шрам на губе напоминает.
Буксир-толкач по Ангаре
баржу с водярою толкает.

По вечерам под фальш-трубой,
где так уютно и прохладно,
бутылки, списанные «в бой»,
вскрывает резвая команда.

То было мрачною порой,
когда не приглашали в гости,
когда закон полусухой
мозги высушивал до злости.

По перекатам — пилотаж:
«Вихрями» поднимая пену,
берут баржу на абордаж
сибирские аборигены.

Пред ними мрачно предстаёт
старпом, он зол и безобразен:
— Здесь доблестный ангарский флот,
а не какой-нибудь магАзин.
Вот так, шпана, надеюсь, ясно!
Но это он уже напрасно...

Наш горемычный экипаж
(такая горькая умора)
познал, что значит абордаж,
не из романов Фенимора.

……………………………

С тех пор лихих прошли века,
иного не хватило б срока
понять: жизнь — вечная река
и нет в ней устья и истока.