БОГЕМНЫЕ СКАЗКИ

Хочу сразу предупредить, что БОГЕМНЫЕ сказки оттого и БОГЕМНЫЕ, что в них описаны взлеты и падения, рождения и тризны БОГЕМНОГО мира, в котором, увы, – не все и не всегда связаны с творчеством, и многие не понарошку путают божий дар с яичницей, а банальное блядство с творческой сублимацией и даже катарсисом… Однако, Жизнь, не устает повторять:
– Суп Творчества – отдельно, а мухи – отдельно…
Муки творчества – с теми же мухами творчества, или теми же, кто под мухой, – не перепутаешь…

W

Пятилетние сёстры-близняшки
рекламируют пейджеров новь
без заведомо взрослой натяжки,
предлагая игру в карамболь.
Говорите, сообщайтесь друг с дружкой,
рассылайте приветиков вязь
и секретиков тонкую стружку:
“Я однажды уже родилась!”
Как пароль – давних лет археолог,
а, быть может, и новая роль?
“Я уже...” А вокруг мартиролог –
умер, умер... Скончался король.
Королевства делёж непомерен,
если Детству давно ты неверен.

W

Когда-то в бантиках
ты в детский сад пришла.
Сегодня в бантиках
ты по земле прошла,
сегодня челочка твоя острижена,
сегодня девочка судьбой обижена.
Когда-то маленькой
ты без обид росла,
сегодня взрослую
обиду ты нашла.
Тебя обидели глаза бесстыжие,
глаза бесстыжие мальчишки рыжего.
Ты рядом с ним росла
и в школу бегала,
а вот теперь одна
осталась бедная…
Другая девочка
с другими бантиками шла,
мальчишку рыжего
она с собою увела.

W

Сквозь стены Храма выйдя в небеса,
она прошла сквозь вещие иконы,
творящие пред Богом чудеса,
оставив за спиной старух поклоны.
И растворилась в вязи облаков,
и вырвалась за грани мирозданья,
и оземь розмариновый альков
разбил её вчерашние желанья.
Не стало вдруг ни ижицы, ни книг,
ни музыки молитв, ни воздаяний,
но опустел её домашний скит
и ткань небес прожёг венец желаний.
И захлебнулись в страсти небеса,
и выплеснули радугу истоков –
всего того, в чем слышны голоса
нездешних мест, волшебных биотоков.
Я видел, как парила над землёй
язычница из Храма в час прощанья, –
разбитый розмариновый альков
впитала твердь, а небо – расстоянье…
Теперь их нет - ни тверди, ни дорог.
Остались только женщина и Бог…

W

Гостиница тронулась с места,
качнулась бутылкой вина.
Три дня проходила невеста,
полгода прождала – жена.
Гроб выдали Лидке в Ростове.
Старик-военком морщил рот –
Алёшку во плоти и крови
чужая война не вернёт.
А в Харькове места ей мало. –
Шалеют вокруг мужики.
Срывая с души одеяло,
пьют мёд из нектарной реки...
Им Лидка, – литая отрава, –
войны неостывшая лава.

W

Верка – ротовая полость,
вот и вся хмельная повесть:
по лодыжки – Франкенштейн,
над лодыжками – портвейн.
Влиты в рот вино и сперма –
полужрица, полустерва –
суть постигла ремесла –
рисовать ХУ-ДО-ЖЕС-ТВА!
Масло, член, левкас, селедка –
вот и вызрела молодка.
По стенам – полотна вряд –
в том – учителю: ВИВАТ!
Но в гробу лежит учитель. –
Ретушь времени, простите…
Вера нынче в кураже –
сорок девушке уже!
А учитель, – тот, что греб,
навсегда себе усоп…
На полотнах бледных – маки,
словно дней вчерашних факи.
Остывает либидо –
* прозрела – ОТ и ДО.

W

Мажоры пьют застольный шоколад
и рвут мальчонки искренностью душу.
В ушах гремит сто тысяч канонад –
в них сочный мат и светские баклуши.
Девчушка назидает пацану:
– Ты зол и пьян, и с бодуна к тому же…
А он в ответ: – Обидно за страну!
Не ты ль меня сама звала на ужин?

…А банки прогорают в пух и прах,
а баксы курс теряют понемножку,
а мы живём в умат и на бровях,
жуём себе с селёдкою картошку…
Мажоров бьют, а мальчики в душе
готовы разорвать на части Лету,
в которой им досталось неглиже
жить беспортошно, зная Альфабету…

…свою стезю, чужие холода,
израненные годы и столетья…
Вода из слов – безликая вода.
В ней умолкают стоны мимолетья.

W

Собака лакает кефир молочарни из лужи –
одной на двоих, на троих, на сто тысяч собак.
Ну, ладно, вода – и с рассжиженной грязью к тому же,
но что в том плохого? Скажите, что в этом не так?
Девчушки-пижоны спешат в кабаки грошовые,
мальчишки на чай подают грациозно легко,
гоняют чаи, наплевав на учебные были
о том, что кабак – это лет надувное древко.

Их фенечки вязнут в неоновом ритме полудня.
Собаки икают, – осенний их жмёт неуют,
а рядом барыги, продравшие зенки под утро,
сорвавшие куш до полудня водчоночку пьют…
Буфетчица Маня несёт на подносе пирожных,
буфетчица Клава несёт на подносе икру…
Чуть фенечки прочь – и закон до утра непреложный –
гунявая ночь разрывает колготок канву…

И только мальчонки упорно не требую сдачи, –
они за девчонок упорно гоняют чаи,
и только собаки лениво бредут на удачу
по контуру лужи в облыжные, серые дни…

W

Над телом будущей принцессы
рыдал приветственно смычок.
А струны тела поэтессы
свивал в любви не новичок.
А сладострастия любитель,
не признающий пиетет,
печальный, падший Небожитель,
имевший в том авторитет.
Он создавал не для бравады,
а по велению мечты
портрет чарующей Наяды
и формы дивной красоты.
И под смычком его удачи
стихали Золушкины плачи.

W

Допинги сердечных драм, клапаны с подгрузкой.
Жизнь по графику идёт, время по судьбе.
Учим азбуку мечты с дикой перегрузкой.
Тот, кто счастье тормошил, – вырос в трын-траве.
На зелёный травостой выбрались тюлени,
слышен Бемби пылкой зов из густой тайги.
Старый фавн пред миром пал на козлы-колени,
а что дальше было там, – думать не моги!
Кали, Сати, Демиург танцевали страстно.
С кем такое не случись, – чувств девятый вал!
Прощелыга старый Фавн Бемби заграбастал,
и всю ночку до утра с ней вальсировал.
Демиург к утру упал, — выбила присядка,
а миляга древний фавн – с Бемби свился сладко.

W

Охмурили сонетами,
оглушили сонатами.
Повстречалась с поэтами –
утюгами крылатыми...
За столом меж салатами
то ли тюлька в бизе,
то ли рыцари латами
мнут вовсю фрикасе.
Астролябию взвесили
боком, вывернув плоскости,
трёп над миром развесили –
к чёрту таинство жёсткости!
В стол поэты втираются, –
к деве всё примеряются.

W

С мисс Штормовым предупрежденьем
столкнулась как-то мисс Скандал.
Одна к подруге с поученьем.
В ответ другая: “В рожу дам!”
Случись такое в век Колумба,
была б потеха – не унять.
Полк каннибалов Тумба-юмба
пришёл бы дамочек сожрать.
Но мы живём в иные веки.
Одна штормит, другая – в визг.
И вновь рождаются калеки
от этих мымр отпетых вдрызг.
А человечество в тоске:
штормит, скандалит... На песке.

W

А когда мы отходим от наших побед,
наших бед и житейских историй.
– Пей цикорий от нервов! – твердит мне сосед
и включает сто грамм в свой лекторий.
Славы медные трубы ржавеют в траве,
а в душе только бурые пятна.
Да и что бы ты сделал, когда по утру
с перепоя в душе неопрятно?
Да и что бы ты выдумал, что бы сказал,
да и чем бы себя успокоил,
если ясно вполне – ни финал, ни вокзал,
а привычный души крематорий...
Ни огня, ни воды на излучине лет,
славы медные трубы – обычный втормет.

W

Планеты литые побеги,
прошедшие руки Богов,
погромы, пожары, набеги…
Плывут в океанском ковчеге
волшебные сны островов.
Там счастья живут капитаны,
в мечтах о несбыточных днях,
там судеб пылают вулканы –
над грезами телеэкранов
рыдают метисы,
рыдают мулаты,
рыдают креолы,
рыдают пираты,
рыдают ковбои,
рыдают солдаты,
рыдают каори, что жили когда-то,
туристы и йоги,
и вечные Боги,
и юные леди, – в миру недотроги,
которые, впрочем, раз десять родят
таких же детишек, рыдающих много…

Ах, юные леди, – в миру недотроги,
они-то всех более сказок хотят,
в которых мечты откровенно нестроги!

На утлом суденышке утра
уснет океанский ковчег,
где слезы сквозь грезы
и грезы сквозь слезы
давно опечалили смех
метисов,
мулатов,
креолов,
пиратов,
ковбоев,
солдат,
и даже усопших маори,
хоть их-то и нет априори,
туристов, и йогов, и Богов,
и леди, в ком секса салат
из поз и пикантных ужимок,
дарящих любовный разврат…

Но грозно тайфуны стеною
собою однажды зальют,
антенны всех телеканалов,
где столько занятных титанов…
И связь с эйфорией прервут
метисов,
мулатов,
креолов,
пиратов,
ковбоев,
солдат,
и даже усопших маори,
хоть их-то и нет априори,
туристов, и йогов, и Богов,
и леди, в ком секса салат
из поз и пикантных ужимок,
дарящих любовный разврат…

И в вечность сглотнув океанью
бредовый мираж телеснов,
тайфуны разденут, как в бане
метисов,
креолов,
Богов,
мулатов,
маори,
девчонок, – литых и упругих вполне…
И прошлого мира оковы
раскиснут в пустой мишуре.

Консервные банки 'с-под колы
в миру, где бананы растут,
нелепы, как вой магнитолы,
когда океаны поют…

1995-2003 гг.

Веле Штылвелд, 2003

Сертификат Поэзия.ру: серия 619 № 17221 от 22.07.2003

0 | 0 | 2203 | 17.11.2024. 19:25:36

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []