Вступление к поэтическому альманаху АНТАРЕС, г. Киев - 1997г.
Вы бродили когда-нибудь по удивительному Городу с площадями Мечты и закоулками Памяти, с проспектами Грез и улицами Влюбленных?.. Если – да, то держать сей Альманах в руках Вам будет приятно, ибо он из Вечного города – города, чье имя Поэзия, и живут в нем поэты.
Да, прекраснейшие мои. Вам здорово повезло. Вы можете позволить себе приятнейшую прогулку по закоулкам и площадям сокровенности Человеческих душ. При этом Вам не придётся давиться в переполненном и брюзжащем городском транспорте.
Вам предстоит дивиться тому, что так много интересных поэтов (без оглядки на мэтров и полумэтров) собрал у себя под крышей этот удивительный альманах.
Никто здесь не претендовал на роль пресловутых поэтоведов и директоров от поэтических ведомств. Поэзию должны делать только мудро влюбленные люди, влюбленные в ближнего своего и в свет далёкой звезды, в каждую ромашку и в одно огромное перетекающее в нас Настоящее. С этим и смотрит в свое будущее Поэзия – страна, вселенная, мир, где каждый вправе сказать только своё и получить шанс навсегда остаться в памяти Человечества.
В истоках земной поэзии – круговорот ведического жизненного Колеса. Поэзия может доходить до наивысшего гармонического экстаза, но и возвращаться на круги своя, снова обращаясь к свежести, столь характерной для молодых с их трогательным и немного смешным ломанием вечных копий и замашками на гениальность… И это прекрасно!
Я бы не рекомендовал читать сей по-доброму трогательный альманах тем старым циникам, которые уже забыли о великой и мудрой породе "бродячих собак". До сих пор бродит по миру в облике новых поэтов великий киник Диоген, свет факела которого, – и днем, и ночью, – напоминает: "Ищу человека! Ищу и тормошу заблудшее Человечество…
Так уже случилось, что все мы – Дети заблудшей Цивилизации и Поэтическое отношение к ней спасает наш мир от более сильных проступков и заблуждений. Как каждого из нас, так и всех ныне живущих… Один мудрый человек сказал: "Поэтов следует расселять на окраинах Ойкумены, ибо только так можно спасти человечество…".
А, впрочем, судить Вам, дамы и господа. Мудрейшие мои, добрейшие мои, чутчайшие…
Первый номер альманаха "Антарес" простирает к читателям длани свои.
Мир Вашему дому! Веле Штылвелд
1.
Преклонись к порогу, прислонись к мезузе…
Помолись, где Б-гу, где трудяге Музе…
- Мезуза – табличка с одной из 622 заповедей из Ветхого завета, которую прибивают верующие евреи перед порогом своего дома на счастье…
2.
ЗАЗДРАВНАЯ ПЕСНЯ
Посвящается «египетскому» Дню рождению Бемби,
который она провела в Хургаде, на берегу Красного моря.
Жена моя, стакан вина за веру, которая питает ноту ЛЯ,
за светлого терзанья каравеллу, которой оборвали якоря.
Жена моя, из Хургады в Крыжополь не ходят ни верблюды, ни слоны…
А мы с тобой в предбаннике Европы живем век в Орияне – я и ты.
Жена моя, приехали! Эпоха, не дала нам – ни места, ни копья…
Гренада отшумела, ради лоха умчалась Пенелопа за моря.
А Одиссей затеялся, детина, искать в стране порядок и покой…
Видали вы такого, блин, кретина, повздорившего спьяну с головой?
И вот еще что: в этом мире где-то открылась вдруг огромная дыра,
где скопище бродяг из Интернета, не знающих ни пуха, ни пера…
Средь них не слышно возгласов и криков, Дидоны нет, циклопа нет, увы…
Есть масса тихих безымянных кликов, и тихое поветрие молвы.
Жена моя, гремят победно трубы, как видно, не для нас и не про нас…
Жена моя, твои лобзаю губы и с этим устремляюсь на Парнас!
Так пей же, и, дай Бог, чтоб все мы пьяно взлетели ввысь под клики кастаньет,
и чтоб без слов возникла дел нирвана, в которой нет безветрия и бед!
Жена моя, в жестокости бедовой не следует винить наш новый век,
живем мы, как и прежде, бестолково, как может жить на свете человек!
9 ноября 2002г.
3.
Лесбиянки дежурят в метро. Подле них бродят девочки-панки,
потребляя хмельное ситро и сгрызая сухие баранки.
А на станциях жмётся народ, напирая на двери вагонов.
Каждый первый – по жизни урод, полон гадких рычаний и стонов.
Мир фасонит, истошно рычит с наворотами рытвин и вмятин –
то ли стадо по миру бежит, то ли мир сволочам неприятен.
То ли попросту мир – не пижон, То ли кем-то на крест водружён
4.
Девушка с валютным счётом – это очень хорошо!
– Я могу и так работать, – гонишь доллары и всё!
За бегущим вдоль по миру счастьем я не убегу.
Я в любви своей остыну, – душ приму и вновь приду.
Красота не побуждает. Красота всегда в цене.
– Такса, бройлер, нагнетает отношение к тебе.
Можешь f*! иметь в соски, nолько сам стирай носки!
5.
Карниза длань уходит вниз, а под карнизом в страсти пара –
дались им спуск, кичуга, драма – от дурачья и просто лиц,
что покупают фалды жриц за блеск презренного металла.
Под сенью патинного бала – являются им тени птиц
на блеклом фоне мадригала… Ах, нет, простите, места мало –
втирают им о сути шквала и сколько стоит этот блиц...
От фалд мясистых ягодиц тех жриц, которым места мало.
6.
К любви идут не с орденами. В любовь воротят без знамён.
И то, что было между нами – уже за памятью времён…
Уже за фишками событий, уже за вешками судьбы.
В любовь приходят без прикрытий остывшей глыбы правоты.
Ведь правота обычно ранит, не разрешая быть собой
в любви, где трон, которым правит усталый маятника бой.
А он велит: и быть, и сметь в любви... От счастья соловеть.
7.
Я прокалывал торные кольца разночтивыми слепками дня.
Век уходит, звенят колокольца, пылкий демон седлает коня.
Патриарши пруды закисают. На Андреевском спуске – офсет:
тонколикие лица вплетает век прошедший в грядущий завет.
По презумпции Римского права прокуратор картавит слова.
В сей преамбуле – чёрная лава, лихословья седая молва.
Пустословием рвутся огрызки – ох, достанется дальним и близким!
8.
Я весь испит вчерашней болью. Затем был сон. Я долго спал.
Во сне ходил-бродил консолью на пограничье двух пиал.
В одной простыл суп черепаший, а во второй – речной налим...
А мне хотелось простокваши от двух начал – двух лет и зим.
А мне хотелось на сретенье земной и неземной любви
не обрекать на отреченье ни короля, ни визави....
Пастель болезни – несть чудес... Жена в постели. – Я воскрес!
9.
Осень просто простофиля, осень – прытка на прорыв,
осень – чья-то ностальгия, осень – чей-то первозрыв.
Чья-то смерть и чья-то радость, чья-то горечь и печаль.
Осень – патока и гадость. Осень – раненая даль.
Улетают, убегают, уплывают наши дни...
Осень сказки сочиняет о потерянной любви –
о несбывшемся навеки… Осень смеживает веки.
10.
У меня ушли глаза в тени-будуары... День испит, изрыт дождём. Высохнет едва.
Чую зиму за версту. В небе – кулуары. Разметались над землёй тучи-острова.
Размахнулись – Божий дар! – над зелёным миром...
Ни сентябрь, ни октябрь едет на метле,
пострелёнок-сорванец – девочка Альвира
“Снег и дождик, снег и дождь” – пишет на стекле.
Наш микробусный маршрут мчится в жуткой тряске. А девчонка-шалопут песенку поёт.
“Снег и дождик” – в ней слова, как в волшебной сказке.
“Снег и дождик, снег и дождь” – за окном идёт.
11.
СТРАДАНИЯ МОНТЕ-КРИСТО
Дискуссий в обществе немало – о том да сём – да просто так! –
по разным поводам бывало судить готов любой простак.
И возникают пересуды, лишь чуть зальёт за воротник
и горы грязные посуды в отвалы вышвырнет пикник.
Заговорят о том в придачу, что комплекс вызрел, вот те на –
граф Монте-Кристо совесть прячет в богоугодные дела...
Тогда как месть животна в нём за плюмажами всех времён.
Знамёна зависти черны, – граф Монте-Кристо чешет пятки.
Его поступки столь странны, что и чудит он без оглядки.
Он в и отмщении своём, к чему-то мир переиначил,
в последний миг, в котором он бежал из гавани удачи...
Граф всепрощения не нёс, – граф назидал, казнил и ведал,
что эта месть его всерьёз, – её он в камере разведал.
За что, и как, и отчего... Понять бы только – для чего?!.
3.
Ах, милый граф, монсир, пижон, далась Вам месть... Имея клады,
могли бы вы любить сто жён, а не давить из мести яды....
Не совращать своим злоством мишурный люд, чей взлёт – на рею!
Дались вам сказки с колдовством, в которых ангелы звереют.
В которых – суд и суета и от отмщения – угарность...
Монсир, такая правота – синдром и пошлая бездарность.
Её вы приняли итог – за вами – всяк... Прости Вас Бог!
12.
Зарифмовки, – снов заточки, по планете бродит ночь.
Вот дошла душа до точки – больше нечем ей помочь.
Больше прошлое не мучай, счастья в будущем не жди.
Прикуси на всякий случай свой язык о СЕ ЛЯ ВИ...
И запей чернила ночи полудрёмой в полусон.
Зарифмовки, между прочим, это слов чумных фасон...
Раз дошла душа до строчки – испишусь к утру до точки.
13.
На первом плане – компоновка. Уж если только бы писать...
А так, извечна лет уловка, – над экстрадицией летать...
Над депортацией из лужи. Над департаментом добра,
над экстремальным злом к тому же, витают нити серебра...
Витают адские пружины под корень выбритых волос.
Стареют сильные мужчины, седеют мудрые – без слёз.
Над девальвацией любви витают ангелы в крови.
14.
Полустрофика – полубелая, получёрная голова.
Зуд традиции, тягость мерина, – что отмеряно? – Трын-трава.
Возвращаемся, не прощаемся, не срываемся, не скулим...
Вне традиции развиваемся – по традиции тех, кто жив.
Вот и прожито время, пройдено, — всё доказано, всё путём.
Кто-то тянется к слову – Родина в экстрадиции водоём.
Экстрадиции мир с сумой – руки за спину, марш домой!..
15.
Плачут, плачут Эсмиральды. Плачут, плачут день и ночь. –
Их бросают Ромуальды, девам некому помочь.
Их швыряет настроенье в разночтение себя.
Их лишают точек зренья, словно курса корабля.
Тары-бары-растабары, Слёзы льются, пульс хандрит,
промокают пеньюары, – плачут барышни навзрыд...
Плачут милые легко – слёз вскипает молоко.
16.
Уронив изограф на пол, вечер вычертил обет.
Тем обетом он обляпал обетованных в обед.
Прибинтованных, неправых, беспричинных, без судьбы…
Вечер был навеки в правых, в левых – отзвуки мольбы.
Но хоть что... Привычно двое уронили день в окно.
За окном вновь пала Троя, с ней – столетье заодно.
За пол-улицы от смерти, в повседневной круговерти...
1996-2003 гг.
