Жил на свете графоман,
над тетрадкой ночью плакал,
утром в клочья рвал роман,
называл себя собакой.

Механически съедал
подогретую сосиску,
шёл на службу и страдал
о словесности российской.

За столом своим сидел,
как мечтательный покойник,
долго на небо глядел,
опершись на подоконник.

Он в трамвае по пути
от конторы до жилища
успевал слова найти
честные, как топорище.

И, светясь больным лицом,
заперев скорее двери,
был он сам в себе уверен,
и велик, в конце концов;

и с портретами, как равный,
пил и спорил до утра,
осенённый и избрАнный,
в доску свой, эт цетэра...