Юрий Бородин. Узус и Окказиональность

«Чудовищное» название носят некоторые лексические явления!
Нет, это не то чтобы Сцилла и Харибда, но всё же... Проплывём между ними.

Одно время мы писали о разнице между значением и смыслом слова. Значение его, как мы выяснили, зафиксировано в словарях, как бы «книга на полке». А смысл слово обретает в процессе его «употребления» в определённой контекстуальной среде, когда мы открываем и читаем эту самую «книгу».
Так вот, Узус и Окказиональность связаны с употреблением слова, в отличие от прописанных в словарях нормах, дающих нам общее ПРЕДСТАВЛЕНИЕ о «правильности языка», о желательных формах речи.
А «узус» — это реальная «среда обитания» языка, это вообще все общепринятые его РЕАЛИЗАЦИИ.

Но если в узуальной лексике реализуется общепринятая, собственная семантика слова, то под «окказиональностью» мы должны понимать употребление слова в исключительно контекстуальном, авторском смысле.
Нередко окказиональность пытаются свести к «окказионализмам» — индивидуально-авторским словам, созданным поэтом или писателем, естественно, по законам словообразования языка, — в качестве лексического средства художественной выразительности или языковой игры. Попросту, речь идёт о неологизмах.

На самом деле, «окказиональность» — более глубокое понятие, и не ограничивается неологизмами. Это «словотворчество» в самом широком понимании, и поскольку оно несёт авторские смыслы и одновременно является определённым средством выразительности, то оно тесно связано с художественными тропами: метафорами, перифразами, эпитетами и проч. и строго-обязательно с контекстом.

Вот несколько четверостиший с «окказионализмами» из одного только стихотворения Евгения Евтушенко:

Я вспоминаю ВЕЧЕРЕНИЕ
ещё сегодняшнего дня,
и медленное воцарение
дыханья около меня (.....)
И, устремляясь всё НЕНАДОШНЕЙ
к несуществующему дну,
как дети, мы из двух нерадостей
хотели радость, хоть одну (.....)
Ещё мои ВОСПРИНИМАНИЯ
меня, как струи, обдают.
Ещё во мне воспоминания,
как в церкви девочки, поют (.....)
Художник муку эту чувствовал.
Насколько мог, он сблизил их.
Но всё зазор какой-то ЧУТОШНЫЙ
меж пальцев - женских и мужских (.....)

Попробуйте вырвать из данного текста выделенные слова — «окказионализмы-неологизмы» — пожалуй, их смысл не будет понят до конца, как надо, со всеми семантическими нюансами, которые вкладывал в них автор.

А вот примеры «окказиональных» выражений разного характера и разных творческих приёмов, взятые из текстов авторов, хорошо известных пользователям ВКонтакте:

«Крутобровым обрывом реки» (Василий Нацентов);
«А рядышком в тазу бульбенятся томаты» (Наталья Возжаева);
«Несопряжённое сопрячь» (Наталья Шухно);
«Свежекупленное пальто» (Сергей Пагын);
«Возьму всё вино на себя» (Марина Врублевская).

Заметьте, в наших примерах мы встречаем лишь один неологизм — у Натальи Возжаевой — «бульбенятся», но он очень прозрачен в своей ассоциации с «кипением», «бульканьем». Это скорее ономатопея — звукоподражание.
И очень показателен последний пример — Марины Врублевской: «Возьму всё вино на себя». Автор творчески перефразировал известное, общеупотребительное «Взять всю вину на себя». То есть, окказиональность ярче всего проявляется на её противопоставлении узуальной (общеупотребительной) лексике, вообще, на всякого рода соотнесённости. По существу, творчество и возникает на границе общепринятого и индивидуального.

Обратимся к классике «чрезмерной окказиональности» предполагаемого авторства Тэффи:

Зима! Пейзанин, экстазуя,
Ренувелирует шоссе,
И лошадь, снежность ренифлуя,
Ягуарный делает эссе.
Пропеллером лансуя в’али,
Снегомобиль рекордит дали,
Шофёр рулит; он весь в бандо,
В люнетках, маске и манто.
Гарсонит мальчик в акведуке:
Он усалазил пса на ски,
Мотором ставши от тоски,
Уж отжелировал он руки.
Ему суфрантный амюзман,
Вдали ж фенетрится маман.

В принципе, если бы не соотнесённость этой буйной окказиональности с широко известным пушкинским интонационным и ситуативным образчиком, который в данном случае играет роль узуального фона, то читатель воспринял бы это, по существу, как заумь, голую игру в «сюр», в эксперимент Щербы с его «глокой куздрой». Хотя мы вполне и допускаем, что автор этой «вещицы» сознательно творил пародию.

Современные критики считают, что в настоящее время те же самые «окказионализмы» особенно актуальны.
В наш век, раненный осколками постмодернизма, поэты значительно чаще прибегают к ним, чем, скажем, отечественные классики. И объясняется это, якобы, проблемой «усталости» традиционных поэтических форм.
«В целом стихи нынешних авторов обнаруживают усталость поэтических форм, отсутствие ярких открытий», — замечает литературовед Алла Большакова.

Многие современные авторы если и работают в традиционных классических формах, то из-за боязни вторичности стремятся проявить себя в «словотворчестве» в его узком понимании, не в меру увлекаясь «лексическими изобретениями». Хотя искусство слова состоит не столько в этом, сколько в умении автора найти такое контекстуальное «место» для него, чтобы это слово заиграло всеми своими гранями: и точным смыслом, и соответствующим стилем, и яркой выразительностью, и особым звучанием... «чтобы из 1000 мыслей, — как писал Лев Толстой, — избиралась одна, и потом эта одна мысль из 1000 мест, в которые она может быть помещена, находила бы, наконец, одно свойственное ей место».

Причём Толстой был одним из редких прозаиков, который работал над словом в манере, характерной как раз для поэта. По воспоминаниям Николая Страхова, писатель «твёрдо отстаивал малейшее своё выражение... Он обдумывал каждое своё слово, каждый оборот речи не хуже самого щепетильного стихотворца».
Можно сказать, что «усталость» любой поэтической формы возникает тогда, когда поэт не перетруждает себя творческой работой и сам не чувствует особой усталости.

И здесь ещё и ещё раз следует обращаться к «черновому» наследию Пушкина, которое имеет не меньшее значение, чем само его поэтическое творчество, известное многим.
Величайший труженик!
Вот некоторая только статистика.
В «Борисе Годунове» у Пушкина на 1500 с лишним строк приходится более 700 вариантов, в «Графе Нулине» на 370 строк — 356 вариантов, в «Евгении Онегине» на 5000 с лишним строк их более 6000. А если собрать все черновые записи вариантов шести поэм Пушкина, то можно издать книгу объёмом в 300 страниц.
Нечто подобное можно встретить у Грибоедова. В «Горе от ума» на 2000 с лишним строк приходится около тысячи вариантов. Но Грибоедов здесь отдавал всего себя единственному великому произведению.
В общем-то, и авторы новаторской поэтики начала прошлого века трудились в поте лица. Достаточно вспомнить стихотворение Маяковского «Сергею Есенину», где известные строчки «В этой жизни умереть нетрудно, // Сделать жизнь значительно трудней» — явились чуть ли не 50-м вариантом.
Также от 10 до 80 вариантов сопровождают и некоторые строки Марины Цветаевой...

Короче говоря, творческий императив «Работать над словом!» во всех смыслах по-прежнему злободневен, и острее всего для поэтов. И я не понимаю, что такое «усталость» традиционных поэтических форм.
Можно «онегинскую строфу» наполнить самым актуальным содержанием, и не обязательно переворачивать её вверх ногами, как это делал Набоков.
Например, та же Наталья Возжаева работает, по сути, в классической поэтической форме, но её стихи звучат уж куда более современно, затрагивая при этом темы вечные. И «современность» эту, а точнее, непреходящее качество, определяют вовсе не «неологизмы», которые при необходимости она использует («неприкаяши», «понаехи», «небасинь», «сорочество», «матючок», «артачливо», «беспанцирность», «мерзависть» и т.п.), а общий «окказиональный принцип», выражающийся в тонком авторском чувстве контекста, то есть органичного стилевого образа как самого художественного произведения, так и своего времени.