ЧТО МЕНЯ ЗАНИМАЛО…

W

Что меня занимало?
Занимало меня созерцать бюсты фей,
а по земле шли женщины, не объясняя своей природы.
В бюстгальтерах и без, –
они проносили с достоинством дары природы:
обычно – легко и весело, порою – наперевес…

Те, что дородные, первоприродные, –
проходили по траверсу лет Кабилами,
беспородные же самочки семенили,
улыбаясь глазами мелкими,
сексуально встряхивая бедрами,
а внутри напрягаясь жилами…

Девочки брали коленками, в девушек зрели,
мочки их ушек от волнений краснели,
урчали желудки, жаждавшие мяса,
а не только мужских побасенок
и кисломолочного кваса…
Потели девичьи ручки,
мудрели глаза их тихо,
их крашенных глаз обводы
по жизни катились лихо…

W

Я расскажу вам о контрасте:
сначала плыло декольте,
затем – два розовых пиастра
и камышовость на лобке…

Затем, – без продыха, без сбруи,
без запретительных оков,
тела сплетали страсти струи,
и мир проведала любовь…

Без осветительного чванства
взорвались вдруг прожектора,
и без кичливого жеманства
родилась музыка огня.

W

Ротозейство – это не против того, что сплыло,
это пустые вёдра – воду пролили мимо.
Это чужие бедра – женщина прочь ушла,
это страстей фиорды – держит их власть бедра…

Всевластно тихое утро: сквозь негасимый свет
дышит легко под утро женщина много лет.
Ласкою быстротечной женщина та горит, –
негой своей предвечной всякого воспалит.

Кто испытал, расплавился, тот сквозь колодцы дней
следом за ней отправился, утра примяв постель…
Тем и живет, не старится, – возраст белит виски, –
юноша старый мается, женские мнет соски.

Он, ротозейству преданный, ищет любви сто лет:
женщина с грустной негою – страсти его портрет.

W

ЗАПРЕТНАЯ ТЕМА НА УРОКЕ ИНФОРМАТИКИ
В 11-А КЛАССЕ "ЧЕРНОБЫЛЬСКОЙ" ШКОЛЫ

Мелкая погода для богов и уродов,
чьи мерзкие фазы душ извиваются вне свободы…
Их смывает иридиевый противозачаточный душ.

Мелкая погода для пагод и будд.
Скопцы и старые девы решают под сводами мелкого дня:
– К чему рожала детей первородная Ева,
и кто ей теперь родня?

– Не мы! Не мы! Не мы!
Немы! Немы! Немы!

Мелкая погода расползается телом обезображенным по земле.
На земле рождаются девы с первородными бедрами,
и срываются противогазы со стронциевых обезображенных душ,
свиваются в страсти всё новые люди,
и рождаются все новые и новые… Боги – под оркестровую тушь.

– Мы! Мы! Мы
Дети Земли! Дети Земли! Дети Земли!

Мелкая погода…
С ресниц девушек, женщин и фей капает тушь.
Остывает простужено небо,
и боги, остывшую в воздухе тушь,
превращают в инкубов с суккубами,
а те плодятся в гадёнышей наших гадостных душ…

– Мерзкая погода! Мерзкая погода! Мерзкая погода!

W

БЕЛЫЙ ТРАМВАЙ

Белый трамвай придумала девушка восемнадцати лет.
Она же думала о вязке собак –
породистых сук с закомплексованными кобелями
за сотню - другую монет…
А почему и нет? Взять бы вдруг и попробовать.

Она же мечтала отправиться на Тибет
вместе с уставшим от этой жизни гуру.
Она же и миньет считала
отличным средством для медитации –
в минуты прострации…

Была нудисткой, – обычно в жару,
и чтобы никто не подумал,
что это натура ломает с ней Ваньку,
она же казалась девчонкою гадкой,
запредельной от здешнего мира, с загадкой…
И целовалась в сердцах с окрестной пьянь-рванью
с мечтой о вещем и вечном…

А мечтать любила она бесконечно!

Непробудная дурь в голове.
Ходила в кроссовках изодранных,
словно в нирване –
поздней осенью и зимой,
не пробуждая простуды…

Любила, казалось, – весь шар земной
и приворотный бальзам Регентруды –
ведьмы по пятницам и понедельникам,
в прочие дни – бездельницы,
торговки и алкоголички…

У неё таскала сигареты и спички.

Курила табак донельзя –
две-три сигареты в сутки:
разминала пальцами сигаретный шелк…
А любила так, что часы, как минутки,
пролетали испепелёнными впрок…

Впрок?
Ведомо ли в это определять полезность?
Любовь – она не любезность:
к душе не приставала житейская грязь,
там, где юность оторвалась…

Белый трамвай промчался без остановок.

W

Разрушенный мир –это бездна, растрескавшаяся на части,
осколки которой тиранят собой кривотолки дней,
растерзанный мир холёности поверженный в миг несчастий.
В нём стены поведены дырами вырванных горбылей.

В отверженных днях сирых – расхлябанные сортиры,
На стенах в любовной смычке расклеены колажи.
Чиркают сиро спички, орут души электрички,
а жизнь опять по привычке раскручивает виражи...

А дни опять бестолково в разбитых дверцах кухонных,
в миру чумных полотенец коленца выбросят вдруг.
Сверчки со щелей не новых колбасят вдрызг канители,
и врут смычки их фортели, и мир считает до Двух…

До двух – привычек прошедших,
до двух – постелей остывших,
до двух – свирелей охрипших,
до двух – отхлынувших глаз,
до двух – таких же прекрасных,
до двух – уже безучастных…
Они себя растеряли, казалось, только на час.

А вышло горько – на годы! Прошедших лет пуповины
изгрызли дней тараканы на безучастной меже:
сквозь сны раздвинуты стены, разбиты счастья стаканы,
звенят грошово карманы, хоть в прошлом – блеск Фаберже..

В мирах, разрушенных напрочь, – душа расхристана настежь.
В ней давней нет ностальгии, она в проказе галер,
она прикована к ночи, где мир был трепетно прочен,
где миг был гордо порочен… И взрыв исходности зрел.

Где женских коленей ласки холили земные сказки,
но вышла мечта в застенки, – сама отыскала путь.
В них глупый котище рыжик кастрирован без огласки…
Теперь он хранит – зазнайка – беспечность пустых минут.

Сидел и сидит он тихо, рыхлея от сытой неги,
и женской души истому готов на себя принять.
Все в мире обычно, прочно, подобно закону Ома,
а космос – он, знай, сегодня не станет хвостом вилять!

Скажите, за что, на милость, рыдает хозяйка тихо?
Чего вдруг у этой дамы на сердце не хорошо?
Ну, съела бы аспирина, и не было б в мире драмы…
Ну, ладно бы, походила по комнате нагишом.

Разбитого мира блудня, рыдает хозяйка в будни,
на праздники выпивая винный ажурный сок.
В мечтах кружевных витает, и ласково обвивает
её холеную шею мужской знакомый смешок.

W

ЧТО СНИТСЯ В АМСТЕРДАМЕ ФОНОРЯМ?

Мозгно-черепные, трепанационные вдруг
оказались все мы – иными, чем те, кто жили вокруг,
в окрест –за Бухарестом здешних лет и зим, –
возможно, где-нибудь в дальнем Триесте или под сенью олив…

Или вот в Амстердаме, быть может, по праву выданных квот,
там, где с гусынями сыто и тесно живет маслобоен народ.
Не гусаки, но с гусынями… Право, это у них от того,
что и порядок великий в державе, и в будуарах светло.

Нет занавесок: по воле гротеска, и сервелаты их тел
смазаны, право же, чуть не до блеска –
в каждом – истомы предел!
Их эпиляторы мерно щипали, лоск полируя, пока
волосы вдруг навсегда исчезали – с голеней, бёдер, лобка.

И вот теперь до утра буффонада: где вдоль домов не броди –
всюду обрядно электролампады в сумерках жгут бигуди.
Всюду наряды роняются на пол, чтобы просфорища тел
свет-прощелыга привычно облапал, и оттого потускнел.

Нет, не того он искал отраженья, и хоть, увы, не пиит,
свет ожидал откровенно томленья – мраморных тел неолит!
Мятые формы имеют матроны, восковый лоск и печаль.
Снятся здесь русские девки-мадонны и оренбургская шаль…

W

Есть такие красивые женщины,
есть такие счастливые дни…
Что мне, Господи, зов деревенщины?
Я ведь сам из деревни Любви!

W

Витюня… Тюнечка… Веле!
Стон во вселенной – колени разбрызганы прочь…
А на коленях, согбенно, ласково и откровенно
стоит человечества дочь…

Стон во вселенной – раскрыты колени и губы…
страсть во вселенной – в полночь срываются сны:
Веле, Витюнечка, Тюня… Веле, Витюнечка, Тюня…
прошлые ласки и встречи – коды вечной Весны!

Парламентарии ночи в полночь войдя, как в блеф,
смотрят друг другу в очи, – мир их и значим, и леп…

Гаснут, как свечи, женские плечи
в талости вечной, сверхчеловечной…
В мудрости краткой: – Мочь! – Накаляется ночь…
В мудрости краткой: – Мочь! – Извивается ночь…
В мудрости краткой: – Мочь! – Продолжается ночь…
В мудрости горькой: – Прочь! – Обрывается ночь…

Нам уже не помочь – обрывается ночь… Прочь.
Горю нечем помочь, поздно воду толочь: – Прочь!
А пошли бы вы все: в ступу – воду толочь – прочь…

Нет в Любви передержки!
Месячные задержки – менее чем НИЧТО!
В схватках земного экстаза напрягается ре-мес-ло…
Снята, по крайней мере, озабоченность фраз,
там, где уже на деле протекает экстаз…

Космос вяжет по нотам древо-вервие поз
абсорбцией жаркого пота среди холода звёзд.
Потно-холодная сущность сущность – ностальгический бред!
Сведены в ком колени, а на женщине – плед.

Промыслы ре-мес-ла ночь любви унесла.

1993 г., 2003 г.

Веле Штылвелд, 2003

Сертификат Поэзия.ру: серия 619 № 17457 от 04.08.2003

0 | 0 | 1998 | 19.04.2024. 18:48:38

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []