Ни эротика, ни Эрос,

Сочетавший олимпийцев

Браком, ну а в наше время –

Лук забросивший на полку,

Перья стрелкам ощипавший.

Нет – не он сердцами правит

В наше серенькое время,

И не им я вдохновляюсь,

Выводя в стихах прелестниц –

Юных граций в школьной форме.

Вдохновляет меня Юность –

Очень древняя богиня,

Очень давняя богиня.

Я за ней хожу по свету,

В мягких туфлях остроносых,

В сумку песни собираю,

Как когда-то менестрели.

У костра стихи читаю,

Разомлевшей, на привале.

И наигрывают струны

О стране счастливой нашей,

Где она ходила в школу

С белым девственно портфелем,

И большой виднелся пальчик

Из закрытой босоножки.

Много раз свои "хореи"

Порывался я закончить.

Знаю, многие б вздохнули

Облегчённо: наконец-то!

А другие, что читают

Полозкову и Толстую,

И пошлятинку Донцовой

В чемодан кладут дорожный, –

Ничего они не скажут,

Ничего они не скажут,

Потому что, потому что,

Потому что потому.

 

Знаю: два-три человека

Пожалели бы об этом.

Только два-три человека

Из живущих ныне. Ужас! –

Из восьми почти мильярдов!

Но для них-то и пишу я

Нескончаемы "хореи",

И для них на этом свете

Всё ещё живу – не умер:

Пью оседлые грамм двести,

Огурцом хрущу солёным.

Я обрадован сегодня:

Написали мне поэты,

Что мои «хореи» любят

И желают продолженья

Ранней юности историй.

Что ж, и сам я собирался

Продолжать: ну как не пить мне

Эти светлые напитки:

Эту свежесть познаванья –

Мёд-вино тоски любовной,

Счастья чистые мгновенья?

Самому мне было жалко

С юной девушкой проститься,

Словно Пушкину – с Татьяной,

Как Овидию – с женою

И как Моцарту – с музЫкой.

Что ж, бокалы мы наполним,

Не цекубским, не фалернским, –

А наполним vinum dulce,

Рима сахаром горячим!

К нам заявится Овидий,

Сядет в узкий круг поэтов,

Выпьет – и разговорится.

Как за чувственное сердце

Заплатил поэт, поклонник

Каждой римлянки прекрасной,

Каждой женщины прелестной! –

Как прожил в краю суровом

Среди варваров косматых,

Как он умер на чужбине,

Всеми смертными забытый,

Не простясь с женой, привыкшей

К изнурительной разлуке, –

На одре меж привидений

Ночью присланных беззвёздной.

Я не умер на чужбине,

Слава Богу, слава Богу!

Время не пришло, как видно,

Помереть в Москве сарматской.

Но живу я на чужбине,

Проживаю дни и годы,

А на родину летаю

На моей лошадке пегой, –

Как Назон под парусами

Устремлялся, в строках, к Риму…

Я на родине – в «хореях»:

Тут я весел, молод, счастлив.

Я люблю, любим – и внове

Мне вино очарованья.

Ангел

Я живу, среди поэтов

Ни привечен, ни любим,
Всё же, может быть, за это
Чьим-то ангелом храним.

Может, это твой летает
Над седою головой,
Песни нежные слагает
И ночами не пугает
Ни булатом, ни трубой.