И ты умрёшь, и я умру,

и ничего тут не попишешь.
Хранятся, словно в зиму лук,
у старика в небесной нише
вязанки душ. И золотист,
и мягок свет от них идущий,
покуда не столкнули вниз,
в мирскую тягостную гущу.
Потом, потом, сдирая наст
и дуя в ледяные ранки,
сведёт старик никчёмных нас
для совпаденья и огранки.
Мешая глину, чернозём
и вынимая рёбра слева,
с тем чтоб раздельно ли - вдвоём,
всё прикипало и болело.
Но только воле вопреки
ряды ослушниц пополняя,
я, уклоняясь от руки,
покину сад земного Рая,
и прорасту в твой кровоток
теснее, сопредельно, ближе,
как только Бог один и смог.
Чтоб вызнать, что тобою движет.