ТРАНЗИТНАЯ ЖЕНЩИНА

1.
Задайся целью – выбить душу Дьявола, упавшего с лазоревой звезды,
и ты родишься в этом мире заново, волшебником, лишенным бороды…
Серебреною пулей выстрел в голову, осины кол в предсердие мечты,
и вот уже молва тебе на голову сливает мегатонны суеты.

И Люцифер, вчера – венерианец, сегодня – напрочь падший человек,
в твоем миру уже не иностранец, а просто друг – отныне и вовек!
Иные улетают к черным дырам, – и век не водят дружбы с Мойдодыром…

2.
Транзитная женщина едет в плацкарте точно по карте прожитых лет.
Транзитная женщина –точка на карте, пробитый кактусом вечный билет.
Транзитную женщину губы искали, транзитную женщину руки влекли.
Транзитная женщина – жертва печали рано прошедшей последней Любви.

Транзитную женщину губы выносят прямо к вагону, где носится чай.
Транзитная женщина боль переносит и разбивает о будни печаль.
В Кама ли Сутре транзитная женщина, или с утра поласкает белье бельё, –
слез не замечено… Вечно изменчива и не проносит по жизни хламьё…

Мчаться по жизни почтовые, скорые, медленно годы свивают тела…
Вот и состарились: Телки фартовые, женщины клевые, биксы хипповые…
Только транзитную – вечно путевую, в доску родную и век незнакомую
по расписанию Времени нового – женщину эту – не старит судьба!

3.
Люди в белом – поэт и астролог по причине тугой нищеты
прикрывают терзающий полог не подвластный годам маяты…
Абсурдистика этого лета в том, что люди, созревшие в срок,
не терзают себя рикошетом разорвавшихся в темени строк.

Абстрагируясь от абсидента планетарного времени Че,
два великих земных диссидента созерцают мир в звездном ключе…
И, клавир разобрав на запчасти, наливают друг другу чуток
человеческого соучастья и духовного спрайта глоток!…

4.
*** "Поберегите ладони гладить детей по их головам" –
Владимир Семёнович Высоцкий

Поберегите ладони – гладить детей по их головам толковым…
Чуть в королевстве объявится Змей, как тут же: "Дави!" – орут.
Но давят Змея у нас теперь медленно и бестолково,
поскольку ладони не гладят детей, а только по попам бьют.

Поберегите души детей, выключив телевизор.
Поберегите уши детей, поберегите себя…
Поскольку каждый из нас, кто сегодня не детский провизор, –
завтра жертва детей, и это печальный рассказ…

5.
*** "Уносимое сердце в звенящую даль", Фет,
классический образчик размера анапест

На кресте золотом – астролябия не придуманных дальних миров,
а хотелось так страстно в Швабранию, но окрикнули строго: ДОМОЙ!
Нити-ружья палят по понятиям из прошедшего спешного сна,
и дрожим мы пред странным проклятием, и довлеет над жизнью весна

На кресте золотом – астролябия: шпицы вогнуты в раненый крест
нет по жизни ни счастья, ни алиби, Не впрягается жизнь в анапест…

6.
От пупка до переносицы поцелуи в мире носятся.
Над холстом мазки проносятся, – на палитру Время просится.

В паутине экзальтации, в сладкой неге профанации –
те же страстные наития, те же сладкие открытия.

Те же ласки, те же радости, те же ласковые гадости,
та же боль, и то же мужество, – то же грешное содружество.

Те же выпуклые видами, соразмерные с обидами,
беспристрастные к Отечеству, соплемённы – к человечеству!

7.
В университетах – абсурды тридцатого века.
Кафедры ломит от знаний вселенских глубин.
Вымыслы жмутся от века истории в вехи.
Менторский голос гремит: “Человек – исполин!”

В голосе этом изъеденный оттиск гротеска.
Голосом этим вбиваются слабые в жизнь,
в место такое, где здравого смысла нарезка
бякает вяло ушедшим от знаний: “Держись!”

Церберских псов огрызается вздорная Мекка.
Выучен всякий брехать на окрестную рать
лиц, не дошедших до звания – суть Человека.
В мантиях ста академий окрысилась умная знать.

Формул исчадие выгнуло Землю ребром –
стон ИНТЕРНЕТа сзывает научный Содом

8.

От избытка керосина тараканам Хиросима!
От недобычи угля Человечеству хана.

Но в проходке – шлаки с водкой, под проходкой скоплен газ.
Хвост селёдки всплыл над соткой... Взрыв, зловоние, фугас.

Земснарядом роют рядом пять могил под пять крестов.
Человечья буффонада – Жил – да помер, будь здоров!

Будь здоров, шахтёр, на небе. Тараканов жуй во хлебе.

9.
Услужливые тени ищут роли, в которых быть легко и мудрено,
а мы срезаем с душ своих мозоли, покуда быть людьми нам суждено.
Услужливые тени ищут квоты работы упоительно простой –
сметать с Земли людей уставших роты куда-нибудь подальше на покой.

Услужливые тени ищут света прожекторов средь мрачной темноты,
тогда как не качается планета, как по реке сплавляются плоты.
Услужливы тени на песке, тогда как мир в пристыженной тоске.

10.
Камышовое лето, подкамышные страсти,
перекос трафарета огрызается властью.
Над страной пациентов разметалась молва:
“Камышовое лето – это только слова.

Это только управа на беззвучия мук.
Это только оправа ввысь изломанных рук.
Это власть трафарета – камышовое лето”.

11.
На дальних подступах судьбы, возможно, мы глухие,
как те, чьи вздорные мольбы ведут в глаза сухие.
На дальних подступах к себе, возможно, мы иначе
к своей относимся судьбе без права передачи.

На дальних подступах в рассвет, возможно, ночь бескрыла.
Прошла она и вот уж свет, и ты меня забыла.
На дальних подступах – вернись!
Или, хотя бы, оглянись.

12.
Изломы слов, проломы крыш и тот ещё шумел камыш...
В Париже день в “слепых” очках, в Иране землю тряс аллах.
Над крышей небо, солнце в нём. По небу звёзды бродят днём.
Содом у звёздного ручья. Парад планет – в бою ничья.

Под телескопами – народ, а в чистом поле — недород,
а в невод впрягся старый кит, хоть вся Земля на нём как скит.
А в ските том – переполох: в подмышках солнце спрятал бог!

13.
Сентябрь беззубо морщит рот, однако время плыть вперёд.
Не та черта, не в том году. Лет тридцать я ещё пройду.
А по тех пор отныне впредь Земля, увы, уже не твердь.
В подземной пляске – тряска, слом, идут империи на лом.

От Никосии до Бермуд планету +нгелы трясут.
И вызывает боль и плач людей История-палач.
Но сами люди, сморщив рты, давно с Историей на “ты”.

13.
Любовь и смерть не отойдут в созвездие Персея.
Иные жизнь сочтут за труд, иные – за фузею.
И ну надраивать её, чтоб из пороховницы
по труту порох взял своё и вздыбил смертью лица.

Да только смерть – не домино. Упавшие не встанут.
Под залпом: “Пли!” прервут кино, где мёртвые восстанут.
Жизнь – шаг, да два, да круговерть – любовь, рождение и смерть.

14.
Работа рейнджеров бомжовых искать в бачках утильсырьё.
Охота рейнджерам бомжовым перелохмачивать хламьё.

Перелопачивать донельзя в прихват, в притирку, в перетрус,
как будто в том большая польза на весь разваленный Союз.

Как будто в том какая порча вмиг отведётся от страны,
бомжей в которой стало больше чем после мировой войны.
Чем после язвы моровой, где гибнет душ невинных рой.

15.
Театр имеет окончанье. Контракт – спектакль – актёры — роли...
В нём жизни треть пройдёт в скитаньях – аншлаги, выезды, гастроли.
Щелкунчик подает одежду в трико, на стоптанных пуантах.
Ликуют зрители, как прежде – чуть кто дурак, – так в аксельбантах.

И ты, и я играем роли, меняем краски и валюту,
вминаем грязь земной юдоли и тычем кукиш абсолюту,
как будто мир – Аника-воин, как будто он того достоин.

16.
Театр имеет окончанье, спектакль занавес в кювете,
И бесконечное терзанье – проснуться трезвым на рассвете.

Актёры выпавшие в жизни на бровку улицы рогами,
в сиюминутной пьяной тризне безвольно мир метут ногами.

И по привычке ли, по праву играть отчаянно в ничто,
изводят дней пустых отраву и метят в правды решето.

Опору в том найдут и точка... Ах, эти роли... Дурь... Примочка.

1993-2003 гг.

Веле Штылвелд, 2003

Сертификат Поэзия.ру: серия 619 № 17300 от 28.07.2003

0 | 0 | 2870 | 26.04.2024. 09:34:56

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []