Ю. Бородин. ЧТО СПАСЁТ МИР, или «Выпьем за человека!»

... Человечество за свою многовековую историю выработало столько мудростей, что пора уже прекратить их бесконечно талдычить, цитировать и повторять. Какой смысл, если в подавляющем своём большинстве мы не следуем этим мудрым сентенциям и максимам? А если следовали хотя бы их тысячной доле, то на земле давно воцарился бы рай.

Но сейчас мы всё-таки не об этом.
Разговор – о корректности при использовании цитаты (крылатого выражения) из художественного произведения, о недопущении распространённой концептуальной ошибки.
Прежде чем относить какую-либо фразу, какое-либо высказывание напрямую к тому или иному автору, необходимо учитывать, на наш взгляд, три вещи.

Первое.
Из какого контекста «изъят» приводимый вами отрывок.
Второе.
Кому принадлежит данное выражение или высказывание: литературному персонажу или, собственно, автору.
Третье.
Если всё-таки цитируемые слова принадлежат герою произведения, попытаться выяснить, отражают ли они непосредственно взгляды самого автора.

Естественно, если мы имеем дело с бесспорно авторскими высказываниями, то смело можно ставить фамилию автора после цитаты, но, тем не менее, желательно при этом указывать и название произведения.
Например:
«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».
Л. Толстой («Анна Каренина»);
«Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей...»
А. Пушкин («Евгений Онегин»).

В середине текста поступают проще, используя обороты «как сказал», «как считал», «по словам», «по выражению», «по мысли» и т.п. Здесь всё понятно.
Но есть широко известные фразы, которые принадлежат, вроде бы, литературным персонажам, а мы почему-то напрямую относим их к высказываниям автора. А ведь его мнение или убеждение, повторимся, может вовсе не совпадать со смыслом высказывания героя произведения.

Например, часто можно услышать: Достоевский утверждал, что «красота спасёт мир».
Да не утверждал он этого. Более того, «крылатость» и универсальность эта фраза обрела помимо воли писателя. Она стала чуть ли не программной в интеллектуальных кругах «серебряного века». И произошло это, по одной из версий, благодаря русскому философу Василию Розанову, с лёгкой руки которого эта фраза и вошла в обиход как «безапелляционное и явно положительное утверждение» самого Фёдора Михайловича.

Но давайте ещё раз вспомним.
Фраза «Красота спасет мир!» прозвучала в романе «Идиот» в монологе совсем юного Ипполита Терентьева, который приписал это утверждение главному герою романа князю Мышкину, да и то со слов другого подростка Коли Иволгина.
Вот как он об этом рассказывает:
«– ... Правда, князь, что вы раз говорили, что мир спасет „красота“? Господа, – закричал он (Ипполит) громко всем, – князь утверждает, что мир спасет красота! А я утверждаю, что у него оттого такие игривые мысли, что он теперь влюблен. Господа, князь влюблен; давеча, только что он вошел, я в этом убедился. Не краснейте, князь, мне вас жалко станет. Какая красота спасет мир? Мне это Коля пересказал… Вы ревностный христианин? Коля говорит, вы сами себя называете христианином.
Князь рассматривал его внимательно и не ответил ему».

Обратите внимание, что князь не ответил ничего Ипполиту. Не подтвердил, но и не опроверг его слова, видимо, в силу своего неперечливого характера. И мы не можем утверждать: говорил ли такое князь или нет. Может, юноши что переврали?
Сам же Мышкин в романе нигде напрямую не рассуждает о красоте.... И только однажды уточняет про красивую Настасью Филипповну, добра ли она: «Ах, кабы добра! Всё было бы спасено!».
Как видим, теперь уже добро всё спасает. И нам кажется, что исходя из философских воззрений Достоевского, сродни кантовскому «нравственному закону внутри нас», сам писатель разделяет именно этот постулат: добро спасёт мир.
В общем-то, это вытекает из самой логики. Вряд ли писатель будет разделять «версию» о красоте не совсем положительного персонажа Ипполита. А вот мысли главного героя князя Мышкина будут ему естественно близки.
К тому же Достоевский берёт слово «красота» в кавычки, подчёркивая тем самым некую расплывчатость этого понятия. И уже в другом романе писателя «Братья Карамазовы» мы обнаруживаем более жёсткие рассуждения о красоте, но опять же в устах персонажа.
Митя Карамазов обращается к своему брату Алеше: «Красота – это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределима, а определить нельзя, потому что Бог задал одни загадки… Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским».
То есть, с таким же успехом мы могли бы Достоевскому приписать и слова Дмитрия Карамазова.

Похожая история с не менее известным, так называемым чеховским, высказыванием:
«В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли».
Слова эти принадлежат доктору Михаилу Львовичу Астрову – персонажу пьесы Чехова «Дядя Ваня».
В каком же контексте они озвучиваются?
Доктор Астров произносит их в разговоре с Соней, которая в него влюблена, а сам доктор неравнодушен к её мачехе Елене Андреевне, но та не отвечает на его чувства.
Итак:

«АСТРОВ. Я сегодня ничего не ел, только пил. У вашего отца тяжелый
характер. (Достает из буфета бутылку.) Можно? (Выпивает рюмку.) Здесь
никого нет, и можно говорить прямо. Знаете, мне кажется, что в вашем доме
я не выжил бы одного месяца, задохнулся бы в этом воздухе... Ваш отец, который весь ушел в свою подагру и в книги, дядя Ваня со своею хандрой, ваша бабушка, наконец, ваша мачеха...

    СОНЯ. Что мачеха?

    АСТРОВ. В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и
душа, и мысли. Она прекрасна, спора нет, но... ведь она только ест, спит,
гуляет, чарует всех нас своею красотой – и больше ничего. У нее нет
никаких обязанностей, на нее работают другие... Ведь так? А праздная жизнь
не может быть чистою...»

Обратили внимание на резкое стилистическое изменение в речи Астрова, как только Соня заговорила конкретно о мачехе? То звучали некие бытовые жалобы: о том, что он ничего не ел, о невозможности жить в «вашем доме», о подагре, о хандре... А тут сразу поэтическая патетика обо всём прекрасном в человеке. Астров что, идиот?
Да нет же, если понять, что доктор возвышенно рассуждает о своём представлении об идеале в связи с конкретной личностью – с Еленой Андреевной, потому что за известной фразой Астров сразу уточняет: «Она прекрасна, спора нет...».
Но разве лицо, одежда, душа и мысли – это ВСЁ, что должно быть в человеке прекрасным. А поступки?
Поэтому-то Астров, досадуя, может быть, на безответное чувство со стороны мачехи Сони, начинает в сердцах её обличать в паразитическом образе жизни: «Она прекрасна... но...ведь она только ест, спит, гуляет... – и больше ничего. У нее нет никаких обязанностей, на нее работают другие... А праздная жизнь не может быть чистою...».
Так что известная фраза обо всём прекрасном в человеке хотя и обрела «крылатость», но смысл её не имеет отношения к личной чеховской философии. Да и сам её пафос абсолютно не в писательской манере Антона Павловича Чехова – это слог его персонажа.

Приведём ещё один монолог, известный некоторым со школьной скамьи. Это «размышления» о человеке одного из героев горьковской пьесы «На дне» – Сатина:

«Когда я пьян… мне всё нравится. Н-да… Он – молится? Прекрасно! Человек может верить и не верить… это его дело! Человек – свободен… он за всё платит сам: за веру, за неверие, за любовь, за ум – человек за всё платит сам, и потому он – свободен!.. Человек – вот правда! Что такое человек?.. Это не ты, не я, не они… нет! – это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет… в одном! (Очерчивает пальцем в воздухе фигуру человека.) Понимаешь? Это – огромно! В этом – все начала и концы… Всё – в человеке, всё для человека! Существует только человек, всё же остальное – дело его рук и его мозга! Че-ло-век! Это – великолепно! Это звучит… гордо! Че-ло-век! Надо уважать человека! Не жалеть… не унижать его жалостью… уважать надо! Выпьем за человека...»

Сатин – прямо Цицерон! Но кто он на самом деле мы помним.
Герой честно даёт характеристику самому себе: «Я – арестант, убийца, шулер... Когда я иду по улице, люди смотрят на меня как на жулика... и сторонятся...»
Добавим ещё, что он беспробудно пьёт, да и разглагольствует о «человечестве» в пьяном состоянии. Заметим, не о человеке, а об абстрактном «человечестве»: «... это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет… в одном!». Это чистое краснобайство, пьяная демагогия.
И как демагог, он умеет красиво оправдывать своё собственное бездействие, лёжа на «дне»:

«... Говорят мне – «Мерзавец! Шарлатан! Работай!» Работать? Для чего? Чтобы быть сытым? (Хохочет.) Я всегда презирал людей, которые слишком заботятся о том, чтобы быть сытыми… Не в этом дело! Человек – выше! Человек – выше сытости!..
Работа? Сделай так, чтоб работа была мне приятна – я, может быть, буду работать… да! Может быть! Когда труд – удовольствие, жизнь – хороша! Когда труд – обязанность, жизнь – рабство!..»

Как всё убедительно обставил, потому что говорит красиво и общо, но ничего не делает конкретно, чтобы хоть на йоту если не двинуться к этому идеалу, то хотя бы подняться со дна ночлежки.
(Смотрите самое начало нашей публикации о бесполезности правильных мудрых слов без действий).
По сути, монолог Сатина это красивая насмешка над тем высоким смыслом, что содержат его слова.
И вот из этого, на наш взгляд, «спекулятивного» монолога выуживаются (кто? когда?) всего три-четыре слова, обретающие крылатое выражение, которое автоматически привязывается к самому автору пьесы.
Так прям и вижу в классе или в школьной рекреации портрет великого писателя и сатинские слова: «Человек – это звучит гордо!». Но подпись почему-то – «Максим Горький».