хоть на шаг приблизиться к заветной цели. Больше его никто не видел.

«Предприятие было чрезвычайно рискованным, – писал А.В.Колчак спустя два десятилетия, в иркутской тюрьме. – Шансов было очень мало, но барон Толль был человеком, верившим в свою звезду…»

Верил в свою звезду и Александр Колчак, руководствуясь девизом «Чем больше думаешь о себе сам, тем больше думают о тебе другие». Вернувшись в Санкт-Петербург из Первой полярной экспедиции, Колчак прилагает все усилия для организации второй – спасательной, для поисков пропавшего Э. Толя и его команды. Он предлагает совершенно сумасшедшую с точки зрения разумного человека идею – отправиться в плавание по Северному Ледовитому океану … на шлюпках!

«Предприятие это было такого же порядка, как и предприятие барона Толля, но другого выхода не было, по моему убеждению» – писал он позже.

Вера Колчака в успех была так велика, что Академия наук соглашается на эту невероятную, по мнению многих, авантюру, выделяет необходимые средства и назначает 28-летнего лейтенанта начальником спасательной экспедиции.

Как и любое дело, она могла иметь два исхода – трагический и вполне удачный. Для Колчака первый едва не стал реальностью.

Вместе с двумя спутниками – матросом Иньковым и боцманом Бегичевым он обследовал южное побережье острова Беннета, пытаясь отыскать стоянку барона Толля.

 «Я шел передом, – вспоминал Никифор Бегичев, – увидел впереди трещину, с разбега перепрыгнул ее. Колчак тоже разбежался и прыгнул, но попал прямо в середину трещины и скрылся под водой. Я бросился к нему, но его было не видно, потом показалась его ветряная рубашка. Я схватил его за нее и вытащил на лед. Но под ним опять подломился лед, и он совершенно погрузился в воду и стал тонуть. Я быстро схватил его за голову... вытащил еле живого и осторожно перенес... к берегу. Мы сняли с Колчака сапоги и всю одежду, потом я снял с себя егерское белье и стал одевать на Колчака. Оказалось, он еще живой. Я зажурил трубку и дал ему. Он пришел в себя… Он совершенно согрелся и благодарил меня, сказав, что в жизни никогда этого случая не забудет...».

Смерть, поиграв, отступила и на этот раз. Черная вода отдала его миру живых. Рано еще было умирать, рано. Впереди ждали слава, признание, любовь женщин, тяжкий воинский подвиг во имя России и – в благодарность – смерть, проклятие и долгое забвение.

Судьба экспедиции под началом А.В. Колчака оказалась все же более успешной, чем у тех, кого они искали. Спасатели совершили беспримерный и никем не повторенный 90-дневный санно-шлюпочный переход и благополучно, без потерь вернулись домой.

Петербург чествовал Колчака, как героя. На острове Беннета появился мыс Софии, названный Колчаком в честь своей невесты Сонечки Омировой, а в 1906 году Императорское русское географическое общество (ИРГО) подарило Софье Федоровне Колчак островок в Карском море, открытый Русской Полярной экспедицией, а, точнее, самим А.В. Колчаком. 

30 января 1906 года Совет ИРГО под председательством П.П. Семенова - Тян-Шанского единодушно присудило лейтенанту А.В Колчаку «за участие в экспедиции барона Э.В.Толля и за путешествие на остров Беннета, составившее важный географический подвиг» высшую награду – Большую золотую Константиновскую медаль. Он стал четвертым полярником – лауреатом ИРГО. На этом же заседании его избрали действительным членом Императорского географического общества. Его стали называть Колчак - Полярный.

Если бы после этого Александр Васильевич Колчак умер или не сделал больше ничего значительного в своей жизни, то и в этом случае уже свершенного было бы достаточно для того, чтобы войти в историю России и остаться в ней навсегда. Но Судьбе было этого мало. Она вела его вперед, она возносила его на все более и более значимые высоты.

При участии Колчака в 1906 году был создан Морской Генеральный штаб, где он возглавил Первую оперативную часть, ведавшую Балтийским флотом, – между прочим, все еще лейтенант! Капитан-лейтенантом он станет в мае 1907 года, после почти десятилетнего пребывания в чине лейтенанта. И после этого его карьера начнет развиваться стремительно. В том же году он выступает с программным докладом «Какой флот нужен России» – сначала на заседании Военно-Морского кружка, а потом и в Государственной Думе, после чего становится главным составителем государственной кораблестроительной программы.

Апрель 1908 года – он уже капитан 2-го ранга и все это время занимается строительством двух военных судов ледокольного класса: он – Колчак-Полярный и мечтает о новых  экспедициях.

В 1906 году отделение физико-математических наук Императорской Академии Наук постановило издать труд А.В. Колчака «Лед Карского и Сибирского морей», и в 1909 году монография увидела свет. (И почти восемьдесят лет была под запретом – имя Колчака вычеркнули из российской науки!).

В 1913 году за отличие по службе Колчака производят в капитаны 1-го ранга. И с этого времени он больше уже не принадлежит науке: флот, его боеспособность, подготовка к будущей войне с Германией – вот, что отныне занимает его мысли и сердце. А впереди ждут золотые адмиральские погоны.

 

Черные дни расплаты с судьбой

В апреле 1916 года Колчак становится контр-адмиралом, а спустя 2,5 месяца – вице-адмиралом и командующим Черноморским флотом. Самый молодой адмирал и самый молодой командующий в России.

Шла Первая мировая война, и роль Колчака в защите южных морских границ неоценима. Умелыми постановками минных заграждений и созданием противолодочной обороны он сумел переломить ситуацию в пользу русского флота – германские крейсеры перестали выходить в Черном море и отказались от использования своих подводных лодок. 

Но Судьба в третий раз сыграла с ним в свою жестокую игру… В третий раз смерть поманила, усмехнулась и отступила, словно давая понять, что Миссия, которая у каждого – своя, миссия, о которой большинство живущих на земле даже не подозревает, проводя свои дни в праздности и лености, растрачивая силы по мелочам, прячась, словно моллюски в раковины, в своих домах, которые в самый ответственный момент вдруг оказываются с краю, – так вот, давая понять, что  Миссия Колчака-Полярного еще не исполнена, и она, смерть, подождет, когда придет ее черед.

20 октября 1916 года при загадочных обстоятельствах на рейде погиб флагманский линкор «Императрица Мария», на борту которого находился вице-адмирал Колчак.

Генерал-лейтенант академик А.Н. Крылов так описывает трагедию: «Вскоре после утренней побудки нижние чины, находившиеся вблизи первой носовой башни, услышали подозрительное шипение и заметили вырывавшийся из люков и вентиляторов дым, а местами и пламя.

Через две минуты после начала пожара внезапно произошел сильный взрыв, причем столб пламени и дыма взметнулся на высоту до 150 сажень (320 м). Этим взрывом вырвало участок палубы позади первой башни, снесло переднюю трубу, носовую рубку и мачту. Большое количество нижних чинов, находившихся в носовой части корабля, погибло…

Командующий флотом Колчак находился на корабле и руководил спасательными работами. Значительно более мощный взрыв раздался в 7 ч. 02 мин., после этого взрыва корабль стал быстро садиться носом и крениться на правый борт. Корабль, утратив остойчивость, стал медленно опрокидываться и, перевернувшись вверх килем, затонул на глубине 10 сажень (21м)… Катастрофа привела к гибели более 225 нижних чинов, двух кондукторов и нескольких офицеров.

Вскоре Колчак отправил письмо Морскому министру  И.К. Григоровичу. 

«Глубокоуважаемый Иван Константинович!

Мое личное горе по поводу гибели лучшего корабля Черноморского флота так велико, что временами я сомневаюсь в возможности с ним справиться. Я всегда думал о возможности потери корабля в военное время в море и готов к этому. Но обстановка гибели корабля на рейде и в таком окончательном виде действительно ужасна...» 

Он расценил гибель флагманского линкора как расплату с судьбой за то, что вознесла его так высоко.

 

Слишком хрупок для героя истории

 

Адмирал Колчак вновь уцелел. Ему суждено еще было жить недолгих три года – для того, чтобы попытаться осуществить, быть может, главную свою миссию: стать Верховным правителем России и спасти страну от большевиков. Но, удачливый на море, он не был так же удачлив на суше. Там, в первой жизни, он был окружен преданными делу, флоту, стране и ему людьми, здесь – всем его начинаниям сопутствовали предательство, малодушие, стремление к личной выгоде. Там – он отдавал команды и знал, что их выполнят беспрекословно, потому что от этого зависело, вернется ли корабль домой, и встретят ли моряков ожидающие их на берегу родные и друзья. Здесь – наводил порядок железной рукой, убежденный, что только так можно вернуть страну на путь истинный, но она, его страна, которой он посвятил всю свою жизнь, не хотела возвращаться, а шла по пути хаоса, безумия и саморазрушения. Там – он был знатоком своего дела, жестким, хладнокровным, умным и решительным. Здесь – наивным, хотя и искренним, мечтателем, увлеченным идеей восстановления великой и единой России, непоколебимо убежденным в том, что ему или тому, кто его заменит, удастся вернуть России величие и славу.

«Омск. 19 апреля (Великая Суббота)... Торжественная служба в присутствии Верховного правителя, министров ... Стал напротив этих особ, совсем недалеко от Адмирала. Всматривался, как и все, в его лицо. Физиономия не совсем русского человека. Интересные черты. Худой, сухой какой-то, быстрые черные глаза, черные брови, облик, напоминающий собою хищную птицу... Если вдаваться в фантазию, можно, пожалуй, сказать, что чувствуется на этом лице некая печать рока, обреченности... – так писал о Колчаке Н.В. Устрялов, публицист, российский политический деятель, член партии кадетов, эмигрировавший в Харбин в 1920-м, вернувшийся в Советский Союз в 1935-м и расстрелянный в 1938-м. –  …Я всматривался в него, вслушивался в каждое его слово... Трезвый, нервный ум, чуткий, усложненный. Благородство, величайшая простота, отсутствие всякой позы, фразы, аффектированности. Думается, нет в нем тех отрицательных для обыкновенного человека, но простительных для гения свойств, которыми был богат Наполеон. Видимо, лозунг «Цель оправдывает средства» ему слишком чужд, органически неприемлем, хотя умом, быть может, он и сознает все его значение... 

Но не скрою – не столь историческим величием, сколько дыханием исключительной нравственной чистоты веяло от слов Верховного правителя и всей его личности. Конечно, трудно судить современникам. Исторических людей создают не только их собственные характеры, но и окружающие обстоятельства. Но я боюсь – слишком честен, слишком тонок, слишком «хрупок» адмирал Колчак для «героя» истории...».

Таким он был – адмирал Колчак-Полярный. Таким он оставался до последнего дня, до последней минуты – 7 февраля 1920 года на берегу реки Ушаковка, на краю черной проруби… Он шел к ней 20 лет, с того самого момента, когда молодым лейтенантом, полным благородных желаний и мечтаний о славе – своей и России, шагнул на борт шхуны «Заря».

У Бога случайностей не бывает…

 

P.S. В апреле 1918 г. Церковь избрала 7 февраля днем "ежегодного молитвенного поминовения всех усопших в нынешнюю лютую годину гонений исповедников и мучеников". Случайность?..

 

 

 

Весь Божий мир для встречи

"Я была арестована в поезде адмирала Колчака

и вместе с ним. Мне было тогда 26 лет, я

любила его, и была с ним близка, и не могла

оставить этого человека в последние дни его

жизни. Вот, в сущности, и все".

 

Я не говорил вам, что люблю вас

 

1914 год. Осенний день – мокрый  и тоскливый, с низким, серым, словно затянутым пороховом дымом, небом. На перроне Финляндского вокзала  шумно и суетно – дали отправление поезду на Гельсингфорс, и все пришло в движение. Отъезжающие заторопились к своим вагонам. Провожающие растерянно размахивали руками и кричали прощальные слова, громко плакал ребенок на руках у молодой женщины – ее целовал сам готовый вот-вот расплакаться безусый еще мальчик в форме лейтенанта флота.

– Поберегись! – носильщик, обвешенный чемоданами, бежал по перрону, за ним едва успевало семейство, состоящее из благообразного круглолицего мужа, испуганной маленькой женщины и двух детишек, которых она почти волоком тащила за собой.

– Анечка, осторожно… – Сергей Николаевич взял жену под руку, отвел ее в сторону. – Ну, что ж, давай прощаться!

Флаг-капитан Сергей Николаевич Тимирев получил назначение в Гельсингфорс, в штаб командующего флотом. Он должен был уехать, но семья – жена Анна Васильевна и сын Володя, родившийся в октябре, пока оставались в Петрограде – в унылом, подавленном городе, в котором, казалось, не было ни одного дома, где зеркала не были бы занавешены  черными покрывалами – первые же месяцы войны выкосили всю гвардию. Почти все мальчики, с которыми Анна Тимирева встречалась в ранней юности, погибли. В каждой семье кто-нибудь был на фронте, кто-нибудь ранен, от кого-нибудь не было вестей. И все это камнем лежало у нее на сердце.

Мимо них быстрым, стремительным, летящим шагом, не глядя по сторонам,  прошел невысокий широкоплечий офицер – она успела только заметить орлиный нос и словно из камня высеченный профиль.

– Знаешь, кто это? – с почтительным уважением в голосе спросил ее муж. – Колчак - Полярный.

Ей ничего не сказало это имя.

Пять лет спустя  на допросе в иркутской тюрьме председатель Чрезвычайной комиссии Чудновский спросит, буровя ее колючим взглядом черных глаз: «Вы настаиваете, гражданка Тимирева, что являетесь гражданской женой адмирала Колчака?»

– Да! – твердо ответит она.

– Он отказался это подтвердить, – и усмехнется презрительно сухими узкими губами.

Анна вернется в холодную сырую камеру ошеломленная, растерянная, подавленная. Отказался? От нее? Как такое может быть? Неужели она настолько безразлична ему, что он не хочет даже позволить ей умереть рядом с ним?

– А что же вы хотели, голубушка, – успокоит ее умудренная жизненным опытом сокамерница, – чтобы дворянин, русский офицер потянул вас за собой на виселицу?!

Они познакомятся в Гельсингфорсе, куда ранней, стылой весной 1915-го года приедет к мужу Анна Васильевна Тимирева. После сумрачного, скорбного Петрограда Гельсингфорс станет для нее городом-праздником – легким, светлым, воздушным. Война на море не похожа на ту, что ведется на земле: моряки или гибнут вместе с кораблем, или возвращаются из похода к женам и детям. И тогда начинается праздник.

Центром его – и не для нее одной – был Александр Васильевич Колчак. Его любили: женщины – за то, что умел красиво ухаживать, мужчины – за то, что давно уже стал легендой. К тому времени Колчак побывал в водах четырех океанов и двадцати морей, обошел вокруг Земли, участвовал в прославивших его полярных экспедициях, выпустил две книги, выступал с докладами в Русском географическом обществе, заслужил ряд русских и иностранных орденов.

Они встречались едва ли не каждый вечер – то в одном доме, то в другом, и каждый раз почему-то оказывались рядом, и проводили часы в долгих разговорах, в прогулках по саду, почти не замечая окружающих. …"Не надо, знаете ли, расходиться, – говорил он, – кто знает, будет ли еще когда-нибудь так хорошо, как сегодня".  Он был старше на 19 лет: ей – двадцать один, ему – сорок, но этой разницы в возрасте словно не существовало.

Впрочем, за ней, не боясь вызвать ревности мужа, ухаживали и молодые офицеры, и разве могло это не нравиться ей – веселой, красивой, слегка легкомысленной, насколько может быть легкомысленной в ее возрасте замужняя женщина, получившая хорошее воспитание. И поведение Колчака не давало ей повода думать, что его отношение к ней иное, чем у других.

Как-то вечером Анна Васильевна возвращалась домой одна. Сыпал с неба мелкий холодный дождь, в лужах отражались огни синих, словно больничных лампочек, фонарей – шла война, и в Гельсингфорсе, как в каждом прифронтовом городе, действовало затемнение. Она шла и думала о том, как тяжело действует на них на всех война, как страшно каждый день ожидать беды, черных вестей, страшно за маленького сына … Она не сразу заметила Колчака, шедшего ей навстречу. Они остановились, поговорили минуты две, не больше, договорились увидеться в компании друзей и разошлись... И вдруг она подумала – отчетливо и ясно: а вот с ним я бы ничего не боялась! И тут же: какие глупости могут прийти в голову!

Это были странные отношения. У него – жена Софья Федоровна, красивая, умная, самоотверженная, сын Славушка. У нее – муж, флаг-капитан штаба Балтфлота, герой Порт-Артура, вдвое старше ее, и тоже сын – единственный и горячо любимый. Но разбуди ее среди ночи, спроси, чего она хочет – и она бы ответила: увидеть Александра Васильевича!

И он рвался в Гельсингфорс из очередного похода и считал его лучшим городом в мире, потому что там жила Анна Васильевна – женщина его мечты. И был счастлив от одной лишь мысли, что снова увидит ее

Они оба молчали, скрывая друг от друга то, что от самих себя скрыть уже не могли – наверное, им обоим так было легче. Она была дружна с его женой, и  вот что странно: Софья Федоровна не могла не видеть симпатии мужа к молодой красивой женщине, но почему-то не предпринимала ничего, чтобы остановить его. А как-то раз сказала своей подруге, жене адмирала Развозова: «Вот увидите, Александр Васильевич разведется со мной и женится на Анне Васильевне…».

В июле 1916-го Колчак был назначен командующим Черноморского флота. Его провожали в Морском собрании в Катринентале – в парке, посаженном в окрестностях Ревеля Петром Великим в честь жены Екатерины. Стояли чудные белые ночи, наполненные тишиной и запахами цветущих растений. Казалось, что война осталась где-то далеко, да и была ли она, в самом деле. Может, это лишь выдумки досужих писак, зарабатывающих гонорары на рассказах о крови и смертях? Здесь, в каштановых аллеях Катриненталя, в залах Морского собрания гуляли нарядно одетые женщины, морские офицеры, вернувшиеся из похода, смеялись, отбросив воспоминания о том, через какой ад пришлось им пройти, чтобы вернуться в этот тихий приморский город, и пили вино, и были счастливы, что остались живы.

Анна Васильевна и Александр Васильевич бродили по парку рука об руку, говорили о вещах отвлеченных – о том, как коротко на Балтике лето, о новом его назначении, о детях – Славике и Володе…  «Как хорошо, – думала она, – как хорошо идти с ним, слушать его голос, смотреть в его глаза, ловить его улыбку… И ничего не надо больше – просто быть рядом! И как горько оттого, что завтра все закончится…»

Он уезжал, шла война, и могло так случиться, что они больше никогда не встретятся. Никогда… Думать об этом было невыносимо. 

– Я люблю вас… – сказала она ему, романтическая барышня, вдруг возомнившая себя Татьяной Лариной.

Колчак растерялся – настолько неожиданным было это признание. Остановился, посмотрел на нее пронзительно – Анна Васильевна выдержала этот взгляд. Она ничего просила, ничего не хотела от него. Разве только, чтобы он вспоминал о ней – ну, хотя бы иногда.

– Я не говорил вам, что люблю вас, – помедлив, ответил адмирал.

– Нет, это я говорю: я всегда хочу вас видеть, всегда о вас думаю, для меня такая радость видеть вас, вот и выходит, что я люблю вас.

Он взял ее руку, поднес к губам.

– Я вас больше, чем люблю.

Расставаясь, он просил у нее разрешения писать ей. Она разрешила…

 

Глубокоуважаемая Анна Васильевна…

Первое письмо от Колчака пришло спустя две недели. Она все еще жила на даче на острове Бренде под Гельсингфорсом – с сыном и друзьями. Они сидели на ступеньках террасы, любуясь закатом, когда к дому вдруг подошел огромного роста матрос Черноморского флота в сопровождении маленькой горничной Софьи Федоровны Колчак. В руках у него было письмо. Матрос передал его Анне Васильевне и сказал, что адмирал просит ответа.

Повисла эффектная пауза. Евгения Ивановна Крашенинникова, подруга, отвернулась, пряча улыбку. Она, одна из немногих, была посвящена в сердечные тайны хозяйки дома. Ее муж застыл в недоумении.

– Анечка, душа моя! – смущенно косясь на гостей дома, окликнул жену Сергей Николаевич Тимирев. – Налей нам, пожалуйста, чаю.

Она отложила письмо – муж, приехавший навестить семью на один лишь день, возвращался на корабль, и нужно было проводить его… Но скрыть радость было невозможно. 

Вечером Анна Васильевна распечатала конверт. Письмо начиналось со слов: "Глубокоуважаемая Анна Васильевна" и заканчивалось так: "Да хранит Вас Бог. Ваш А.В. Колчак". Он писал его несколько дней – в Ставке у царя, потом в море, куда  вышел сразу по приезде в Севастополь. Он писал о задачах, которые поставлены перед ним, о том, как он мечтает когда-нибудь снова увидеть ее. Тон был очень сдержанный, но, тем не менее, от письма исходила удивительная сила его чувства к ней, чувства, которого она от него никак не ожидала.   

Так началась их переписка, так их любовь вошла в Историю.

А.В. Колчак:

…Прошло два месяца, как я уехал от Вас, моя бесконечно дорогая, и так жива передо мной картина нашей встречи, … без Вас моя жизнь не имеет ни того смысла, ни той цели, ни той радости. Вы были для меня в жизни больше, чем сама жизнь, и продолжать ее без Вас мне невозможно. Все мое лучшее я нес к Вашим ногам, как бы божеству моему, все свои силы я отдал Вам».

А.В. Тимирева. 8 августа 1916 года.

… Несмотря на тысячи верст, лежащие между нами и Х времени перед возможной встречей, мне кажется, что у меня нет более дорогого и близкого мне друга, чем вы, Александр Васильевич. 

А.В. Колчак. 26 марта 1917 года

В Вас, в Ваших письмах, в словах Ваших заключается для меня все лучшее, светлое и дорогое; Но я никогда не думаю о Вас так много и с такой силой воспоминаний, как в трудное и тяжелое время, находя в этом себе облегчение и помощь. 

А.В. Тимирева. 19 августа 1916 года.

Почти в каждом вашем письме вы пишете о том счастье, которое я даю вам. Не могу передать Вам того странного чувства, с которым я читаю эти слова – я совсем не заслужила их, не ценю себя настолько, чтобы думать, что действительно мое отношение к вам может называться счастьем, и испытываю чувство неоплаченного долга по отношению к вам.

Он писал ей о трудностях флотской службы, об успехах и поражениях, о своих соображениях, касающихся военных и политических событий, сотрясающих Россию. Она в ответ сообщала новости о людях, которых оба знали и любили, о том, чем живет и дышит уставший от войны революционный Петроград.

И в каждом письме – «Дорогой Александр Васильевич…», «Глубокоуважаемая Анна Васильевна…».

Она вышла замуж совсем еще девочкой – в восемнадцать лет, за своего троюродного брата, бравого морского офицера, героя русско-японской кампании. Он вскружил ей голову – она влюбилась и приняла предложение руки и сердца. И, наверное, была бы счастлива…

Но рядом с Колчаком меркла позолота на любых погонах. Она любила не адмирала, не командующего флотом, не удачливого офицера – прошло лишь несколько месяцев, и удача отвернулась от него, как оказалось, – навсегда. Она любила мужчину – сильного и слабого одновременно, жесткого и нежного, целеустремленного и раздираемого противоречивыми чувствами. Она прощала ему ошибки, каких сам себе он простить не мог – и давала надежду на удачу. И ничего не просила для себя.

Она была избрана судьбой – в тяжелый дни для России и для Колчака, от России себя не отделявшего, стать его ангелом-хранителем. Понимала ли она это тогда?

В октябре 1916 года в Черном море взорвался флагманский корабль – «Императрица Мария», на котором ходил Колчак. Для командующего флотом гибель корабля стала жестоким ударом. 

«Мое личное горе так велико, – сухо писал он морскому министру И.К. Григоровичу, – что временами я сомневаюсь в возможности с ним справиться».

Но Анна Васильевна получила совсем другие строчки: «Помогите мне! – взывал к ней Колчак, – Мне так тяжело!». Но тяжело было еще и по другой причине: Александр Васильевич был абсолютно убежден, что его несчастье должно возбуждать у любимой женщины лишь презренье. Неудачливый, потерпевший поражение, он не достоин даже ее снисхождения. Любить можно лишь победителя…

Позже, уже в 1917-м, он сформулирует в письме свое кредо: «…Какое-то чувство, похожее на стыд, чувство боязни вызвать у Вас презрительное сожаление или что-то похожее на это – вот что я ощущаю, когда я думаю о Вас в связи с войной… Вы знаете мое credo: виноват тот, с кем случается несчастье, если даже он юридически и морально ни в чем не виноват. Война признает только победу, счастье, успех, удачу; она презирает и издевается над несчастьем, страданием, горем». 

Но тогда, в октябре 16-го, Анна Васильевна отвечает на крик его души:

«…Вы пишете о том, что Ваше несчастье должно возбуждать что-то вроде презрения, почему, я не понимаю. Кроме самого нежного участия, самого глубокого сострадания, я ничего не нахожу в своем сердце. Какую же вину передо мной Вы можете чувствовать? … Милый Александр Васильевич; неужели же Вы считаете меня настолько бессердечной, чтобы я была в состоянии отвернуться от самого дорогого моего друга только потому, что на его долю выпало большое несчастье? Оттого что Вы страдаете, Вы не стали ни на йоту меньше дороги для меня, Александр Васильевич,– напротив, может быть…»

Они не виделись девять месяцев – «ужасные дни», пишет Тимирева. В Петрограде – Февральская революция, фронт разваливается, солдаты сотнями бросают окопы. На Балтике власть берут революционные матросы, – и каждый день гибнут офицеры, цвет русского флота.

На Черноморском флоте первый месяц после революции еще сохраняется порядок: «Мне говорили, что офицеры, команды, рабочие и население города доверяют мне безусловно, и это доверие определило полное сохранение власти моей как командующего, спокойствие и отсутствие каких-либо эксцессов», – пишет А.В. Колчак 11 марта.

Но обстановка ухудшается с каждым днем. В апреле командующий Черноморским флотом был вызван в Петроград для доклада правительству о положении дел. В Севастополь адмирал вернулся с глубоким убеждением, что российская армия совершенно потеряла боеспособность, а Временное правительство не имеет никакой власти.

Колчак в отчаянии: «Позорно проигранная война, … и в личной жизни – нет Вас, нет Анны Васильевны, нет того, что было для меня светом в самые мрачные дни, что было счастьем и радостью в самые тяжелые минуты … Только Вы могли мне помочь... Я понял в Петрограде, что Вы мне не верите, … что Вы отстраняетесь от меня, … и я понял это без слов, намеков или объяснений…. Что я пережил за это время!..». Колчак готов порвать все, что связывало их, – по одной лишь простой причине: он проиграл – она вправе отвернуться от проигравшего: «…Я не мог допустить мысли, чтобы я оказался вас недостойным…» 

Анна Васильевна в полном недоумении от его писем: «Какие бы перемены не происходили в вашей жизни, чтобы не случилось с Вами – для меня Вы все тот же, что всегда, лучший, единственный и любимый друг… Я люблю Вас больше, чем надо, может быть».

Это письмо шло к нему слишком долго – десять дней! Десять дней отчаяния и почти физической боли от одной только мысли, что он потерял ее навсегда. Ее письмо вернуло ему надежду.

«Только о Вас, Анна Васильевна, мое божество, мое счастье, моя бесконечно дорогая и любимая, я хочу думать о Вас… Я буду, пока существую, думать о моей звезде, о луче света и тепла – о Вас, Анна Васильевна».

 

И носило меня, как осенний листок

Революционные страсти в Севастополе накалялись. 6 июня 1917 года собрание матросов Черноморского флота постановило отобрать оружие у офицеров. Члены судового комитета флагманского судна «Георгий Победоносец» пришли к адмиралу Колчаку.

– Даже в японскому плену мне оставили георгиевское оружие! – попытался в последний раз убедить своих мятежных подчиненных Колчак. – А теперь вы, русские по крови и по духу, отнимаете у меня символ чести офицера русского флота…

Он вышел на палубу и демонстративно, на виду у всей команды выбросил в море золотую шпагу, полученную им за проявленную храбрость. Через час в Петроград ушла радиограмма Временному правительству об отставке: «Оставаться на посту командующего флотом считаю вредным и с полным спокойствием ожидаю решения правительства».

Временное правительство вызвало Колчака в Петроград. Во время проводов на вокзале офицеры устроили ему овацию…

Больше на флот Александр Васильевич не вернулся. С этого момента начался его долгий и мучительный путь на Голгофу – с именем Анны на устах.

Лондон, Глазго, Атлантика, Вашингтон, Токио, Пекин, Харбин…  Он хотел одного: продолжить войну с противником, пусть не адмиралом – обыкновенным солдатом, пусть не русской – чужой армии, но сражаться с Германией: «Я желаю служить Его Величеству Королю Великобритании, так как его задача, победа над Германией – единственный путь к благу не только его страны, но и моей Родины».   

Но куда бы не бросала его судьба – отовсюду летели письма в Петроград, к ней – его божеству, его мечте, обожаемой Анне Васильевне. Через океаны, чужие страны, охваченную революцией и гражданской войной Россию. И где бы он ни был, весточка с Родины от той, с кем он связывал свое представление о счастье, находила его.

«Милый Александр Васильевич, – писала она ему, – далекая любовь моя!..  Я так часто и сильно скучаю без Вас, без Ваших писем, без ласки Ваших слов, без улыбки... У меня тревога на душе за Вас, Вашу жизнь и судьбу – но видеть Вас сейчас, при том, что делается, я не хочу. Я не хочу Вас видеть в городе, занятом немецкими солдатами, в положении полувоенно-пленного, только не это, слишком больно…».

В феврале 17-го умер ее отец – ректор Московской консерватории Василий Ильич Сафонов, раздавлена горем мать, на руках маленький ребенок, каждый утро начинается с ожидания страшных вестей о муже, оставшемся на своем корабле с командой мятежных матросов. Рвутся связи, ломаются судьбы – одни погибли на войне, другие убиты из-за угла подлыми выстрелами в спину, третьи – арестованы и ожидают своей участи в «Крестах»… И неизвестно еще кому тяжелее – ему, вдалеке от России, или ей, оказавшейся в самом центре событий.

В апреле 1918 года вместе с мужем Анна Васильевна выезжает из Ревеля во Владивосток – Сергей Николаевич Тимирев вышел в отставку и был командирован Cоветской властью на Дальний Восток для ликвидации военного имущества флота. В Благовещенске на вокзале она встретила лейтенанта, служившего когда-то под началом ее мужа.

– Хочу перебраться в Харбин, – сказал он. – Там сейчас Колчак.

Анна переменилась в лице… Это была судьба. 

Первое, что она сделала, приехав во Владивосток, – написала ему, что может приехать в Харбин. Через несколько дней ей передали закатанное в папиросу написанное мелким почерком письмо от Колчака: «Что это – сон или одно из тех странных явлений, которыми дарила меня судьба. Ведь это ответ на мои фантастические мечтания о Вас…»

– Ты вернешься? – спросил ее муж.

– Вернусь, – ответила она.

Она ехала как во сне. Стояла весна, сопки цвели черемухой и вишней – белые склоны, сияющие белые облака. Чтобы встретиться, они с двух сторон объехали весь земной шар, и нашли друг друга.

Муж писал ей письма, требуя вернуться, маленький сын жил в Кисловодске у бабушки – и за него болела душа. Она разрывалась между долгом и любовью. «Останьтесь со мной, – сказал ей Колчак, – я буду Вашим рабом, буду чистить Ваши ботинки, Вы увидите, какой это удобный институт», – а она все никак не могла решиться порвать со своей прошлой жизнью.

Однажды Александр Васильевич пришел к ней в гостиницу – измученный, уставший. Они сидели поодаль друг от друга и разговаривали. Анна протянула руку и коснулась его лица – и в то же мгновение адмирал заснул. А она все сидела, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить его. И в эту минуту поняла, что никогда не уедет от него, что, кроме этого человека, нет у нее ничего, и ее место – рядом с ним.

 

До свиданья, друг мой, до свиданья…

В октябре 1918 года Александр Васильевич Колчак, а с ним и Анна Васильевна Тимирева возвращаются в Россию – в Омск. Начинается последний акт трагедии. В Сибири и на Урале к власти пришли Сибирское правительство и Директория. Омское правительство Сибири указом от 4 ноября назначает Колчака военным и морским министром. Уже через две недели власть меняется – члены Директории арестованы, Совет министров, предпринявший попытку военного переворота, передает адмиралу Колчаку безграничную власть и титул Верховного правителя России – он, человек с громким именем и сильной волей, должен повести за собой тех, кто готов умереть за Отечество. Вот только Отечество к тому времени у всех было разное. Адмирал Колчак не сумел этого понять.

Катастрофа была неизбежна. После первых, вселявших надежду побед над Красной армией, началось отступление. Армия разваливалась. В командном составе царили уныние и разброд. Попытки удержаться любой ценой привели к страшным репрессиям против мирного населения. Не отдав ни одного приказа от расстреле, Александр Васильевич Колчак взял на себя всю ответственность за зверства своих подчиненных. В этом состояла его высшая офицерская честь и личная трагедия.

15 января 1920 года адмирал Колчак был арестован белочехами, вопреки тому, что находился «под высоким покровительством союзных держав», и передан иркутским властям. 21 января власть в Иркутске взяли большевики.

Анне Васильевне Тимиревой, находившейся в вагоне теперь уже бывшего Верховного Правителя России, было предложено покинуть поезд. Она отказалась, решив разделить участь любимого человека. 

Они сидели в разных камерах. Виделись только на прогулках в тюремном дворе – раз в день, и это было счастьем – ее и его последним счастьем. В одну из последних  таких прогулок он взял ее руки в свои:

– Я думаю – за что я плачу такой страшной ценой? Я знал борьбу, но не знал счастья победы. Я плачу за Вас – я ничего не сделал, чтобы заслужить это счастье. Ничто не дается даром.

За несколько часов до расстрела Колчак написал ей записку, так до нее и не дошедшую. Десятки лет листок кочевал по папкам следственных дел.

«Дорогая голубка моя, я получил твою записку, спасибо за твою ласку и заботы обо мне… Не беспокойся обо мне...  Я думаю только о тебе и твоей участи… О себе не беспокоюсь – все известно заранее… Я молюсь за тебя и преклоняюсь перед твоим самопожертвованием. Милая, обожаемая моя, не беспокойся за меня и сохрани себя… До свидания, целую твои руки».

Свидания больше не было. Его расстреляли утром 7 февраля 1920 года на берегу реки Ушаковки. Тело бросили в прорубь…

Его Голгофа на этом закончилась. Ее – только начиналась. За свою любовь к великому русскому полярному исследователю, талантливому ученому, адмиралу, человеку, который превыше всего ставил служение Родине, она заплатила тремя десятилетиями тюрем, лагерей, ссылок… Она заплатила высшей ценой – жизнью единственного сына Володи, расстрелянного в 1938 году за «родство» с адмиралом Колчаком.

В 1968 году ей принесли копии чудом сохранившихся в советских архивах писем, которые писал ей этот удивительный человек. Что она почувствовала, прикоснувшись к пожелтевшим листкам бумаги?

« Они на машинке, обезличенные, читанные и перечитанные чужими, – единственная документация его отношения ко мне.  Даже в этом виде я слышу в них знакомые мне интонации. Это очень трудно – столько лет, столько горя, все войны и бури прошли надо мной, и вдруг опять почувствовать себя молодой, так безоглядно любимой и любящей. На все готовой. Какая была жизнь, какие чувства!..»

 

Полвека не могу принять,

Ничем нельзя помочь,

И все уходишь ты опять

В ту роковую ночь...

Но если я еще жива,

Наперекор судьбе,

То только как любовь твоя

И память о тебе.

 

В 1975 году во время похорон Анны Васильевны Сафоновой-Тимиревой друг семьи поэт Александр Величанский скажет: «Она прожила счастливую жизнь…»

Фото: А.В. Колчак. После 20 января 1920 г. 

 

 

 

Ольга Ожгибесова, 2024

Сертификат Поэзия.ру: серия 4046 № 183489 от 28.06.2024

1 | 0 | 165 | 24.11.2024. 18:42:24

Произведение оценили (+): ["Светлана Ефимова"]

Произведение оценили (-): []