Ю. Бородин. Об алгебре, гармонии и чтении

//- Ну вот опять вы начинаете препарировать, расчленять стихи, «алгеброй поверять гармонию», а в действительности убивать поэзию...

- А вы разве никогда не высказываетесь хотя бы как читатель по поводу тех или иных стихов?..

- Почему же? Высказываюсь, но именно как читатель — эмоционально: нравится или не нравится... И всё.//

Подобные диалоги приходится вести часто... И вот этого ограниченного «нравится-не нравится» мне всегда слишком недостаточно: я пытаюсь разобраться, почему мне это понравилось или не понравилось, при этом я пытаюсь разбираться-объясняться открыто, делиться с другими.

Вот и по поводу «проверить алгеброй гармонию».
Думаю, что никому ещё так основательно и точно не удавалось объяснить предназначение критики в широком смысле слова, как Белинскому лет 200 назад.
У разума в изучении искусства есть «только один путь и одно средство, — писал русский критик, — разъединение идеи от формы, разложение элементов, образующих собою данную истину или данное явление. И это действие разума отнюдь не отвратительный анатомический процесс, разрушающий прекрасное явление для того, чтобы определить его значение. Разум разрушает явление для того, чтобы оживить его для себя в новой красоте и новой жизни, если ОН НАЙДЁТ СЕБЯ В НЁМ. От процесса разлагающего разума умирают только такие явления, в которых разум НЕ НАХОДИТ НИЧЕГО СВОЕГО и объявляет их только эмпирически существующими, но не действительными. Этот процесс и называется «критикою».

То есть, настоящая поэзия «не разрушится» и «не умертвится» ни при каких обстоятельствах — «разрушиться» и «умертвиться» может лишь не-поэзия.

Поэтому для графоманов и эпигонов критики — «потомственные враги».

И важно заметить что критический подход предполагает довольно глубокое проникновение в текст. Известно, что наиболее эмоциональные, а тем более неискушённые, читатели, как правило, не отличаются терпеливым, дотошным чтением, их достаточно «зацепить» какой-нибудь чувственной, порою банальной фразой, при этом не обязательно имеющей отношение к поэзии.

В связи с этим хочется обратиться к одной статье историка культуры Михаила Гершензона, которая была опубликована в журнале «Вопросы теории и психологии творчества» — ровно 100 лет назад — в 1923 году. Она называлась «Читая Пушкина».
Напомню, что это было время, когда представители Пролеткульта, не без влияния некоторых наших рьяных авангардистов, призывали сбросить Пушкина с корабля современности.
Так вот, Гершензон утверждал, что тот, кто учился читать по слогам, кто умеет осмысленно воспринимать отдельные буквы и их соединения в слоги, — сохраняет это умение и при беглом чтении — эту привычку членораздельного внимания.
И очень актуально, тем более для сегодняшнего времени, звучит сетование учёного на то, что теперь только немногие умеют «читать пешком» — почти все читают «велосипедно», по 30 и 40 вёрст, вернее, страниц в час.
Представляете, это сто лет назад! Что бы он сказал сейчас, интересно?
«Всякую содержательную книгу надо читать медленно, — рекомендует Гершензон, — особенно медленно надо читать поэтов, и всего медленнее надо читать Пушкина, потому что его короткие строки наиболее содержательны из всего, что написано по-русски...»
А далее просто гениальная характеристика пушкинской манеры, требующей «чтения пешком»:
«Его глубокая мысль облицована такой обманчивой ясностью, его очаровательные детали так уравнены вгладь, меткость его так естественна, что при беглом чтении их не заметишь».
И это говорится о классической поэзии. А что же можно тогда сказать о поэзии современной, где художественный язык представляет порою сложный код, требующий ещё более терпеливого, досужего прочтения.