Рэндзю на тему стихов Роберта Блая (Избранное) (Рекомендованное)

I

 

В субботу к Роберту Блаю приехали гости,

на ферму, что в округе Биг-Стоун, штат Миннесота:

профессор Уилсон, историк и политолог,

а в юности хиппи, боровшийся против войны во Вьетнаме,

жена его (кажется, третья по счету), Ванесса,

моложе его лет на 40, спортсменка и феминистка,

она по отцу, говорят, санти-сиу, по матери шведка,

поэтому ей говорит, улыбаясь, хозяин: «Gomorron!»,

как будто настойкой календулы горло полощет.

 

II

 

Вчера целый день со своим ремингтоном охотился он на фазанов.

Изрядно продрог, а под вечер и ног под собою не чуял.

Присел отдохнуть в чистом поле под ивой,

единственным деревом где-то на семь, восемь акров сухой кукурузы.

Сидел, слушал, как кукурузные стебли

шуршат. И глядел, как холодное солнце,

легко прожигая промерзшего космоса дали,

в ветвях застревает и вяло, теряя последние силы,

скользит по древесной коре, словно пальцы по коже.

 

III

 

«Вернулся ни с чем. Кроме насморка», - Роберт

гостям говорит, усмехаясь. А гости еще подъезжают.

Приехали Майкл и Агнесса, которые в шутку

себя называют упрямою парой крестьянских лошадок,

что тянут и тянут повозку. Приехала дочь их, Агата,

похожая на молодую Джейн Фонду из «Барбареллы»,

с собой привезла две бутылки «Бурбона»

и внуков Агнессы и Майкла – Шарлиз и Гомера,

за лето подросших, как и положено детям.

 

IV

 

За час до обеда приехала Мэри, а с ней Алессандро, конечно.

« Рут! Папа!» – «Ах, Мэри!» – «Ну, как вы?» - «А вы? Как Тоскана?» -

«Как сон на рассвете. Вот-вот и – проснешься.

Тем более что повторял Алессандро все время:

«За мною иди». Как Вергилий. Хотя подходило здесь больше:

«За мной поезжай». Мы ведь брали велосипеды.

На них и доехали как-то до самой Флоренции. Это

«Брунелло ди Монтальчино» мы там и купили.

По правилам если, открыть его нужно сейчас, а пить через сутки».

 

V

 

Открыли. Бутылку поставили в кухне на полку до завтра.

А сами в столовой расположились компанией дружной.

Вкус стейка на гриле со вкусом «Бурбона» из бочки дубовой,

внутри обожженной, соединился. Глядела сквозь окна

на пиршество осень, одетая ярко и броско в шифон разноцветный.

Беседа текла. Об Ираке заговорили. Волнуясь,

Уилсон спросил: «Почему мы молчим? Почему не возвысим свой голос?

Иль время великих глашатаев – Пабло Неруды, Ахматовой, Торо

и Дугласа Фредерика ушло, как и совесть?»

 

VI

 

«Молчим, как воробушки в кустиках! Надо кричать! Вон как дети

кричат, когда чувствуют голод, иль жажду, иль несправедливость».

За окнами ветер поднявшийся кроны кленовые взвил, будто пламя

над крышами в Аль-Джавадейне. Во двор улизнувший,

Гомер, сын Агаты, нашел развлеченье такое:

на досках, прикрывших осеннюю лужу, качался,

подобно матросу на палубе ноги пошире расставив. 

Вверх – вниз, влево – вправо, и будто валы – кроны сосен,

и листья ольховые стайками наискосок вдоль пригорка…

 

VII

 

Назавтра весь день провели на реке, Миннесоте, рыбача, смеясь и болтая.

Сначала поехали Роберт и Алессандро, чтоб все подготовить:

палатку поставить, шезлонги и столик. Костер развели - было сыро.

Гусиными крыльями ночь опадала. Кусты проступали сквозь сумрак.

Кричали пронзительно сойки. «Вот крики, которые будят меня на рассвете, -

сказал Роберт Блай. – Эти сойки, они будто первыми все называют.

«Вот это пусть будет енот какомицли», - кричат». – «Какомицли! Енот какомицли!» -

крик сверху раздался пронзительно, как откровенье.

Совсем рассвело. Миннесота молочно текла, облака отражая. 

 

VIII

 

Курчавые, как вавилонские боги, они над землею парили,

над лесом, где красные сосны стояли, как будто полки ассирийцев у стен Вавилона.

«И все-таки как эти парни похожи на саранчу!» - произнес Алессандро,

в «Стар трибьюн» загубником черной бриаровой трубочки тыча. 

«А знаете, друг мой, когда одиночка-кобылка, живущая тихой растительной жизнью,

становится стадною и агрессивною саранчою? – спросил зятя Роберт. -

Когда ей жратвы не хватает. Тогда-то одни начинают сородичей жрать, а другие

от хищных сородичей бегством спасаться, и тоже становятся саранчою,

прожорливой тварью, восьмою египетской казнью, посланцами пятого Ангела смерти».                                                               

 

IX

 

«Смерть – высшая степень свободы, штампованной траками танков», -

сказал Алессандро, датч-микстом своим затянувшись. Дымок ароматный,

как белая бабочка, с трубочной чаши вспорхнул и растаял.

И тут остальные подъехали. Их голоса раздавались

и смех. Взяли удочки, стали рыбачить, и первого карпа,

добытого с боем, запечатлев полароидом, тут же и отпустили.

Агнесса и Рут на спиртовке омлет приготовили с сыром

и спаржей, наделали сэндвичей. Кто-то поставил кассету.

И тихо поплыл над рекою прелюд из «Орфея и Эвредики»…

 

X

 

Вернулись, когда уже солнце зашло за верхушки деревьев

и отблеск багровый как будто из-под земли пробивался наружу.

Пока возвращались, все только и говорили о выходке странной Гомера,

который, когда все грузились в машины, вдруг взял и пошел по тропинке

в лесную чащобу. Ему вслед кричали. И мать, и сестра его звали

отчаянно. Мать: «Ну, куда ты, несносный мальчишка?! А ну-ка, негодник,

вернись!» А сестра: «Эй, Гомер! Ты оглох или крыша отъехала на фиг?»

Но он даже не обернулся. Как будто и вправду оглох или стал невменяем.

Его, словно куль с кукурузой, обратно принес Майкл, дед, положив у пикапа.

 

XI

 

И, вспомнив об этом, Блай вспомнил стихи о тропинках,

которые в желтом осеннем лесу расходились.

И он вдруг подумал о возвращенье в исходную точку, –

что это возможно. Подумал о новых дорогах,

далеких портах и о новой, еще не изведанной жизни.

Он в спальню зашел в это время, чтоб переодеться,

застав лунный свет, заполняющий комнату млечно.

Снаружи на ветках лежал он, как звон колокольный, торжествен,

чист, будто вода подо льдом, и звенящ, будто лед у закраин. 

 

XII

 

И Роберт ступил в лунный свет, будто в реку, и рыбою пахла

одежда, им снятая. И показалось ему на мгновенье,

когда надевал он другую, что в зеркале кто-то другой отразился.

И комната стала какой-то другою, и шкаф, и диван, и плетеное кресло,

уже пережившее метаморфозу в судьбе тростниковой,

и книга раскрытая, прежде шуршавшая в роще листами своими,

и лестниц ступени, скрипевшие там же когда-то, и где-то на кухне

вино из Тосканы, которое ждало рассвета, как приговоренный

к распятью, и хлеб деревенский для тостов. Все было другим в лунном свете.   

 

XIII

 

Он глянул в окно и увидел, что были другими

и двор, и ограда, и сад, и сторожка, где прятали грабли,

которыми листья сгребали, и лес вдалеке, и дорога.

Все было другим в лунном свете. Возвышенным, ясным,

как соль бытия. Он глядел и глядел на дорогу,

луною облитую, плавно текущую, как Миннесота.

Она уводила не в царство гадюк и не в город барсучий,

чьи киники бродят ночами по луковым грядкам.

Он ясно представил, куда уводила дорога. 

 

XIV

 

Туда, где качаются волнами стебли сухой кукурузы.

Туда, где стоит одинокое странное дерево – ива,

верхушкой касаясь небес, а корнями – дна Ахерона.

Вокруг него листья коричнево-желтые в черных прожилках,

как будто на древнем пергаменте буквы из серебра почернели.

Один за другим обрываются листья под шорох печальный

сухой кукурузы. Закатное солнце багрово. Воскресная ночь наступает.

Кого восходящие звезды сегодня застанут? Какого Авраама?

Костер еще тлеет, но некому палкой золу ворошить до рассвета.

 

XV

 

Он вышел из дома – во двор – в темноту. Под ногами

какая-то мелочь в траве прошуршала. Деревья

вздыхали. Крутились костлявые лопасти мельницы. И облака дождевые,

несясь к Ортонвиллу, полнеба уже заслонили.

Был воздух прохладен, как после дождя. Блай подумал,

что кроме него в этот час никого, кто бы бодрствовал, нет. За стеною

затихшего дома мужчины и женщины спали, которых

любил он. Их лица он ясно представил. Луной освещенные, были

они в этот миг будто слепками снов, то веселых, то грустных.

 

XVI

 

Рут, Мэри, Агнесса, Майкл, Франклин Уилсон, Агата,

Шарлиз, ее дочь, Алессандро, Гомер, странный отрок,

Ванесса… Пошел редкий снег. Поначалу похожий

на те, что собой вечера украшают, торжественно наземь спадая,

как мантии складки; потом все быстрее порывами ветра гонимый –

волна за волною. И вот уже, как саранча, облепил он деревья

в саду, и траву возле дома, и стебли сухой кукурузы, шуршащие в поле.

В лицо он впивался, за брови цепляясь и в шарф запуская буравчики-лапки.

А следом еще подлетали, и щелканье крылышек тонких звучало повсюду. 

 

XVII

 

И вот уже, как саранча, облепил он пространство,

и землю, и небо, и лес, между ними парящий,

и ветер, и тьму, что от страха забилась в вигвамы бухлоэ,

бизоньей травы. В нарастающей буре 

один лишь амбар с кукурузой, как Ноев ковчег, на плаву оставался:

чем гуще валило, тем тверже держался он курса, –

туда, где качаются волнами стебли сухой кукурузы;

туда, где стоит одинокое странное дерево – ива,

верхушкой касаясь небес, а корнями – дна Ахерона.

 

XVIII

 

Идти по дороге. Пока еще листья последние не облетели,

коричнево-желтые листья в черных прожилках

(как будто на древнем пергаменте буквы из серебра почернели).

Идти по дороге навстречу бурану, не пряча от снега

лица. По дороге идти, как в пустыне Предтеча, акриды глотая.

Кричать: «Эй, Гомер! Вот енот какомицли!» Как сойки кричат на рассвете.

Как дети кричат, когда чувствуют голод, иль жажду, иль несправедливость.

Пока еще тлеет костер, в чью золу попадая, снежинки

становятся слезами боли, печали и скорби…

Александр Куликов , 2023

Сертификат Поэзия.ру: серия 3973 № 178146 от 06.11.2023

Избранное | Рекомендованное | 6 | 0 | 720 | 21.11.2024. 09:29:16

Произведение оценили (+): ["Лев Бондаревский", "Александр Закуренко", "Регина Соболева", "Евгений Иванов", "Валентин Литвинов"]

Произведение оценили (-): []