Он прижимал меня к груди,
меня и куклу Олю.
Потом стоял совсем один,
и на моё "не уходи!"
поморщился от боли.
Он протянул мне пирожок
и с видом виноватым
сказал: "Вот вырастешь большой...",
ещё запомнилось про шок
и про какой-то фатум.

И всё казалось не всерьёз,
так странно и тревожно.      
А поезд нас куда-то вёз,
солёным от беззвучных слёз
был пирожок творожный.
"Никто не дёрнул за стоп-кран", —
шепнула мама тихо,          
а я смотрела на стакан,
на удивительный стакан,
с какой-то уткой дикой.

Ещё не ныло день-деньской
не вынутое жало.
Был неприкаянный покой
под тёплой маминой рукой,
и ложка дребезжала
о том, что "жили-были" — ложь,
запущенная в небо,          
и мир нисколько не хорош,
и это — "вырастешь, поймёшь" —
очередная небыль.

И смех, звучащий за стеной,
и острые осколки,    
и сон, где я бегу домой –
как поцелуй судьбы самой,
спасительный и долгий.