***
Пьёт плохое вино. Забинтован треножник.
Был когда-то в фаворе. А, может, и врёт.
Беспредельный, пылающий свет подорожников
нарисует — сотрёт, нарисует — сотрёт.
Режут кольца морщин. Счастье лживо и ложно,
счастье вечно зудит про бабло и тряпьё.
Что за прихоти бездаря — свет подорожников?
Нарисует — сотрёт, нарисует — сотрёт.
Он уйдёт в снегопад, напившись безбожно.
Как всегда одинок, не продав ничего.
Но останется в воздухе свет подорожников.
И прозрачная кисть дорисует его...
***
...Где волчица-осень бежит, ощерясь,
по унылой пустоши бездорожья,
палых листьев отблеск, дыханье, шелест
загребая лапами осторожно.
Роще стали в тягость её касанья,
в дорогих лохмотьях глядится в лужи.
Не попишешь — пусто под небесами.
Весь багрец и золото съела стужа.
И волчица-осень бежит, дичая
по ночным полям — там, где снегу литься.
...Словно в старом сердце одни печали.
И лишь ждёт разлуки, чтоб с ними слиться...
***
С мандельштамовской Федрой-Россией,
с необъятными, необъяснимыми
островами дворовых и ссыльных,
с повестями, по кельям хранимыми,
с вечным Клавдием за занавеской,
с пьяным Гамлетом, с грязными иглами,
с горьким взглядом свинцового блеска,
пока детки из дома не выгнали,
всюду, всюду — в молчанье, в томленье —
эта вьюга с шагами саженными,
упоенье твоё, ослепленье,
нищета твоя вечно блаженная.
По дороге трясясь несчастливой,
вдруг очнёшься в далёкой провинции,
где вдоль пруда — священные ивы,
и таблички навечно привинчены...
где закат за лучинником тонет,
прославляя шикарное времечко,
и долдонит, долдонит, долдонит
петушок в бестолковое темечко...
***
Отдаю в твои руки слова.
Возвращаешь их мне снегопадом,
одиночеством спящей реки,
над которой борей поутих.
И октябрь уже отколдовал.
И ноябрь листопадом отпадал.
Быстро красные ветры с руки
сдули легкую грусть паутин.
Кто-нибудь обязательно ждёт
пышногрудого мягкого снега.
Иней лиственницам на подол
щедро сыплет своё серебро.
Постоим под хрустальным дождём,
под искрящим дождём-оберегом.
И не важно, что всё подо льдом —
...там травинки затихли хитро:
там пылает июльский костёр,
там туманы в итильских глубинах.
Там вдыхает, зардевашись, заря
пьяный обморок скошенных трав.
Воздух мятой, как мёдом, натёрт
и пыланье в глазах голубиных.
И луга васильками сорят
на скрипучий настил переправ...
***
Душа моя, душа моя, что спишь?
Окрасил окна вечер неизбывный.
Но эта тишь пристанища и тишь
весны — даны на миг тебе, наивной.
Не ведала. Блудницей божьих ног
не отирала мирром со слезами.
Ждала. Спала. ...Не пустят на порог.
И не сотрут безумных предсказаний.
Затапливая в воздухе печаль,
луна в берёзах льётся осторожно.
Пылает Благовещенья свеча
над тишиной и мглою бездорожья.
Душа моя, прости, моя душа,
что не прочёл посланий вербных ворох,
и, заповедным воздухом дыша,
держал тебя в фальшивых разговорах.
Всё потерявший, веру не храня,
бездумно живший, зло и беззаконно,
без прав спастись, без света над иконой,
один в ночи. ...Но не оставь меня...
